Начало. Не спорь со звёздами! Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5
Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9
- Так ребята, проверяем показания одного деятеля. – Николай внимательно оглядел шестерых оперативников своей группы. После того, как майор отчитался на утреннем совещании и воспринял положенную порцию начальственных «стимулов», выглядел он сосредоточенно и деловито.
Четверг. Уже неделя.
- 305-й маршрут обслуживает областная автоколонна. С него и начнем. Маршрут с кондукторами, значит шансы увеличиваются. Но! Прошла уже неделя.
- Показания Рогожина у вас, описания и фото тоже. Сергей, это из райотдела парень, умудрился втихую сделать фото еще и в полный рост. Опрашиваем тщательно и настойчиво. Возможно, надо будет выяснить приметы и описание постоянных пассажиров и даже прокатиться завтра утренними рейсами. Если сегодня работают другие смены, срочно взять адреса и навестить дома. Старший группы ты, Алексей.
- Я же первым делом наведаюсь туда, где он в четверг шабашил. Затем наведу справки еще по двум лицам, вы пока занимаетесь только проверкой автобусов.
***
Встав где-то половину одиннадцатого, я решил прогуляться по селу. Вся движуха к тому времени уже шла без меня. Но невольно ноги повернули в сторону церкви, хотя, может, и не надо было маячить там лишний раз. В церковном дворе раздавался густой бас попа, который добродушным тоном кого-то наставлял. Рядом топталась одна из бабулек. Когда я, поздоровавшись, приблизился, моему взору предстал мужчина неопределенного возраста, одетый в когда-то весьма дорогие, а ныне протертые и потрепанные джинсы, вылинявшую голубую майку-безрукавку и потерявшие исконный цвет старые сандалии на босу ногу. Лицо его выражало наивность и благодушие, светло-серые глаза излучали вселенскую доброту и спокойствие. Патлы плохо постриженных и сальных волос образовали неаккуратную копну цвета льна. На лице золотилась двухдневная щетина. Он покорно внимал инструктажу отца Василия. Затем батюшка простер свою длань, словно полководец, отправляющий войска на битву, и человек покорно затрусил в том направлении, везя тачку с нарубленными сухими ветками. Чекменев проворно заскочил вперед, и повел его в угол церковного, то ли садика, то ли парка заковыристым маршрутом.
- Гоша это. Двоюродный племянник батюшки нашего, – ответила мне на немой вопрос Нина Григорьевна.
- Овца заблудшая. Видно же, как отец Василий переживает – родная кровь, – продолжила она, когда батюшка проскочил мимо нас.
- А матушка?
- Говорят, полдня губы поджав ходит. Гоша то пока у них поселился. Но на людях, понятно, жалеет, не бросать же мол сироту.
- Сиротка? Сколько ему стукнуло?
- Да уже за тридцать. Пил по молодости, даже в скорбном доме лежал. Но так-то он тихий, боязливый какой-то.
- Это от матушки сведения? – Я улыбнулся.
- Нет, сам отец Василий рассказал, даже прослезился малость. Добрый он у нас, ну а как родню то бросишь? Перед Богом в ответе… Гоша то, он ночью приехал, стесняется.
- На чем, ночью-то?
- Славик привез, добрый человек. Вы то его не знаете. Он, когда не в смену уезжает, бывает батюшку на требы возит. Дай Бог ему…
- На «Победе» ездит?
- Да, а работает сцепщиком на железке.
Вот зачем мне все это знать?
У Андрюхи очередное происшествие. На «птичку» пригнали два тракторных прицепа с комбикормом. Ушлые мужики свалили все мимо весов, сразу в ангар. Один трактор уже успел отвалить, но новая бригадирша, молодая девка, наотрез отказалась расписываться в накладной. Дело небывалое. Пришел заведующий птицефермой, велел все перевесить. Те отказались, мол расписывайтесь, и голову не дурите. Зав позвонил участковому, дескать разобраться надо, Андрей Викторович. Повезло, Андрей был в опорном, и расспросив по телефону обстоятельства дела, велел второй трактор задержать. А сам, запрыгнув в УАЗик, стал прикидывать, где перехватить первый. В итоге рассчитал все верно. Трактор неспешно допылил к дому механизатора «на обед». А участковый, как мы помним, по селу летал… В результате они съехались прямо к дому виновника, лоб в лоб.
