Я затаил дыхание, даже чуть приподнялся на локте: слёзы?..
Она смотрела за окно госпитальной палаты: с дубовой ветки сорвался лист. Падал он медленно, на какие-то доли секунды вдруг замирал в воздухе, чуть уловимым сиянием словно делал светлее густой туман и снова летел вниз.
Она следила за ним глазами, – наверное, потому, что скоро декабрь, и это был последний дубовый лист. А слёзы не проливались, – ни одна слезинка. От этого её тёмно-карие глаза казались бездонной чернотой. А у меня перед глазами падающими листьями закружилось какое-то пронзительно светлое воспоминание… но ухватиться за него я не успел. Неразговорчивая и хмурая медсестра поправила белую шапочку – спрятала под неё не только своенравно выбившиеся тёмные кольца волос, но и брови.
Строгие, неулыбчивые тёмно-карие глаза – это единственное, что было видно на её лице. И такими неожиданными показались слёзы в этих глазах, что я отчаянным взглядом окинул дуб за окном. И от совсем мальчишеской радости на мгновение зажмурился. А так хотелось её утешить! И я заторопился:
- Там ещё один лист остался, большой такой!
Мой восторг она не разделила. И в окно не взглянула. Сделала мне укол, негромко приказала:
- Готовьтесь к перевязке.
И вышла из палаты.
Я прикрыл глаза. С самой первой минуты, ещё с того полусознания, в котором я находился, когда с туманного берега Северского Донца попал в эту госпитальную палату, мне всё время хотелось ухватиться за неясное воспоминание, что неуловимой вспышкой озаряло моё сознание. Но попробуй вспомнить – за этой низко надвинутой сестринской шапочкой и всегдашней медицинской маской на лице! А самое главное – за всем, что происходит на неузнаваемо изменившемся, родном, любимом берегу Северского Донца…
Тайком я присматривался к её тёмно-карим глазам, – надеялся, что и в них хоть единственным всполохом промелькнёт воспоминание… Но взгляд её оставался строгим и одинаково ровным – на меня ли она смотрела, или на моего соседа по палате Володьку Бирюкова, механика-водителя танкового батальона.
А потом она делала мне перевязку, и я снова краснел, – ладно, плечо и ключица, подумаешь, невидаль…Но, чтобы перевязать рану на животе, требовалось приспустить трусы. Я пытался сделать это сам – с соблюдением предельной скромности, но она решительно и жёстко прерывала мои отчаянные попытки выглядеть скромно, оставляла мои трусы на нужной для перевязки высоте. Конечно, я понимал, что невидалью для неё не было не только моё плечо, но и всё, что мне, скромному сержанту артиллерийского подразделения, хотелось скрыть от её глаз. Перевязку её умелые и сильные руки производили так быстро, смело и уверенно, что нетрудно было догадаться: с раной на животе я здесь далеко не первый…
Дверь в палату приоткрылась. Подполковник Беловодов сказал:
- Наташа, зайдите в седьмую палату.
Наташа?.. Поросший клевером берег Северского Донца ласково всколыхнулся у меня перед глазами. Босоногая кареглазая Наташка Астахова из 7-го А убегала по тропинке к нашей Камышевахе, а от чего-то жарко вспыхнувший Серёга Калашников смотрел ей вслед, не замечал, что сжимает ладонью колючий стебель буйно цветущего чертополоха…
Сквозь всегдашнюю ровную строгость в глазах медсестры метнулась девчоночья обида. И обида её относилась к моему воспоминанию, – к тому, что лишь сейчас я вспомнил её, Наташку Астахову из 7-го А…
На пороге палаты она оглянулась, чуть приметно кивнула мне, – и я до конца понял, что это она.
…Андрюха Дёмин презрительно сощурился:
- И чего ты, Калаш, её выбрал? Что ты в ней нашёл? Девчонок, что ли, мало?..
