Вы когда-нибудь видели, как человек крадет еду из собственной кастрюли? Не пробует, не откладывает на потом, а именно ворует, озираясь, как нашкодивший кот? Я увидела это во вторник, в семь вечера, когда вернулась со смены. Ноги гудели так, будто я сама разгружала фуры, а не накладные подписывала. Дома пахло сыростью и тем специфическим, сладковатым запахом старости, который привезла с собой Галина Петровна вместе с тремя клетчатыми сумками месяц назад.
Я зашла на кухню тихо, в тапочках. Она стояла у плиты, где булькал мой, с любовью поставленный с утра на медленный огонь, борщ. В одной руке у неё была шумовка, в другой — полиэтиленовый пакетик. Тот самый, который нормальные люди выбрасывают, а она стирает и сушит на прищепках над ванной.
— Ты зачем мясо в суп положила? Мы же не миллионеры! — прошипела она, не видя меня, обращаясь к кипящей жидкости.
Ловкое движение — и огромный кусок говяжьей грудинки, на который я потратила половину аванса, плюхнулся в пакетик. Горячий жир брызнул на её застиранный халат. Она торопливо, обжигая пальцы, завязала узел и сунула дымящийся сверток прямо в глубокий карман.
— Галина Петровна! — рявкнула я, включая свет.
Она подпрыгнула. Рука инстинктивно прижала карман, где лежало мое мясо. Глаза забегали — маленькие, выцветшие, колючие.
— Мариночка... А я тут пенку снимаю. Жирный он у тебя, вредно это. Холестерин.
— Вы мясо в карман положили, — я шагнула к ней. — Доставайте.
— Какое мясо? Тебе померещилось от усталости, деточка. Иди, приляг, — она говорила ласково, но боком, боком пятилась к выходу.
На кармане халата расплывалось темное, жирное пятно. Меня затрясло. Это был не просто кусок говядины. Это была последняя капля.
Часть 1. Территория оккупации
В тот вечер скандала не получилось. Олег, мой муж, вернулся с рейса через час, уставший, серый от недосыпа. Галина Петровна к тому времени уже сидела в своей комнате — самой маленькой, той, что раньше была кладовкой, а потом кабинетом Олега. Она сидела там, как мышь в норе, выключив свет. Экономила.
— Мам, ты ужинала? — спросил Олег, заглядывая к ней.
— Сыта, сынок, сыта воздухом и молитвами, — донесся из темноты ее скрипучий голос. — Не включай лампу, счетчик крутится, как бешенный.
Я налила мужу борщ. Жидкий, пустой. Мяса там не было. Я знала, что оно сейчас преет где-то у нее в тумбочке или под матрасом, но сказать мужу язык не повернулся. Он так радовался, что забрал мать из деревни. «Дом разваливается, Марин, печку топить некому, она там замерзнет». Я согласилась. Я же не зверь. Но я не знала, что вместе с тихой старушкой к нам в "трешку" переедет режим тотальной экономии времен блокады.
Началось все с мелочей. Смывать в туалете теперь разрешалось только «по необходимости». Если я шла в ванную и включала воду, чтобы почистить зубы, под дверью тут же возникала тень.
— Кран закрой, пока щеткой водишь! — шипела она сквозь дверь. — Кубометры тикают!
Она выключала "пилот" телевизора из розетки на ночь. Она разбавляла средство для мытья посуды водой так, что оно переставало пениться. Но еда... Еда стала полем битвы.
Я покупала сыр — на утро его не было. «Испортился, я выбросила», — говорила она, пряча глаза. Я покупала фрукты Пашке — они исчезали. «Сладкое вредно, зубы почернеют».
В тот вечер, когда Олег уснул, я пошла на кухню выпить воды. Дверь в комнату свекрови была приоткрыта. Лунный свет падал на кровать. Пустую.
Я услышала шорох на балконе. Тихонько выглянула.
Галина Петровна сидела на старой табуретке в пуховике. Перед ней на ящике с инструментами лежал тот самый кусок мяса. Она отщипывала от него маленькие волокна и жевала. Медленно, тщательно, глядя на заснеженный двор. Жевала холодную, вареную говядину в темноте.
Зачем? Почему не за столом? Почему украдкой?
Я вернулась в спальню, чувствуя, как страх холодной змеей заползает под одеяло. Это не жадность. Это безумие.
Часть 2. Бухгалтерия теней
Прошла неделя. Атмосфера в доме сгущалась, как тот кисель, который свекровь теперь варила вместо нормального десерта.
— Марина, ты опять купила пакеты для мусора? — Галина Петровна встретила меня в прихожей, держа в руках чек, который выудила — я клянусь! — из моего мусорного ведра.
— Да, купила.
— Зачем? Есть же пакеты из «Пятерочки». Я их помыла. Вон, висят.
Весь балкон был увешан разноцветными полиэтиленовыми флагами. Они шуршали на ветру, создавая жуткую симфонию нищеты.
Я работаю на складе. Я знаю цену порядку и логистике. Но дома логика ломалась.
Однажды я вернулась раньше времени. Пашка сидел на кухне и плакал. Перед ним стояла тарелка с серой кашей на воде.
— Мама, я хочу бутерброд, — всхлипнул он. — Бабушка сказала, что колбаса — это яд, и спрятала её.
