– Олег, не спорь с матерью! Женишься на Тоньке, и точка. Чё ты дёргаешься-то? Девка видная, красивая, родители богатые, дом – полная чаша. Да и ты ей люб. Что тебе не так?
– Всё не так! Ну, не люблю я её, нет у меня к ней чувства!
– Ой, смотрите на него! Будто девка красная: «не люблю, чувства нет». Совести у тебя нет, вот чего. Я тебе лучшей доли хочу, жизнь твою устроить, чтоб ты ни в чём отказа не знал. Тонькин-то батя, сам знаешь, кем работает, он тебя на хорошее место устроит, а там пробьёшься, ты парень толковый. Всё тебе на блюде преподносят, а ты про любовь бормочешь, словно дитё неразумное!
– Мам, ну хватит уже, а!
– Хватит, я тоже говорю – хватит. Засылай сватов, вот и хватит. А там ничего, стерпится-слюбится!
Олег только махнул рукой и вышел из хаты. Сколько можно, одно и то же. Антонина девка красивая, ничего не скажешь, но очень уж хваткая, на пару с отцом – большой шишкой в районе. У них не забалуешь, там не дадут никуда увильнуть, даже посмотреть в сторону. Пригляд железный, даже, если зарабатывать начнёт, всё равно все деньги отберут и по-своему тратить будут. Нет, не хочет он себе такой жизни!
Настала весна, но так и не дождалась Тоня сватов от Олега. А в мае пришла ему повестка, и ушёл парень служить на два года, в ракетные войска, не так себе просто! При этом не написал Антонине ни одного письма, только родителям и друзьям. Девушка не стала убиваться по несостоявшемуся жениху, и за полгода до его возвращения сыграла свадьбу с городским парнем, уехала к нему в город.
А Олег вернулся через два года не один, а вместе с хрупкой, большеглазой Любой, которую представил, как свою жену. Познакомился с ней в увольнении, куда ходил вместе с товарищем. Люба тоже была с подружкой Ирой, они все вчетвером пошли в кино, а потом гуляли по вечерним улицам. И если Олегов товарищ встретился с Ирой ещё пару раз, а потом они расстались, то у Олега с Любой всё закрутилось очень серьёзно.
Она оказалась из многодетной семьи, родители были только рады отдать дочку замуж в другой город – больше места и внимания достанется остальным детям. Люба тоже без раздумий оставила всё, и уехала с молодым мужем.
Однако мать Олега, несмотря на то, что Антонина уже была замужем, невестку приняла в штыки:
– Господи, ну что ты за дурак! Тоню упустил, ладно. Так что, мало девчонок нормальных вокруг, красивых, достойных, не сиротинок несчастных. Так нет же, нашёл – ни кожи, ни рожи, тощая как скелет, нищебродка без приданого, без жилья, в одном платье! – выговаривала она сыну, пока отец показывал Любе огород и хозяйство – в отличие от матери, он сразу проникся симпатией к скромной девчушке, которая очень смущалась и переживала, чувствуя неприязнь свекрови к себе.
– Мама, не говори так! Я жену выбирал не по богатству, а по любви. Любочка очень хорошая, добрая, хозяйственная, мы любим друг друга!
– Ой, дурень ты, дурень! Опять про любовь речь завёл, словно барышня! Где вы жить собираетесь, на какие доходы? Любовью своей питаться?
– Жить мы будем здесь, это ведь и мой дом тоже! А доходы будут – у меня и руки растут, откуда надо, и на плечах голова, а не другое что-то.
–Твой, говоришь, дом тоже? Хорошо, вот тебе моё слово – твоя комната – твоя, но ты там будешь жить сам, без этой своей, так называемой жены. Ни видеть, ни знать её не желаю! Пусть уезжает, откуда приехала!
Появился отец. Он всё слышал, глаза его метали молнии.
– Так, сынок. Иди свою жену успокой, пусть никуда не уходит, сейчас всё решим. Иди, а мы тут побазарим малость!
Олег хорошо знал отца. Внешне спокойный и добродушный, он всегда старался решать дела миром. Но если довести его, то в гневе бывал страшен.
