Ира Романец. Песни цикад под манговым деревом

Мне до скончания веков Носить ее чуднУю нежность, Там для девичьих позвонков Плетут ротанговые кресла. Там все гардении горды, Из рукавов затяжки лезут, Лопатки в прорехах видны, В кармане су и сигареты. Здесь настоящее живет В разбойничьих горластых песнях, Неся сквозь кружева веков Свою чуднУю и большую нежность. Здесь древних сосен кутерьма С волною бьётся за лавчонки И говорит, на воздухе звеня, Что не войдет никто в ушко иголки, Здесь стен цветная пастила Глядит с надменностью призывной, Чуть веки-ставни приподняв, С тоской, увы, почти избывной...

Мы приходим в этот мир говорить, но вместо этого храним все свои песни в немых обездоленных гортанях. Я засыпаю под песни китов, прекрасные и словно прощающие нам все наши грехи, В эти минуты, мне кажется, я обретаю свою настоящую семью. Но они слишком совершенны, чтобы принять меня в свой таинственный подводный мир. Во мне не осталось жизни. Вместо песен из моего горла вырываются короткие хрипы, они, словно раненые птицы, раненые воздухом. Пустота устала от меня. Я больше не нужна самой себе и никогда уже не взлечу...

Я больше не пишу стихи. Отлив обнажает землю и лазурь мечети Хасама Второго остается наедине с самой собой. Океан отталкивается от стен старого города, и голос муэдзина, теперь ничем не заглушаемый, звучит громче и грустнее. Я смотрю на свои руки, только сейчас заметив, как они постарели. Руки старухи, ласкавшие лишь кошек. Собирая вещи, я обнаруживаю собственную предсмертную записку, короткую и отчужденную. Наверное, я действительно хотела это сделать. Записка плавно опускается на дно корзины, может, кому-то пригодится...

«Я печалился о том, что у меня нет обуви, пока не встретил человека, у которого не было ног». Я печалился о том, что у меня нет ног, пока не придумал притчу о Боге-гончаре. Все мы его сосуды - горшки, вазы, кувшины, чаши. Что-то лепится просто и без затей. Сосуды прочные, добротные, без изъянов, дефектов, червоточин. Но бывает когда в Боге-гончаре просыпается мастер, желающий узнать, каких высот может достигнуть его ремесло. И тогда он лепит совсем другие горшки и чаши. Он трудится над этими сосудами годами, вкладывая в них все свое мастерство, все свое вдохновение, всю свою боль и силу...

Чем звонче красота и уже круг, Тем небеса пустынней и длиннее, Безликость – царственный недуг Великих театральных лицедеев. Безликость та же красота, Всё повидавшая, но избежавшая прозренья, Ее тоскливые восточные глаза Не ищут в отраженьях откровенья. Беспола, горделива и худа, С листом лавровым вместо сердца, Сухим и оттого звенящим...

Солнце, как жидкий лимон, Книжка прочитана вслух, Стих по нутру сквозняком, Взгляд твой от строчек потух. Клонятся ветви к земле, Нежности полный поклон, Дом в золотой полумгле - Старый роденовский сон. В вазе столетний приют Зим и стареющих роз, Запахи их не дают Спать в затянувшийся дождь. Ты говоришь, я молчу, В кружке алеет крюшон, Перстень на пальце кручу - Память нежнейших из войн. Минут века и пройдут Нервная хрупкость и дрожь, Шрамы к другим перейдут, Мы успокоимся врозь...

В дождливый день играет босанова. Горчит вино. На ветке синий грач щелкочит о далекой стране с золотыми минаретами и золотоглазыми старухами в красных платках. Крапленый синевой и запахом земли притихший сад гладит в открытое окно. Во тьму зеркал косится глаз этруска, в которых мой модильяновский овал лица всё беспощадней и острей. Краснеет нитка на запястье. Грач засыпает под дождем. Безлюбливо и безучастно сеет он свои небесные нити в мою протянутую ладонь – знак обманчивой покорности. Шелест винила сливается с тихим лепетом небесной воды...

Ни сном ни духом Лечатся ушибы, И соловьев хранят В заплётах книг и рам. Что от закатов высыхают души, Ты почему мне сказала, мам? Я до сорока дошла. А дальше? Куда идти? Ведь лепестков здесь тьма, А я одна. В середке лета Нелепа, некрасива, неумна. А знаешь, здесь красиво, мама, И вот еще что странно, ма, Ты помнишь ту сережку, Что, обронивши,...

26 апреля 2021 г. Музыка, единственный собеседник, который скажет вам всю правду, и эта правда удивительным образом не ранит вас и не унизит. Музыка великая печаль в мажоре и величественная в миноре. Я пишу эти строки и не знаю, куда они меня выведут. К каменному колодцу, черная гулкая вода которого притягивает к себе маленькую девочку с армянским именем. Заточенная в камень, бьется она в маленьком сердце, черная и тяжелая. А, может, к дому, где живут худые люди с прозрачными глазами и не прожитыми жизнями, которые превращаются в одиночество среди цветущих деревьев...

Нас время правит одиночеством, Тоской разглаживая лбы, И руки смуглые пророчеством Взамен колец одарены. Стоят сады утяжеленные, Утратами сердец темны, Уходим в небеса сочтённые, Смирением своим полны. Взрослеют дочки раньше августа, Тая печаль за медью рам, Служа тяжелыми удавками Своим звенящим голосам. У форточек сигарных делимся С туманом долгой тишиной И призракам во тьме мерещимся Бесплотной легкой синевой...

Крестом не осеню твой лоб я на прощанье, Не запятнаю я его ни поцелуем, ни признаньем. Лети на все четыре стороны. Теперь ты птица Без прутьев нежности и страсти девы бледнолицей. Не станем мы с тобой влюбленными Шагала, Летящими в обнимку над зелеными садами, Ты в точку превратишься в майском ясном небе, Я, у дверей застывшая, в высокий черный стебель...

12 июля 2019 г. Спасла паука, накормила ежа, выпустила в небо божью коровку, слушаю стрекот кузнечика. Первый жаркий день в году под +38. Проводила солнце лишь до половины. В этом что-то есть, остановиться за шаг до завершения, победы, познания, потери, обретения, жизни и смерти. Дочитать самую лучшую книгу до предпоследней страницы и навсегда закрыть ее. Божья коровка, полети на небо, принеси мне хлеба, черного и белого - только не горелого. Задумалась о корне слова Неисповедимый. И о путях, которые приводят нас к нашим целям...