Знаешь, говорят, что страшнее всего, когда дети болеют. Это правда, не спорю. Но есть ещё одна боль, тихая такая, тягучая, как остывшая смола. Это когда твой ребенок, которого ты выходила, выучила, на ноги поставила, смотрит на тебя… и не видит. Или, что ещё хуже, хочет, чтобы тебя не видели другие.
Я ведь тогда приехала к Игорюше с полной сумкой: варенье вишневое, носки вязаные — зима-то в этом году лютая обещалась, — и пирог. Тот самый, наш, фирменный, с брусникой и сметанной заливкой. Думала, познакомимся наконец с его невестой. Он про Элину эту полгода уши мне прожужжал: и умная, и красивая, и папа у неё там какой-то шишка в министерстве. Я, конечно, робела. Где я — простая повариха из школьной столовой, и где они — «высший свет». Платье новое купила, синее, в мелкий горошек. Не Бог весть что, но аккуратное.
А Игорь встретил меня в прихожей своей съемной квартиры — хорошая квартира, дорогая, светлая, только холодная какая-то, нежилая — и даже обнять забыл. Стоит, глаза прячет, руки в карманах брюк теребит. Я ему сумку протягиваю, а он её ногой под вешалку задвигает, будто мусор.
И говорит тихо так, сквозь зубы:
— Мам, тут такое дело… Элина сегодня придет. С родителями пока знакомиться не будем, только с ней. Но…
Он замялся, покраснел пятнами, как в детстве, когда двойку в дневнике лезвием подтирал.
— Мам, она из очень крутой семьи. Там всё иначе. Статус, манеры. Я ей сказал, что мои родители… ну, далеко. В общем, мам. Надень вот это.
И протягивает мне фартук. Белый, крахмальный, с рюшами. Не мой домашний, уютный, а как униформа у горничных в кино.
— Побудь сегодня просто помощницей, а? Домработницей. Я скажу, что нанял тебя ужин приготовить. Пожалуйста. Это для меня вопрос жизни и смерти.
У меня внутри всё оборвалось. Словно не сын передо мной, а чужой человек. Я хотела развернуться, хлопнуть дверью и уехать на вокзал. Но посмотрела в его глаза — испуганные, жалкие, умоляющие… И кивнула.
ЧАСТЬ 1. Холодный кафель
Я взяла этот фартук. Ткань на ощупь была жесткой, неприятной, скрипучей синтетикой.
— Только молчи побольше, ладно? — Игорь суетился вокруг, убирая с видных мест мои вещи. Мой старый пуховик он запихнул в самый дальний угол шкафа, а сапоги, стоптанные, но удобные, вообще выставил на балкон. — И называй меня по имени-отчеству. Игорь Сергеевич. Или просто — господин. Нет, это перебор… Просто на «вы».
Я стояла посреди чужой кухни, такой блестящей, что в дверце духовки отражалось моё растерянное лицо, и чувствовала, как к горлу подступает ком. Я ведь всю жизнь гордилась тем, что ни перед кем спину не гнула. Работала честно, кормила детей, тяжеленные кастрюли таскала, чтобы у сына были лучшие кроссовки, репетиторы, институт. Я руки свои стерла, чтобы он вот в такой квартире жил. А теперь эти руки нужно спрятать, потому что они «не того сорта».
— Мам… Галина, — поправился он, даже не глядя на меня. — Ты пирог свой испекла? Отлично. Выложишь на красивое блюдо, скажем, что это доставка из «Пушкина». Ты только не ляпни ничего про наш огород или про тетку Валю. У Элины вкус тонкий, она фальшь за версту чует.
«Фальшь», — подумала я. Какое точное слово. В воздухе пахло дорогим освежителем с ароматом «морского бриза», но мне казалось, что пахнет предательством. Горьким таким, полынным.
Я молча завязала пояс фартука. Туго завязала, чтобы дыхание перехватило, может, так сердце болеть перестанет.
— Хорошо, Игорь Сергеевич, — сказала я. Голос предательски дрогнул. — Что готовить-то? Или тоже «доставку» разогреть?
Он выдохнул, плечи опустил, будто мешок с цементом сбросил. Не понял даже, как больно мне сделал.
— Нет, давай твое жаркое. Только подай красиво. Зеленью посыпь. И не садись с нами за стол. Ты же понимаешь… субординация.
Я отвернулась к мойке, включила воду на полную, чтобы он не слышал, как я носом хлюпаю. Вода ледяная, руки ломит, а мне всё равно. Я начала чистить картошку. Привычное дело, механическое. Нож скользил легко, кожура падала в ведро длинными лентами. Я представляла, что срезаю с себя не только кожуру, но и память. Вот срезала то, как он первый раз «мама» сказал. Вот срезала, как с температурой у его кровати ночевала. Вот срезала, как кредит брала на его первый ноутбук.