Андрей, радостно улыбаясь, вышел из машины и заглянул в прицеп. Там лежали четыре мешка комбикорма. Участковый с доброй улыбкой вопросил: - «Ну, и?». Хозяин со слезами на глазах божился, что не доглядели, забыли разгрузить и тому прочее. Андрюха только ухмылялся. При двух понятых составили протокол, затем трактор, вслед за машиной участкового, подъехал к опорному пункту. Там незадачливый воришка перетаскал «вещдоки» внутрь, и побитой собакой вошел в комнату к Дубинину на «собеседование».
- Спущу на тормозах, при одном условии – ты мне признаешься, кому вез. У вас кур не держат, у твоей родни тоже. Скажешь - поверю в твое объяснение, что забыл разгрузить, торопился. Нет – будешь народный суд своими клятвами веселить. Сядешь вряд ли, но из колхоза попрут точно. А я тогда уже с тебя глаз не спущу…
- Да я, товарищ начальник… - на глазу тракториста промелькнула слеза.
- Быстро вспоминай, пока я тебе гражданином не стал!
- Петьке…
- Какому? Савчуку?
- Ну да…
- Ему зачем, если он сам на «птичке» работает? А дома, не то что птицы нет, там и мыши с голоду иссякли.
- Да мне какое дело. Пузырь водки дает. Три рубля, как-никак.
- За четыре-то мешка?
- За восемь…
- Значит трудишься на постоянной основе? Сесть за несколько пузырей водки? У тебя совсем ума нет?
- Ну прокатывало же… Баба совсем прижала, зарплату сама за меня получает, обедать только дома, во рту неделями сухо…
- Н-да, мужик-с! А кто это ей твою получку выдает?
- Она у меня там же, на «птичке»… Наташка и выдает, бухгалтер наша…
- Мужик-с! Бери бумагу, пиши чистосердечное, мол готов выплатить ущерб. Про Петьку во всех подробностях!
- Баба убьет!
- Я ее посажу тогда.
- А Петька и того хуже…
- Убьет? Ну я и Петьку тогда посажу. Пиши быстрее и отваливай. Петьке скажешь, что поймали, но отмазался. А то, ведь по селу уже пошло.
Придя с «прогулки», я помог по хозяйству бабе Кате и, пообедав, вздремнул. Нога все ныла и ныла. Вспомнилось предостережение врачей, ногу пока беречь. Я с бравадой отвечал, что ногу надо разрабатывать, но врач печально глядел на меня, как на «скорбного умом».
- Сустав может воспалиться. Не дурите, юноша.
Как бы впрямь не доиграться. Но зато вынужденная беготня спасала меня от другой напасти. Бабушка, заполучив себе внука после долгого перерыва, бросилась наверстывать упущенное. Объяснять ей, что я уже дееспособный, было пустой тратой времени. Во-первых, за эти долгие потерянные годы меня надо было откормить. Во-вторых – я нуждался не просто в питании, а в лечебном. Не знаю, кто ей сказал в больнице, о пользе кальция для моего организма, но в эту пользу она уверовала безоговорочно. А еще для срастания костей и суставам на пользу нужно есть холодец и пить крепкий рыбный бульон. Объяснять ей, что уже все, что надо срослось, было бесполезно. Характером она была тверда.
В результате, утром меня ждала миска творога, самого свежайшего, разумеется. Поскольку творог на сухую проскакивает тяжело, туда же клался черпак сметаны. Домашней сметаны. Беда была в том, что все это не считалось за еду – это было лекарство перед завтраком. Завтрак же – это домашние яички, лучок, оладушки, мед, сало и чай. Такая же миска творога была вечером… Если бы я не носился по селу как ужаленный, то через пару недель уже не пролезал бы в дверь.
К четырем Андрюха подрулил к нашему дому, но гудеть не стал, а степенно вошел внутрь. Бабушки не было, она отправилась в вояж по селу. Вышли на свежий воздух и разместились у дровяника, подальше от чужих глаз.
