Ранее, в статье посвященной, кроме прочего, вопросам разума и эмоций, была рассмотрена некая тенденция XX века, которая, впрочем, была подготовлена еще Аврелием Августином и даже Тертуллианом. Она заключается в противопоставлении между собой веры и разума, в частном случае, и чувств, к каковым относится вера, и разума в общем. Выходит, что разум из центра воли и Я превращается в генератор сухих рациональных идей, а вера или любовь сводятся в область чувств, несмотря на то, что и вера и любовь – это не некие человеческие инстинкты, но разумный и волевой выбор. Мало того, на путях веры и любви требуется особая работа разума, при которой вся воля направлена на то, чтобы преодолеть свой эгоизм. Мнимое противопоставление разума и чувств, разума и веры, порождает сторонников разума или сторонников чувств, которые сами не замечают, что любовь без разума – это страсть, стихия чувств, обусловленных биологической природой. Сама вера превращается тут в удовлетворение некой биологической или психологической потребности, и мотивирована желанием благ, в том числе и земных, или обусловлена страхом, например страхом смерти, страданий или возмездия. Сторонники же разума отрицаются веры и любви, как будто они есть только чувства, и не имеют интеллектуальной природы.
Но в античной мысли такого противопоставления не существует. Античная мысль замечает разницу между страстями и чувствами. Страсть тут всегда несвобода, и она всегда детерминирована материей, поэтому апатия, бесстрастие были одним из составляющих элементов калокагатии, прекрасного и нравственного бытия. Христианство добавляет – не материя обуславливает страсть, но плоть, не природа, но ее падшесть.
Любовь и благо античная мысль рассматривала, как нечто свободное от материи или плоти, поскольку Сам Бог есть, с одной стороны, Ум, с другой же – Прекрасное-и-Благое. Таким образом, любовь и благо становятся превыше нашей природы, по крайней мере ее падшести, в которую включено и наше психическое. Все доброе – не просто стихия сентиментальных чувств, но онтологический принцип. Христианство добавляет – не просто доброе, но любовь, потому что Бог есть Любовь, и только Любовь. Прекрасное-и-Благое – это синоним Любви, так как любовь это и Красота и Добро. Христос являет Любовь, причем Любовь в максимальном ее проявлении, жертвенную любовь.
Сталкиваясь с проблемой разделения разума и чувств, а также разума и веры цивилизация попадает в ловушку, приходя, с одной стороны к атеизму и материализму, а с другой к обрядоверию, вере несознательной, практически бессознательной, в которой истинные духовные ценности подменяются внешними действиями, а Любовь ненавистью и страхом. Тертуллиановское «Верую, ибо абсурдно» становится как бы девизом этих тенденций, тогда как христианское учение далеко не абсурдно. Когда речь идет о том, что нечто в христианстве непостижимо, например – Божественное, это всего лишь значит, что Его постижение – бесконечно, и потому не имеет конца, так как неисчерпаемо.
В русской религиозной философии не существует проблемы разума и чувств, разума и веры. Она идеалистична (хотя Лосский называет свою позицию идеал-реализмом), но выкладки идеализма никоим образом не могут быть выведены напрямую из эмпирического опыта, а это означает – что они созерцаются умом, познаются умозрительно. И между этим умозрением и любовью нет ни противоречия, ни границы. Чувства и разум не являются диалектической парой, а если и являются, то, согласно Франку, они антиномичны, и полагаются друг на друга. В этом смысле русская религиозная философия, оставаясь именно философией, и действительно религиозна, и действительно ортодоксальна.
Владимир Соловьев в своем предисловии к «Эннеадам» пишет о том, что неоплатонизм является синтезом всех течений античной мысли. Однако и сам Соловьев начинает идти по пути синтеза. В его учении объединяются рацио и феория, эмпирика и логос, вновь актуализируется главная тема Евангелия – тема жертвенной любви.
Исследователи выделяют то, что русская религиозная философия антропоцентрична. Можно дополнить эту характеристику: русская религиозная философия имеет не один центр, а несколько. Она единовременно и антропоцентрична, и теоцентрична, а так как отношения между Богом и человеком описываются в категориях любви, то она еще и агапоцентрична.
Русская религиозная философия несет в небе зачатки многих современных идей – экзистенциализма, христианского универсализма, экуменизма; под ее непосредственным или косвенным влиянием развивались такие направления мысли, как неопатристический синтез, представленный такими мыслителями, как Владимир Лосский, Иоанн Мейендорф, Александр Шмеман, который, хотя и в некотором роде противостоит софиологии, но сближается с идеями персонализма, и другие направления мысли.
Но русская религиозная философия важна не только своим влиянием. Она актуальна сегодня и сама по себе, так как вопросы, поднимаемые ею – не вопросы временные, но вопросы вечные. Вопреки критике со стороны богословов, русская религиозная философия это, в том числе - и теология тоже, ее развитие в свете современной мысли. Конечно же, есть основания упрекать Соловьева и других русских религиозных философов в неоплатонизме, или пантеизме, но, в таком случае, этот упрек следует распространить и на Григория Нисского, Максима Исповедника, Дионисия Ареопагита, и в целом на христианство. Аспект же пантеизма, или, если угодно, панэнтеизма, присутствует и в самом христианском учении, так же, как и многие другие аспекты.
К сожалению, русская религиозная философия сейчас мало освещена, выходит не так много публикаций или научных работ, связанных с ней, как хотелось бы. Часто исследователи останавливаются на политической ее части, но следует понимать, что политическая часть - это всего лишь вершина айсберга. Она может потерять актуальность в меняющемся мире. Кроме того, применять выкладки философов в политике не совсем профессионально. Тогда как онтологическая часть учения русских философов очень интересна, а иногда и уникальная. Можно сравнить Соловьева с Плотином, а Лосского - Лейбницем. Хотя Сравнение и не совсем уместно, но оно указывает на глубину их философских систем.
