Янтарные четки

Кожа десятилетней влюбленной девочки пахнет лавандовым мылом и пшенной кашей. Ее мать сидит на стуле – бывшем пристанище бенгальских кур и великих конквистадоров – и устало помешивает томатную пасту на слабом огне. За стенкой молодой жилец (говорят, писатель), перечитав в сотый раз письмо от своего издателя – «читатель жаждет забываться, черта с два ему нужна ваша константа» - зло пишет: «Пшенной кашей пахнет кожа десятилетней влюбленной девочки»...

В следующей жизни, если, конечно, останусь, посели меня в уайетовском доме с застекленной террасой, без ковров, занавесок, с крепкими дубовыми стульями, гулким эхом подбитых каблуков и шумом моря, в котором даже ночью как будто слышишь чаек. И если...

Однажды в мае ангел в индейских сандалиях принес в нашу деревню миску с желтыми сливами. Много девушек увел в тот год с собой в горы ветер, несмотря на то, что через некоторое время беглянок находили живыми и здоровыми, солнце в их глазах сияло уже по-другому. А потом стали рождаться дети - маленькими пальчиками сплетали они свои тонкие шелковистый волосы с гривами кобылиц. Старики качали головами и умирали, так покорно и буднично, как будто протирали запотевшее стекло, чтобы напоследок посмотреть на пасущихся в предрассветной мгле белых кобылиц...

Меня нельзя убить. Отвергнешь – стану краше, а устыдишься – тоньше (Эль Греко ты не любишь). На мое счастье ты даже не догадываешься, как сильна может быть любовь. «Посмотри на мое новое платье с красными цветами, правда, они как живые?» Ты цинично улыбаешься (эту улыбку я тоже люблю – ещё одно «меня нельзя убить»). Я ставлю чашку из синего фарфора на столик из бирюзовой яшмы (для любимого господина все самое лучшее) и оставляю тебя посреди роскошных апартаментов и благозвучной нищеты...

«Пойдешь, но не вернешься» - обетованная земля для тех, чей ум постиг: всё суета сует. Когда-то здесь была вода, то забиравшая, то возвращавшая Людей, но боль и неприкаянность Одной испила эти воды, оставив соль на бесприютных позвонках и выжженных ключицах. Здесь Их земля, дома из глины, тотемный столб с ключами, Старик с иссохшимся нутром – в его глазах такие, как и я. Старик снимает со столба ключи, протягивает мне. Приют. Один на всех. Пустые коридоры, разбитое стекло, проломы вместо окон, здесь не нужны ключи: но сколько их покоится на дне пустыни...

А по вечерам он играл в Бога. Доставал с антресолей коробку с пришпиленными к бархату стрекозами и бабочками, садился в кресло, ставил коробку перед собой и, переплетая в задумчивости пальцы, произносил: «Ну что же, леди, сегодня вечером одной из вас придется умереть. Мне очень жаль. А впрочем… Взгляните, какой ненастный хмурый вечер, не правда ли, достойно кисти старого мастера из Лидса? Поэтому не будем омрачат его, сегодня я подарю вам самое бесценное, что есть в этом мире...