Цвета фаду

Нас время правит одиночеством, Тоской разглаживая лбы, И руки смуглые пророчеством Взамен колец одарены. Стоят сады утяжеленные, Утратами сердец темны, Уходим в небеса сочтённые, Смирением своим полны. Взрослеют дочки раньше августа, Тая печаль за медью рам, Служа тяжелыми удавками Своим звенящим голосам. У форточек сигарных делимся С туманом долгой тишиной И призракам во тьме мерещимся Бесплотной легкой синевой...

Пылают в пустыне горбатые миражи, Хамсин набивает мне обувь горячим песком, Лиловая даль из глубин моей паранджи Мне кажется долгим и странно-мучительным сном. В пиалах с цикорием тонут смуглые лбы, Браслеты говорят на тонком своем наречье, В корзинах дев с печатью старинной ворожбы Плоды инжира, твоей сакральности предтечи...

Мазком в тебе стареющее небо, Как в серебре затертая печать, Мелькнет в просвете голой вербы И затуманится опять. И голос иволги певучей В потемках камешком замрет, Весенней синевой измучен Прореху в небе ангел разорвет...

Чем станет мой февраль? Скорлупкой от цикады, В буфете отблеском стекла, Щепотью горькой полуправды, Где нет меня и не было тебя. Когда закончится исканье Себя на дне комода для белья, Ты не заметишь расставанья И встретишь новый день звеня Цикадой с меткой «На закланье»...

Морскою синевой отмеченный, Изранен дымом сентября, Молчит двойник мой изувеченный В тени цыганского шатра. В марсельских снах витает марево Глухой колодезной воды И фонарей лиловых гарево Пятнает сонные сады...

Глубокий сон услада дураков, Мои ж застенки тонки и прозрачны, Как колокольчики из позвонков От волн смешливых ветряных рыбачек. Старинный свет токийского вина Мне глотку обожжет своей тоскою, И яшма на браслете дочерна Дойдет, как патина колец зимою...