- Посмотри, Володь, – участковый высыпал мне на ладонь из самодельного газетного кулька нечто, напоминающее смесь плесневелой муки и молотых круп.
- Пахнет нормально, – сказал я, поднеся смесь к носу.
- Птичий комбикорм. Сегодня один дурачок на удачу прихватил четыре мешка. А потом уж я его.
- Поздравляю!
- Да не в том дело. Я его порасспросил, и пришла в голову мыслишка…
Через десять минут я уже шарил в сарае, среди традиционной сельской рухляди. Нашел старую эмалированную кастрюлю, литров на пятнадцать, с крышкой, и наполнив водой, поставил греться на плиту. Андрюха умотал к себе, набрать еще куриной провизии.
Через двадцать минут наша адова кухня заработала на полную мощь. Комбикорм высыпали в воду, размешали. Температуру воды никто проверить не сообразил, мы ведь были в жутком цейтноте. Не хватало, чтобы моя бабушка застала нас за подобным занятием. Порылся в холодильнике, нашел дрожжи, от силы – четверть маленькой пачки, бросил туда же.
- Не мало? - спросил я Андрея.
Тот лишь пожал плечами. Деревенский то, деревенский, но как ни странно, в этой области у него был пробел. Суть процесса знает каждый, но дьявол, как всем известно, кроется в деталях. На Андрюхиных глазах брагу никто не ставил, семья у него не та была, а сам он изымал исключительно готовый продукт. Через минуту у него в голове что-то щелкнуло, и он вспомнил как его мама делала закваску для хлеба из ржаной муки. Ржаная мука бабуле была без надобности, подсыпали пшеничной. Сегодня вечером обойдемся без блинов…
Каждый советский пионер в курсе, что данный процесс должен идти в тепле. Пока кастрюля была еще горячей, так что за ручки держаться было некомфортно, мы отволокли ее в сарай, и закопали в куче навоза, смешанного с соломой. Понадеялись, что температура внутри кучи не даст процессу угаснуть. Про отвод газов два «гуманитария» даже и не вспомнили, кастрюлю просто закрыли крышкой и присыпали сверху.
Три бабушкиных свина с интересом следили за нами сквозь щели в хлеву. Андрей, умудрившийся не посадить на мундир даже маленького пятна, отряхнулся и, попрощавшись, уехал домой. Мне вменялось в обязанности каждые сутки контролировать процесс чудесного превращения. Почесав всем трем поросям холки, я тоже ушел в дом.
Вечером, прогуливаясь по деревне, я увидел Гошу. Тот в окружении местных выпивох блаженно потягивал квас из трехлитровой банки. Клуб алкоголиков располагался с тыльной стороны детского садика, метрах в пятидесяти, на небольшом пустыре, где мужики из подручных материалов соорудили навес и вкопали несколько некрашеных скамеек. «Официально» это было собрание доминошников, но участковых, понятное дело, провести было невозможно. Периодически они туда наведывались, обводя грозным взором собравшихся, однако докопаться было не к чему. В самом деле, бидон и пару четвертей пива на всю компанию – не криминал, как ни крути. Костяшки всегда на столе под навесом, похожим издалека не беседку, их стук и гомон зрителей был слышен аж за квартал. Стаканы и более крепкие напитки предусмотрительно прятались в зарослях крапивы, окружавшей пустырь, куда подобраться внезапно участковый никак не мог. Сюда же приходили раздраженные бабы за своими «благоверными», однако брать «любимых» на горло прямо на месте не рисковали, ввиду большого численного перевеса гогочущих, как гуси, оппонентов. Парочка, тихо воркуя, удалялась до дому, под ехидные взгляды и реплики остающихся, причем мужик с тоской оглядывался назад и взором молил о помощи. Но, по негласному кодексу чести, в семейные отношения никто из посторонних вмешиваться не смел.