Осталась только «Галина, помощница по хозяйству». Пустая, безликая функция.
ЧАСТЬ 2. Звонок в дверь
Время до вечера пролетело как в тумане. Я готовила. Кухня наполнилась запахами тушеного мяса, чеснока, розмарина и той самой брусники. Запахи дома. В этой стерильной квартире они казались чужеродными, как полевой цветок в операционной.
Игорь бегал по квартире, поправлял подушки, переставлял вазы. Он надел белую рубашку, запонки. Красивый он у меня, статный. В отца пошел, только взгляд бегающий.
В восемь вечера раздался звонок. Резкий, требовательный.
Игорь метнулся к двери, на ходу бросив мне:
— Галина, к гостям не выходи, пока не позову. Жди на кухне.
Я прижалась спиной к холодильнику. Слышала, как щелкнул замок, как зашуршала одежда, цоканье каблуков по паркету.
— Игорёша! — голос у неё был звонкий, уверенный, но не капризный, как я боялась. Скорее усталый. — Боже, какие пробки. Я думала, умру в этом такси.
— Элина, ты прекрасна, — голос сына звучал елейно, неестественно. — Проходи, дорогая. У меня для тебя сюрприз. Ужин готов.
Они прошли в гостиную. Я стояла, сжав кухонное полотенце так, что костяшки пальцев побелели. Мне хотелось исчезнуть. Превратиться в пар. Но нужно было играть роль. Ради него. Я ведь мать. Матери всё прощают, всё терпят.
— Игорёш, как вкусно пахнет! — донеслось из комнаты. — Ты заказал что-то особенное? Я так голодна, весь день на объекте, прорабы тупые, заказчики истеричные… Хочется просто тепла.
— Да, я постарался, — ответил сын. — У меня сегодня… домработница. Женщина простая, но готовит сносно.
«Сносно». Вот, значит, как. Мои пироги, которые он в общежитии за обе щеки уплетал и друзей угощал, теперь просто «сносные».
— Галина! — крикнул он. Тон хозяйский, барский. — Можно подавать!
Я набрала в грудь воздуха, поправила выбившуюся прядь седых волос под косынку (он заставил и её надеть) и взяла тяжелое блюдо с жарким.
Толкнуть дверь в гостиную оказалось труднее, чем сдвинуть гору. Но я толкнула.
ЧАСТЬ 3. Взгляд свысока
В комнате горел приглушенный свет. Стол был сервирован идеально: свечи, хрусталь, салфетки с кольцами.
Элина сидела спиной ко мне. Тонкая, изящная, в черном платье-футляре. Волосы светлые, уложены волосок к волоску, но одна прядь выбилась — видно, что день был тяжелый.
Игорь сидел напротив, напряженный, как струна. Увидев меня, он слегка дернул глазом.
— Поставь сюда, Галина, — он указал пальцем на центр стола.
Я подошла. Руки, слава богу, не дрожали. Профессиональная привычка.
Элина обернулась. У неё были большие, внимательные серые глаза. Умные глаза. Она посмотрела на меня не как на мебель, а как на человека. Задержала взгляд на моем лице чуть дольше положенного.
— Добрый вечер, — сказала она мягко.
Я замерла. По сценарию Игоря я должна была буркнуть приветствие и исчезнуть.
— Добрый вечер, барышня… то есть, Элина, — поправилась я, стараясь говорить «по-городскому».
— Спасибо, Галина, можете идти, — поспешно перебил Игорь. — Вина налейте нам, и свободны пока.
Я взяла бутылку. Дорогое вино, этикетка на иностранном. Штопор у Игоря был мудреный, электрический, я с таким раньше не справлялась, но он заранее открыл, слава Богу.
Пока я разливала вино по бокалам, Элина продолжала наблюдать за мной. Мне было физически неуютно от этого взгляда. Она смотрела на мои руки — натруженные, с короткими ногтями, с ожогом на запястье от духовки.
— Вы давно у Игоря работаете? — вдруг спросила она.
Игорь поперхнулся водой.
— Недавно, — ответила я, глядя в стол. — Испытательный срок пока.
— Надо же, — Элина улыбнулась, но улыбка не коснулась глаз. — А по вам видно, что вы… очень стараетесь. Как для родного.
Игорь громко звякнул вилкой о тарелку.
— Элина, давай не будем смущать персонал. У Галины много работы на кухне.
