Арабески

«Я печалился о том, что у меня нет обуви, пока не встретил человека, у которого не было ног». Я печалился о том, что у меня нет ног, пока не придумал притчу о Боге-гончаре. Все мы его сосуды - горшки, вазы, кувшины, чаши. Что-то лепится просто и без затей. Сосуды прочные, добротные, без изъянов, дефектов, червоточин. Но бывает когда в Боге-гончаре просыпается мастер, желающий узнать, каких высот может достигнуть его ремесло. И тогда он лепит совсем другие горшки и чаши. Он трудится над этими сосудами годами, вкладывая в них все свое мастерство, все свое вдохновение, всю свою боль и силу...

В дождливый день играет босанова. Горчит вино. На ветке синий грач щелкочит о далекой стране с золотыми минаретами и золотоглазыми старухами в красных платках. Крапленый синевой и запахом земли притихший сад гладит в открытое окно. Во тьму зеркал косится глаз этруска, в которых мой модильяновский овал лица всё беспощадней и острей. Краснеет нитка на запястье. Грач засыпает под дождем. Безлюбливо и безучастно сеет он свои небесные нити в мою протянутую ладонь – знак обманчивой покорности. Шелест винила сливается с тихим лепетом небесной воды...

Закрыть глаза и... проснуться. Люди снова не замечают прозрачную дневную луну в сияющем прозрачном небе. Люди выясняют, кто из них умнее, талантливее, важнее или значимее. А дневная луна такая прозрачная и чистая. А небо такое глубокое и синее. А грусть такая легкая. Так бывает, когда отпускаешь, не притронувшись. Когда смотрит тот, кого нет. Когда теряешь то, чего не знал. Когда собственную хрипотцу от множество выкуренных сигарет меняешь на хрип умирающей невидимой птицы. Когда благодаришь за то, что не в хороводе...

Помним ли мы ещё о том, что наше тело храм? Храм с цветными витражами, фигурой распятого Христа и ажурной решеткой для исповеди, через которую, словно сквозь сито, просеиваются души человеческие. Оттачиваем ли мы нашу душу, как ювелир оттачивает драгоценный камень, находя в нем все новые цвета и грани, обращая изъяны в достоинства, ради которых убивают, но обладание которыми не делает нас богаче? Вслушиваемся ли мы в свое дыхание, единственное, что осталось...

Мои не рожденные дети играют в кости на краю пустыни, они выходят из самума и растворяются в нем, они живут, пока длится пляска дервиша, для неискушенных пару минут, для попавших в ее воронку – вечность. Мои сфинксы, лежащие под парящем солнцем, больше никогда не загадают людям ни одной загадки – все наши правильные ответы всегда были иллюзией, а искусством задавать правильные вопросы, не произнося ни слова, овладели лишь единицы из нас. Во мне нет божьих ран тысячелетней давности, только раны сбитых...

Запах чистоты с нотой горечи. Одна из вещей, в которой не сомневаешься. --- Душа человеческая слишком глубока, чтобы быть прозрачной. --- Цветные фотографии теперь кажутся настоящими лишь, когда зернисты. Гладь никого не может удержать. --- Когда говорят о голосе, как о сокровище, я слышу голос Лизз Райт. --- Я боюсь доброты. Как будто оборванцу целует руку королева...