Я, поздоровавшись, уселся на крайнюю лавку. Народ ответил мне дружно, но глядели мужики с явным недоверием. Репутация моя была подмочена, поскольку вращался я в кругах милицейских… Через минуту на меня перестали обращать внимание, и я почувствовал себя чуть свободнее. Гоша продолжил тихим голосом свою печальную исповедь. Окружающие с интересом внимали рассказу о быте и нравах лечебно-трудовых профилакториев и психиатрических клиник. Двое «посвященных» после каждого предложения согласно кивали, мол истинная правда, все в точку.
Разговор плавно перетекал то на одного, то на другого жителя Вознесенского, причем перетекал как бы сам-собой. Но при этом застенчивый и тихий Гоша умудрялся оставаться в центре внимания. Его даже уговаривали бросить квас и глотнуть хотя бы пивка, но тот благородно отнекивался. Петька Савчук был здесь же, но старался не выделяться, а только тихо слушал, цедя по глотку пиво из мутного стакана, словно коктейль. На редкость внимательно, судя по его глазам, которые подозрительно обводили племянника отца Василия с ног до головы.
В десять с минутами народ начал расползаться, причем Гошу стали усиленно просить, продолжить повествование. И в самом деле, рассказчик он был отменный, несмотря на свои застенчивые манеры. Но тот, потупив глаза, начал отнекиваться, дескать «матушка» ворчать будет. Накинув старый пиджачишко, явно с чужого плеча – на пару размеров больше, обняв обеими руками свою, почти пустую банку, почтительно попрощавшись со всеми, Гоша удалился, смущенно глядя перед собой и стараясь никому не смотреть в глаза.
Я, повинуясь необъяснимому инстинкту, проследовал за Савчуком, и как оказалось не зря. Шел, понятное дело, на некотором удалении, но задачу облегчало то, что Петька о «хвосте» и не думал. Не того калибра деятель…
Над крыльцом промтоварного одиноко горел фонарь дежурного освещения. Массовое освещение всех улиц Вознесенского слегка «запаздывало», несмотря на матюги председателя колхоза и постоянные запросы депутатов. Что было сейчас очень кстати. Перед магазином Петра окликнули, и он, впервые оглянувшись по сторонам, скользнул в тень здания, сбоку от входа. Я, стараясь не шуметь, подтянулся поближе, и стоял за ближайшим деревом. Деревенские конспираторы не учли, что любой секретный разговор в таком месте мог быть подслушан в легкую. Им бы следовало выйти на середину улицы и говорить негромко или даже шепотом. В сумерках, переходящих в ночь, любой приближающийся человек был бы виден и слышен, а сами они могли не опасаться, что их узнают издалека. Но, повторюсь, мне повезло… Я даже не удивился, услышав голос Чекменева. Однако первые фразы разобрать не удалось.
- Ты, Петенька, теперь не ной, милай… Вместе мы теперь… - обычно ласковый и какой-то умильный голос старика портили непривычно жесткие нотки.
- Старая ты гнида. Обвел меня…
- Не серчай, Петя. Живем ведь, теперь надо думать, как дальше… Лучше говори, что узнал.
- Падла ты… Ничего не узнал. Может и вправду племянник, кто его знает. Не пьет, походу в завязке, квасок потягивает. Забитый он, какой-то, пролечили небось от души…
- Ты мне не про квасок, Петруша. Говорил он, о чем? С кем говорил? Выспрашивал чего?
- Да он больше сам рассказывал, о себе, ну, как в психушке лежал и все такое. Ни о ком из наших и разговору не было. Так болтали…
- Толку от тебя, Петя… А, за гниду – Бог простит, что старика так обидел…
- Ты! О Боге то!
- Тише, Петенька, не шуми. Утро вечера мудренее… Утречком встанешь, и злобы твоей как ни бывало. А я ж, милай, на тебя и не серчаю. Топаем-ка до дому, до меня пока не бегай, сам зайду. И, чтоб не шуршать покудова, Петенька!
Сообразив, что Савчук будет возвращаться мимо меня, я буквально растворился в тени дерева. Обошлось. Петька, не глядя по сторонам, потопал до дома. Дождавшись, когда исчезнет и старик, я тоже ушел домой. Разговор требовалось записать, пока он прочно сидит в памяти. Интересно, что за «наши» такие?