Для самого Дёмина во всём мире была только одна девчонка – Ленка Ефимова из 9-го А. Мы учились в восьмом, нередко случалось, что поглядывали на старшеклассниц – к явному неудовольствию девчонок из нашего 8-го Б. А когда Серёга Калаш стал ждать после уроков Наташку Астахову, мы поначалу не придали этому значения. Серёга не сразу к ней подходил, а догонял уже по дороге к её дому – Наташка жила на Ковыльной, на самом краю посёлка. Дёмин – должно быть, оттого, что сам уже имел любовный опыт – догадался первым. Сокрушённо присвистнул:
- Во делаа!.. Ну, Калаш даёт! Не ожидал от него.
Я пожал плечами: почему сразу – влюбился!.. Натаха – сорвиголова, каких и среди мальчишек нечасто встретишь. Ни одного обидного слова, ни одной насмешки в свой адрес или в адрес подружек-одноклассниц Наташка Астахова никогда не оставляла просто так. Как-то к нам пришли пацаны из Меловской школы – договориться о совместной тренировке: тогда шёл отбор в сборную района. Они учились во вторую смену, а у нас была большая перемена. Их капитан, Вадик Грачёв, – как и положено, когда приходишь в другую школу, – окинул быстрым взглядом наших девчонок. Заносчиво ухмыльнулся:
Посмотреть не на кого! – И вдруг заметил смуглую, кареглазую Наташку Астахову из 7-А: – Ты когда из цыганского табора сбежала?
Наташка наклонилась, захватила в горсть песка – директор шахты распорядился отремонтировать нашу спортплощадку, и сегодня в школьный двор завезли стройматериалы – и швырнула его в нагло ухмыляющуюся харю Грачёва. Ещё и посоветовала:
- А ты не смотри!
Свирепо ругаясь, Вадик, было, бросился к Наташке, а Серёга Калашников преградил ему путь:
- Остынь, Грач. Ты ж сам напросился. Давай о деле, – сейчас звонок.
- Попадёшься ты мне, черно…я! – пригрозил Наташке Вадик.
Через пару дней друзья Грачёва подкараулили Наташку, когда она возвращалась из школы, и со смехом забросали её высохшими колючками лопуха. Пока растерянная Натаха пыталась достать колючки из своих тёмно-русых кудряшек, Тимка Дробышев схватил её школьную сумку и высыпал всё содержимое в кусты шиповника. Потом грачёвские холуи с гиканьем унеслись, а Наташка осталась посреди дороги. Мы с Калашниковым подошли к ней.
- Грачёвские? – догадался Серёжка.
Наташка горестно кивнула, а слёзы сдержала. Я достал её тетрадки из кустов шиповника, собрал ручки и карандаши. Сергей осторожно вытаскивал колючки из её волос, что тёмными колечками струились ниже плеч. Натаха с неожиданной для неё застенчивостью отводила Серёгины руки:
- Я сама!
- Угу, сама, – хмуро кивнул Калаш. – Тебя теперь проще налысо постричь, чем все колючки выбрать. Стой и молчи. – Серёга взглянул на меня: – Чего замер?
Вдвоём мы кое-как вытащили, казалось, безнадёжно запутавшиеся в Наташкиных кудряшках колючки.
- Придётся домой её проводить, – угрюмо бросил мне Калашников. – А с Грачёвым у меня завтра разговор будет.
Натаха вскинула на него глаза:
- Я с тобой!
- Обязательно, – усмехнулся Сергей. – Куда ж без тебя. Ты вот что: завтра утром жди меня, я за тобой зайду. Не думай, что этим от Грачёва отделаешься.
Драки с меловскими у нас случались часто. Иногда находился повод, иногда вспоминались какие-то старые обиды, а чаще дрались просто потому, что мы жили по одну сторону Журавлиной балки, а они – по другую. Дрались ватага на ватагу, порой – полным составом школьных футбольных команд. А чтобы один на один дрались атаманы, – так в наших краях испокон веков называют предводителей местных пацанов – для этого должно было произойти что-то особо серьёзное.
Продолжение следует…
Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Навигация по каналу «Полевые цветы»