– Хорошо, бать, мы пойдём, прогуляемся немного, и назад.
Когда ребята пришли обратно, их встретил отец, и сразу увёл на соседний, примыкающий к дому участок с ветхим строением – собственность родителей отца, перешедший к нему по наследству, но почти не используемый.
– Значит так, дети. Мать совсем с ума сошла, рогом упёрлась, и ни в какую. Этот дом с участком – мой, она на него прав никаких не имеет, я его на вас переоформлю, будете здесь жить. Вода есть, электричество тоже. Огород опять же, деревья. Там, конечно, всё разгромлено, но стены и потолок в норме, сейчас ребят организую, подготовим временное жильё, потом уже сделаем капитально.
– Спасибо, бать, – сказал Олег. С одной стороны, его очень огорчала позиция матери, с другой – радовала поддержка отца.
Люба очень страдала, что она не пришлась по нраву свекрови, но отец Олега успокоил её.
– Ты, Любаня, не убивайся так! Тут не в тебе дело – маманя наша никого кроме Тоньки вообще не хотела видеть, но та мужа нашла, и в город уехала. Вот старуха и решила, что Олежка приедет, и она его пристроит куда нужно, найдёт ему жену, а себе невестку. А тут – на тебе, встречайте! Главное, что без разрешения, втихую, вот она и взбеленилась. Ничего, перемелется, мука будет. Главное – друг друга поддерживайте, ну и я всегда помогу!
Наутро отец и вправду привёл с полдесятка молодых ребят и девушек, да и Олег вспомнил своих друзей-односельчан, так что собралась приличная команда. Однако после короткого, но бурного обсуждения, пришли к выводу, что дом приводить в порядок не стоит.
– Лучше его отремонтировать капитально, под постоянное жильё – стены-то крепкие, крыша тоже. Только запущено всё до ужаса, – высказался один из ребят.
– Так это не на один день работы, и не на два, – воскликнула Наташа, дочь местной учительницы, а им жить-то надо где-то!
– Ай, тоже мне, проблема! – отмахнулся ещё один помощник, – у нас дома горница пустует, Петьке из армии только осенью возвращаться, пусть у нас поживут, родители только «за» будут!
Олег с отцом поддержали этот план, и парни с гиканьем и ржанием, изображая коней, принялись таскать вещи молодых на новое место жительства, а девушки принялись расчищать и пропалывать заросший участок, чтобы успеть засадить огород.
Ремонтировать дом наняли проверенную бригаду, молодёжь приходила только помочь – убрать мусор, перетаскать материалы, а вечером Люба всегда накрывала во дворе импровизированный стол, туда тащили кто что мог, и засиживались допоздна, за весёлыми байками, песнями, рассказами. Люба, простая, весёлая, гостеприимная, сразу завоевала симпатии односельчан.
На их посиделки часто заглядывал Олегов отец, его также принимали с радостью. Вскоре дом привели в порядок. Ребята устроили праздник, пришли все соседи, молодёжь, нанесли подарков – посуду, мебель, одеяла, инструмент для огорода и прочие, нужные в хозяйстве вещи. Не было только матери, Мария так и не простила сыну его женитьбу.
Между участками был невысокий, редкий забор, и мать Олега часто выходила во двор и наблюдала за невесткой. При этом кривилась и ворчала: всё её раздражало – и лёгкие, уверенные движения Любаши, и её постоянная улыбка, и пение, которым она сопровождала свою работу. Свекровь сначала стояла молча, потом начинала тихо бурчать, и в конце концов срывалась на крики и ругань. Невестка никогда не огрызалась в ответ, наоборот, всегда с улыбкой здоровалась, спрашивала о самочувствии, что ещё больше бесило Марию.
В положенное время Люба забеременела. Переносила она своё новое положение довольно легко, но постоянные придирки и ругань свекрови даже при её ангельском характере стали невыносимы. А Мария, словно нарочно ещё пуще продолжала ругаться и цепляться к невестке. Олег, сжимая от злости кулаки и матерясь про себя, установил между участками высокий забор, и теперь мать могла наблюдать за ненавистной снохой только из окна чердака, но уже лишилась возможности доставать ту своими придирками.