Я поставила бутылку и попятилась к двери.
— Приятного аппетита, — выдавила я и почти выбежала в коридор.
Сердце колотилось как бешеное. Она что-то заметила. Женщины такое чувствуют. Но Игорь… как он мог? «Не смущать персонал». Я прислонилась лбом к прохладной стене в кухне. Слезы текли по щекам, горячие, соленые. Я вытирала их фартуком, тем самым, с рюшами.
ЧАСТЬ 4. Жаркое и холод
Из гостиной доносился звон приборов и приглушенный разговор. Я сидела на табуретке, глядя на остывающий чайник. Я сама есть не хотела. Кусок в горло не лез.
— Ммм, Игорёш, это божественно! — голос Элины стал теплее. — Мясо тает во рту. Где ты нашел такую кудесницу? Сейчас таких не делают. Все эти клининговые агентства присылают роботов, а тут… Душа есть.
— Повезло, — коротко бросил Игорь. — По рекомендации.
— А она москвичка? Говор у неё такой… мягкий. Южный, что ли? Или с Поволжья?
— Не знаю, я в паспорт не смотрел особо, — соврал сын. И эта ложь резанула меня больнее всего. Не смотрел в паспорт. В тот паспорт, где я записана в графе «Дети» у него нет, а он у меня — есть.
— Странно, — задумчиво протянула Элина. — Она так на тебя смотрит…
— Как? — голос Игоря напрягся.
— С жалостью. И с любовью. Обычно домработницы смотрят либо с завистью, либо с равнодушием. А эта… Будто переживает, прожуешь ли ты кусок.
— Тебе показалось. У неё просто лицо такое… простецкое. Добродушное.
— Может быть.
Я слушала это, сжимая руки в кулаки. «Простецкое лицо». Ну спасибо, сынок.
Через полчаса Игорь позвонил в колокольчик. Господи, он купил колокольчик! Наверное, в сувенирном.
Я вошла, чтобы убрать грязные тарелки.
Элина уже расслабилась, разрумянилась от вина.
— Галина, спасибо вам огромное, — она посмотрела мне прямо в глаза. — Это было великолепно. Вы где учились готовить?
— Жизнь научила, — ответила я, не глядя на Игоря, который делал мне страшные глаза. — В столовой работала. Детей кормила.
— В школе? — оживилась Элина.
— Ну… да. И в школе тоже.
— Игорь, ты слышишь? Это же настоящий клад! Сейчас в ресторанах за такой «комфорт-фуд» бешеные деньги дерут, а тут дома.
— Да-да, — Игорь нервно постукивал пальцами по столу. — Галина, подавайте десерт. Пирог. И чай.
Я собрала тарелки. Когда я забирала тарелку у Игоря, он тихо, так, чтобы Элина не слышала, шикнул:
— Быстрее давай. И не болтай. Уходи сразу.
Это было уже слишком. Во мне начало подниматься глухое раздражение. Не злость даже, а какая-то усталость от этого цирка. Я вынесла пирог. Румяный, с золотистой корочкой, из которой выглядывали рубиновые ягоды брусники. Запах поплыл по комнате такой, что перебил аромат дорогих духов Элины.
ЧАСТЬ 5. Вкус детства
Я нарезала пирог. Рука привычно делила круг на идеальные треугольники.
— Чай с чабрецом? — спросила я автоматически. Игорь любил с чабрецом.
— Откуда вы… — начал Игорь, но осекся. — А, да, я же говорил. Да, с чабрецом.
Элина внимательно следила за моими движениями.
Она взяла кусочек пирога, поднесла ко рту, откусила. И замерла.
Лицо её изменилось. С него слетела маска светской львицы, уставшей бизнес-леди. Она вдруг стала маленькой девочкой. Глаза расширились.
— Это… — она проглотила кусок, будто боясь, что он исчезнет. — Это невозможно.
Игорь напрягся:
— Что не так? Несвежий? Я сейчас же велю унести! Галина!
— Замолчи, — тихо, но твердо сказала Элина. Она не смотрела на него. Она смотрела на пирог. — Это тесто… Оно на сметане? И чуть-чуть водки добавлено для хруста? И ваниль… не из пакетика, а стручковая?
Я кивнула. Я не могла врать про рецепт. Это было святое.
— Да. И масло сливочное нужно растопить, но не кипятить. Тогда мягче будет.
Элина подняла на меня глаза. В них стояли слезы.
— У меня бабушка так пекла. В Вологде. Один в один. Я этот вкус пятнадцать лет искала по всем пекарням Москвы. Никто не мог повторить. Секрет в руках, говорила она.