Но Мария Георгиевна не успокоилась. Теперь она стала выжидать, когда Люба пойдёт в магазин, или просто погулять, выбегала следом, и опять поливала её грязью. Однако продолжалось это недолго – на защиту женщины в положении встали деревенские бабы, против которых идти Мария не посмела.
Одно дело нападать на здоровую, крепкую молодуху, другое – на беременную женщину, такого простить не могли. Теперь Марии оставалось только переживать свою злобу в одиночку, никому, кроме мужа, не причиняя вреда.
Пришло время Любане рожать. Её отвезли в город, и буквально на следующий день она родила дочь, которую молодые решили назвать Алёнкой. Вскоре молодой папаша привёз девочек домой. Снова накрыли стол во дворе, принимали гостей. Новорожденная с мамой находились в доме, гости – во дворе. И снова, свекровь не захотела прийти. Отец пришёл один, на вопрос сына о матери, буркнул что-то неопределённое и махнул рукой.
Посидели, поговорили, выпили. Олег до последнего надеялся, что мать всё же придёт посмотреть на внучку, но не дождался. Посидел за столом ещё немного, потом поднялся, и направился в родительский дом. Зашёл в горницу. Мать сидела на диване, глядя в сторону. Не ответила на его приветствие, не поднялась навстречу.
– Мама, мы тебя ждём к себе, – стараясь не злиться сказал Олег.
– Зачем? – наконец-то ответила мать.
– На внучку свою посмотреть, на Алёнушку!
– На что смотреть? Что я там интересного увижу – новую нищебродку? И вообще, ты уверен, что это твой ребёнок?
– Мама! Не смей так говорить! Это моя жена, я ей верю, она не такая, как ты думаешь!
– Ой, держите меня семеро! Доверчивый ты наш, до седых волос доживёшь, а всё дураком будешь. Я жизнь прожила, а ты меня слушать не захотел, зато нищую соплячку слушаешь, на задних лапках прыгаешь, и хвостом виляешь!
– Мама!
– Ой, иди уже ради Бога, к жёнушке любезной и папаше своему, дурню старому! Иди, иди, нечего тебе здесь подпрыгивать, знать тебя, жениного подкаблучника, не желаю!
Олег вернулся к себе мрачнее тучи, и сходу заявил:
– Всё, не желаю больше с ней разговаривать, и вообще, знать её не хочу!
– Не надо так, Олежка, это же мама твоя всё-таки. Остынь, успокойся, помиритесь потом. Я-то ладно, переживу, а тебе нельзя с матерью так!
– Ну какая она мать, Любушка! Тебя обзывает, меня с отцом, всё угомониться не может, что я на Тоньке тогда не женился! Никак не забудет. Прости, батя, но не могу я с ней говорить, не могу выслушивать её оскорбления!
Отец только махнул рукой, тяжело поднялся и ушёл домой. Нерадостным вышел праздник… А через две недели отец, которого сильно подломила эта семейная ссора, упал посреди двора и умер до приезда скорой, которую вызвала Люба. Проводить Кузьмича, которого любили многие, пришло полсела. Приехала также Олегова сестра Нина, которая жила в городе со своим мужем – шустрым, жадным и хитрым востроносым мужичком по имени Николай.
Отношения с Олегом у них были натянутые, а мать на поминках говорила только с дочерью, вела себя так, будто сына вообще не существовало. Сухо приняла соболезнования от него, а от Любы, которая пыталась тоже что-то сказать, просто отвернулась.
Олег сдерживался только из уважения к памяти отца. Они с Любашей ушли раньше, дома Олег налил три рюмки самогона, две полные, одну, для Любы – чуть-чуть, чтобы обозначить. Накрыл отцову рюмку куском чёрного хлеба, свою опорожнил до дна, и только тогда горько расплакался – молча, тоскливо, безнадёжно. Жена успокаивала его, гладила по голове, шептала слова утешения. Он только кивал, прижимаясь лбом к её плечу, и вскоре ушёл спать тяжёлым, горьким, хмельным сном.
После этого всякие, даже призрачные ниточки между ним и матерью оборвались начисто. И девять, и сорок дней он организовал сам – они с Любой ходили на могилку, принимали тех, кто приходил помянуть, ездили в храм соседнего села, заказать заупокойные службы. У матери тоже поминали – приходили отдельно от Олега с Любой. На годовщину они сами поставили памятник, сделали оградку.
Как узнавала Любаня от соседей, Мария после смерти мужа стала сдавать, просила Нину забрать её к себе, сулила продать дом и отдать деньги. Но, как видно, хорошую сумму не давали, и Нина забирать мать не желала, находила всякие отговорки. А потом и вовсе, продала городскую квартиру, и уехала с мужем, не оставив ни весточки, ни адреса…
Теперь Мария осталась совсем одна, но гнев на милость сменять не желала. По-прежнему делала вид, что нет у неё ни сына, ни невестки, случайно столкнувшись на улице, проходила мимо, не поворачивая головы. Не ругалась, не скандалила, а просто не замечала. Была ещё крепкой, справлялась с хозяйством, и даже плела какие-то половики и коврики, продавала на базаре.
А у Олега с Любой всё было хорошо. Алёнка подрастала, пошла в школу. Училась старательно, прилежно, ходила в отличницах. Да и внешностью удалась. При этом не кичилась ни своими успехами, ни красотой, вела себя скромно и достойно. Когда ей исполнилось десять, у Олега с Любой родился сын Гриша, и девочка с удовольствием возилась с младшим братиком, часто давая возможность немного отдохнуть матери.
А старая Мария всё больше слабела. Всё реже выходила на улицу, передвигалась с трудом. Не было сил перекапывать огород, сажать картошку. С трудом, кое-как делала нужную работу, но сил на это уходило всё больше. Стала часто сидеть на крыльце, глядя на подворье сына с невесткой, на весёлую возню своих внуков, которые совершенно не знали собственную бабушку. В глазах у неё больше не было злобы, сейчас в них поселилась тоска.
Любаня давно заметила перемену в поведении свекрови. Несмотря на все гадости, которые она сделала им с мужем, ей было жаль старуху, которая, имея двоих детей, осталась совсем одна на старости лет. Однажды она решилась поговорить об этом с мужем.
– Олежка, я хочу тебя спросить. Ты по-прежнему сердишься на мать?
– Что значит «сердишься»? Я давно отсердился, теперь просто не хочу её знать, нет у меня матери!
– Олеженька, милый, нельзя так говорить, и делать так нельзя. Что было, то было, всякое случалось. А теперь она старенькая, больная, еле ходит, да и ты уже не юноша. Помиритесь, кто знает, сколько матери ещё отмерено. Уйдёт, не помирившись, всю жизнь потом каяться будешь!
– Всё, Любаша, хватит! Закрыли тему. А то и мы с тобой поссоримся.
Зная упрямый характер мужа, Люба отступила. Но про себя решила обязательно разрешить этот конфликт.
Алёнка стремительно росла, и из хорошенькой девочки превратилась в яркую, красивую девушку – точёная фигурка, густые русые волосы, ярко-синие, огромные, в маму, глаза. За ней ухаживали многие парни, добивались внимания. Но в конце концов, она выбрала Костю – может, не самого симпатичного, богатого и ухватистого парня, зато доброго, сильного, великодушного. Настоящего, как определила Алёнкина лучшая подружка Настя.
Свадьбу играли богатую – родители с обеих сторон были не бедные, хлебосольные, полностью одобрявшие выбор своих детей. Совершенно счастливые молодожёны принимали поздравления, целовались под крики «Горько!», невеста бросала букет в толпу подружек. Гости говорили здравицы, пили, ели, весело плясали, но только Люба в глубине души копила тревогу: за день до свадьбы она тайком пришла к свекрови, постучалась, но никто ей не ответил. Поздно вечером подошла снова, но все окна были тёмными.