Она повернулась к Игорю.
— Игорь, где ты её нашел? Серьезно. Это не просто домработница.
Игорь поплыл. Он видел, что Элине понравилось, и решил приписать заслугу себе, но запутался в легенде.
— Ну, это… агентство «Элит-Сервис». Там лучшие кадры. Я специально просил кого-то с традиционной кухней.
— «Элит-Сервис»? — переспросила Элина. — Странно. Я знаю владелицу этого агентства. Они работают только с филиппинками.
В комнате повисла тишина. Тягучая, звенящая.
Игорь покраснел так, что уши стали пунцовыми.
— Ну, может, другое название, я перепутал. Секретарь заказывала.
Элина медленно положила вилку. Она была умной женщиной. Очень умной. Она перевела взгляд с Игоря на меня. Потом на мои руки. Потом снова на Игоря.
Они были похожи. Мы были похожи. Форма носа. Разрез глаз. Даже то, как мы оба теребили край одежды, когда нервничали — я фартук, он салфетку.
ЧАСТЬ 6. Паутина лжи рвется
— Галина, — голос Элины стал ледяным, но холод этот был направлен не на меня. — Скажите честно. Вы получаете зарплату у Игоря?
— Элина, зачем ты спрашиваешь про деньги? Это неприлично! — взвился Игорь.
— Я спрашиваю Галину.
Я молчала. Что я могла сказать? Что моя плата — это его стыд?
— Нет, — тихо сказала я. — Не получаю.
— А почему?
— Потому что… — я посмотрела на сына. Он сидел бледный, с ужасом в глазах. Он умолял меня взглядом молчать. — Потому что я ему должна.
— Должна? — брови Элины поползли вверх. — Кредит? Долг? Он шантажирует вас?
— Нет! — вырвалось у меня. — Просто… я помогаю. По-родственному.
— По-родственному, — повторила она это слово, пробуя его на вкус. — Значит, вы дальняя родственница? Тетка? Сестра бабушки?
Игорь вскочил.
— Элина, прекрати этот допрос! Да, она дальняя родня из деревни. Приехала подзаработать, попросилась пожить. Я пустил из жалости, но чтоб не сидела на шее, попросил помогать по хозяйству. Что в этом такого? Я благотворительностью занимаюсь!
Меня словно хлыстом ударили. «Из жалости». «На шее».
Я выпрямилась. Спина, которая болела от стояния у плиты, вдруг стала железной. Я сняла с себя этот дурацкий кружевной чепчик.
— Не из жалости, Игорь, — сказала я громко и четко. Мой голос заполнил всю комнату. — А потому что ты попросил. «Мама, спаси, мне стыдно перед невестой». Вот так ты сказал.
Игорь рухнул обратно на стул, закрыв лицо руками.
Элина замерла. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
— Мама? — прошептала она. — Вы… его мама?
— Галина Петровна меня зовут, — сказала я с достоинством. — И я не из агентства. Я из Самары. И пирог этот я пекла ему на каждый день рождения с пяти лет. А сегодня я пекла его для вас, Элина. Потому что сын сказал, что вы хорошая. Но, видимо, он ошибся. Не в вас. В себе.
ЧАСТЬ 7. Момент истины
Игорь сидел, уткнувшись в ладони. Он был похож на нашкодившего щенка, которого тыкают носом в лужу. Только лужа эта была огромной, размером с его совесть.
Элина медленно встала. Я думала, она сейчас начнет кричать. Или уйдет. Богатые девочки не любят, когда их обманывают.
Но она обошла стол и подошла ко мне. Близко-близко. Я почувствовала запах её духов — тонкий, дорогой, смешанный с запахом моего пирога.
Она взяла мои руки. Те самые, красные, шершавые, в муке.
— Галина Петровна, — сказала она тихо. — Простите нас.
— За что вам-то прощаться, деточка? — я растерялась.
— За то, что я участвовала в этом балагане. За то, что не поняла сразу.
Она резко повернулась к Игорю.
— Встань, — сказала она. Голос звенел сталью.
Игорь поднял голову. Вид у него был жалкий.
— Эля, я могу объяснить… Я боялся, что ты… Твои родители, твой круг… Вы же привыкли к другому. Я думал, если ты узнаешь, что моя мать — простая повариха, ты меня бросишь. Я хотел соответствовать!
— Соответствовать чему? — Элина говорила спокойно, но в этом спокойствии была буря. — Лицемерию? Мои родители, Игорь, — снобы. Да. Я это знаю. Я всю жизнь от этого бегу. Я ищу искренность. Я влюбилась в тебя, потому что думала, что ты настоящий. Что ты сам всего добился, что ты крепкий, как этот твой пирог, а не пустой, как пирожное «макарон».