Так продолжалось несколько дней, и в конце концов, она бросила всё и поехала в город: в деревне была только маленькая амбулатория для неотложных нужд, а с серьёзными болячками приходилось ехать в город. Люба пробилась в справочную, и узнала, что свекровь неделю назад приехала на приём совершенно больная, и её положили в стационар, где она и находится до сих пор. Люба нашла лечащего врача, узнала, что нужно и можно больной, и после обеда заявилась в палату. Мария Георгиевна лежала у окна, и с удивлением смотрела на посетительницу, не сразу узнавая. Потом заёрзала, не зная, как себя вести – она никак не ожидала видеть свою невестку.
– Добрый день, Мария Георгиевна, – спокойно сказала Люба, присаживаясь рядом, и доставая из пакета продукты, – лекарства я отдала медсестре, она будет давать, когда нужно, уколы делать и прочее. А вот это немного продуктов – мы не знали, что вы в больнице, но я приеду послезавтра, привезу домашнего. Поправляйтесь!
Люба ушла, а Мария долго молча плакала, прижимая к груди пакет с яблоками. Соседки по палате сочувственно вздыхали, но не лезли с расспросами, у каждой была за плечами своя, непростая история…
Дома у Любы с Олегом состоялся очень непростой разговор.
– Олег, прекращай дуться, словно малыш из песочницы! Это твоя мать, она больна, и врач сказал, что всё может кончиться плохо. Операция прошла успешно, но у неё нет воли к жизни, её гложет вина, она хочет примириться с тобой.
– А меня ты спросила? Я не хочу с ней мириться, не могу забыть, как она оскорбляла меня, тебя, отца, как орала, что Алёнка не моя дочь, как отворачивалась от нас на похоронах бати. Пусть остаётся одна со своей злобой, я не хочу её видеть! – он вышел, хлопнув дверью, и потом долго сидел на веранде, глядя в одну точку, и сжимая руками опущенную голову.
Любаша больше не возвращалась к этому разговору, понимала, что не может муж -- вот так, резко забыть обиды и поменять своё отношение к матери. Уже хорошо было то, что он не препятствовал ей через день ездить в больницу с пирогами и другими гостинцами.
Когда пришло время забирать Марию Георгиевну из больницы, помочь вызвался Костик на своей машине. Они собрали старушку, вывели её из палаты, усадили в машину. Привезли домой, где в это время хозяйничали Алёнка с Настей – мыли, убирали, наводили порядок. Привезли, уложили в кровать на чистую постель.
Она плакала, бормотала слова благодарности. Открылась дверь, и на пороге застыла фигура Олега. Он мялся, не зная, куда деть руки, и что сказать. Мария увидела сына, и замерла. Потом робко улыбнулась, и еле слышно сказала:
-- Сынок, Олежек… Ты пришёл, родной. Прости меня, дуру старую… Прости за всё!
-- Мама, это ты меня прости за упрямство моё твердолобое…
-- Пошли-ка, девчонки, мы все отсюда, -- прошептала Любаня, взяв подружек за руки и уводя во двор, -- пусть сами разбираются.
***
Мария Григорьевна, примирившись с сыном прожила ещё несколько лет – лучших лет своей жизни, озарённых любовью и добром. Заново познакомилась с внуками, а когда Алёнка родила сына Артёмку, не отходила от малыша ни на шаг, качая колыбельку, напевая песенки, развлекая Ладушками и прочими забавами. Отдавала малышу всю нерастраченную любовь бабушки к внукам, перенеся её на любимого правнука. Защищала его от заслуженного родительского ворчания и ругани за всякие пакости, которые он совершал.
Внучок Гриша был уже большой, как и Алёнка со своим Костей, они не требовали такого внимания. Олег с Любой всегда были рядом, готовые помочь и поддержать. Баба Маша ушла тихо, во сне, в положенный срок, среди любимых и любящих близких, которых она могла потерять, но обрела в конце жизни.
Артёмка горько плакал и никак не хотел успокаиваться, пока во сне к нему не пришла любимая прабабушка, и улыбаясь, погрозила пальцем, велев не грустить – она с облака будет по-прежнему присматривать за ним. Только тогда малыш перестал плакать и даже улыбнулся во сне…