Она подошла к нему и посмотрела сверху вниз.
— А ты стыдишься той, кто сделала тебя таким? Ты заставил мать прислуживать нам? Надел на неё фартук? Игорь, это дно. Это не просто бедность, это нищета духа.
Она сорвала салфетку с колен и бросила на стол.
— Я ухожу.
— Эля, нет! — Игорь вскочил, схватил её за руку. — Прости! Я дурак. Я идиот. Я просто испугался. Не уходи. Я люблю тебя.
Элина выдернула руку.
— Если ты любишь меня, ты должен любить и её. А ты её унизил.
Она направилась к двери. Я стояла ни жива ни мертва. Я разрушила счастье сына. Я не выдержала, сорвалась, раскрылась. Надо было молчать. Надо было терпеть.
— Элина, постой! — крикнула я. — Не уходи. Он хороший. Он просто запутался. Это я виновата, я его так воспитала, что он красивой жизни захотел… Не бросай его.
Элина остановилась в дверях. Обернулась. Посмотрела на меня с такой тоской и теплом.
— Галина Петровна, вы святая женщина. Но я не могу остаться здесь сейчас. Мне душно.
Она вышла в прихожую. Игорь стоял посреди комнаты, раздавленный.
ФИНАЛ. Свет в конце
Слышно было, как хлопнула входная дверь.
Тишина в квартире стала оглушительной. Я начала медленно развязывать фартук. Узел затянулся туго, пальцы не слушались.
— Ну вот, — сказала я в пустоту. — Пойду я, сынок. Поезд через три часа. Не провожай.
Я сняла фартук, аккуратно сложила его на край стола. Рядом с недоеденным пирогом.
Пошла в прихожую, достала из шкафа свой старый пуховик. Сапоги на балконе, наверное, совсем замерзли.
Игорь не двигался. Он стоял спиной ко мне, плечи его вздрагивали.
Я уже надевала один сапог, когда услышала шаги. Быстрые, решительные.
Игорь выбежал в коридор. Глаза красные, лицо мокрое.
— Мам!
Он упал передо мной на колени. Прямо на грязный коврик у двери, в своих дорогих брюках. Обхватил мои ноги, уткнулся лицом в мой пуховик.
— Мама, прости меня. Прости, Христа ради. Я скотина. Я такая скотина…
Он рыдал. Громко, навзрыд, как в детстве, когда разбил коленку. Только сейчас он разбил душу.
Я гладила его по жестким волосам, по вздрагивающей спине.
— Ну будет, будет, сынок. Я не сержусь. Я же мать.
Вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла Элина. Она не ушла. Она стояла на лестничной клетке и слушала.
Она увидела Игоря на коленях. Увидела меня в пуховике.
Она вошла, молча закрыла дверь на замок. Разулась, сбросив дорогие туфли в кучу.
Подошла к нам. Опустилась на пол рядом с Игорем. Взяла его за руку, потом взяла мою руку.
— Так, — сказала она, шмыгнув носом. — Никто никуда не едет. Галина Петровна, снимайте куртку.
— Но… — начала я.
— Никаких «но». Вы остаетесь. Мы сейчас пойдем на кухню. Игорь заварит свежий чай. А вы, Галина Петровна, расскажете мне, как делать эту сметанную заливку. И про Игоря расскажете. Каким он был, пока не стал… таким. Мы будем его лечить. Вместе.
Игорь поднял на неё глаза, полные надежды и стыда.
— Ты… ты останешься?
— Останусь, — Элина грустно улыбнулась и вытерла слезу с его щеки. — Но только если ты прямо сейчас посадишь маму во главе стола и сам подашь ей чай.
— Я подам, — прошептал Игорь. Он поцеловал мою руку — ту самую, с ожогом. — Я всё подам, мам. Пойдем.
Мы вернулись на кухню. Игорь суетился, гремел чашками, руки у него тряслись, но он старался. Он выдвинул мне стул — самый удобный, с высокой спинкой. Налил чаю в самую красивую кружку.
Элина сидела рядом, ела пирог руками, кроша на стол, и смеялась над историей про то, как Игорь в первом классе подарил учительнице лягушку.
А я смотрела на них и думала: слава Богу, фартук сняли. Не с меня. С души.
Игорь смотрел на меня, и в его взгляде больше не было стыда. Только благодарность и осознание того, что он чуть не совершил самую большую ошибку в своей жизни.
Мы пили чай. Брусничный пирог остыл, но мне было тепло как никогда.