— Где бабушка?
— Ушла. Сказала, по делам.
Я начала обыск. Я знала, что это низко, но я должна была найти продукты. Я открыла шкаф в её комнате.
Там не было колбасы. Там были стопки газет, перевязанные бечевкой. Старые крышки от банок. И тетради. Обычные школьные тетради в клеточку.
Я открыла одну.
«12 ноября. Сэкономила на электричестве (выключила бойлер днем) — 14 рублей. Отложила».
«14 ноября. Мясо (не дала сварить) — 350 рублей. Отложила».
«15 ноября. Пашка просил киндер. Не купила. Сказала, магазина нет. — 100 рублей. Отложила».
Страницы были исписаны мелким, бисерным почерком. Суммы подбивались в конце недели. Цифры, цифры, цифры. Она монетизировала наш дискомфорт. Она крала у нас нормальную жизнь и записывала это в доход.
Но где деньги? В тетради были только записи.
Я перерыла белье. Под стопкой заштопанных колготок (кто сейчас штопает капрон?!) я нашла сверток. Тяжелый, замотанный в тряпку и скотч.
Я хотела разорвать его, но услышала поворот ключа в замке.
Вернулась она. И не одна.
Часть 3. Чужие люди
Галина Петровна вошла в квартиру, ведя за собой... собаку. Облезлого, дрожащего пса с гноящимися глазами.
— Господи, это еще что? — я вышла в коридор, сжимая в руке её тетрадь (я забыла положить её на место).
— Это Дружок. Он у подъезда замерзал, — буркнула свекровь, деловито снимая с себя пальто, которое помнило еще Брежнева.
— Галина Петровна, у нас дома ребенок! У собаки могут быть блохи, лишай!
— У людей лишая больше, — отрезала она. — Я его в своей комнате подержу. Он тихий.
Она провела пса в свою "келью". Через минуту вышла с миской. В миске лежал тот самый "пропавший" сыр и куски колбасы, которую не получил Пашка.
Меня накрыло.
— То есть внуку — кашу на воде, а блохастому псу — сервелат?! — закричала я так, что Пашка выглянул из комнаты.
— Собаке нужнее. Она на улице, ей жир нужен, чтобы не сдохнуть. А Пашка твой и так толстый, — спокойно парировала она.
Вечером пришел Олег. Я швырнула ему на колени тетрадь.
— Читай. Твоя мать ведет бухгалтерию наших лишений. Она ворует у нас еду, свет, воду, чтобы... Чтобы кормить бродячих собак! Олег, я больше не могу. Либо мы лечим её, либо разъезжаемся. Снимаем ей гостинку, я не знаю. Но жить в этом дурдоме я не буду.
Олег листал тетрадь. Его лицо становилось всё более несчастным.
— Марин, ну куда я её дену? Это же возрастное. Деменция, наверное. Фиксация на экономии. Помнишь, она рассказывала, как в 90-е мы с ней на одной картошке сидели?
— Олег, сейчас 2024 год! У меня ипотека, у меня нервная работа, я хочу приходить домой и есть мясо, а не искать его по карманам!
— Я поговорю с ней.
Разговор состоялся на кухне. Я подслушивала.
— Мам, зачем ты это пишешь? — тихо спрашивал Олег.
— Надо, сынок. Порядок должен быть. Копейка рубль бережет.
— Мам, нам всего хватает. Не надо нас позорить перед соседями, роясь в помойках. Марина видела, как ты бутылки собирала.
— Не собирала, а сдавала! — голос свекрови стал стальным. — Вы живете одним днем. Стрекозы. А зима катит в глаза.
— Какая зима, мам? У меня зарплата, у Марины зарплата.
— Сегодня есть, завтра нет. Я знаю. Я помню.
Она ничего не поняла. На следующее утро она выкрутила лампочку в туалете. «Свечи хватит, романтично», — заявила она.
Часть 4. Точка невозврата
Через месяц у Пашки был день рождения. Мы позвали гостей — мою маму, пару друзей с детьми. Я готовила два дня, охраняя холодильник как цербер. Замок на дверь своей комнаты я врезала неделю назад — чтобы она не таскала оттуда мои вещи "на тряпки".
Стол был накрыт. Гости шумели. Галина Петровна вышла к столу в своем неизменном темном платье.
— Ну, внучек, поздравляю, — сказала она, протягивая Пашке подарок.
Это был сверток из газетной бумаги. Пашка, радостный, начал разворачивать.
Внутри лежал вязаный свитер. Из разных, куцых ниток. Один рукав был длиннее другого, на груди грубо вывязано кривое сердце. Но самое ужасное — от свитера разило нафталином и... псиной.
— Я распустила старые носки папины и свой шарф, — гордо сказала она. — Носи, тепло будет.
Моя мама, женщина элегантная и тактичная, поперхнулась вином. Пашка скривил губы:
— Ба, он колется! И воняет!
— Ничего не воняет, это шерсть натуральная! — обиделась свекровь. — А вы ему что подарили? Планшет? Тьфу. Игрушки бесовские.
Но кульминация случилась, когда вынесли торт. Я испекла его сама. Большой, красивый.
Галина Петровна вдруг вскочила.
— Стойте! Свечи не жгите!
— Почему? — опешила я.
— Парафин на торт накапает — отравитесь. И свечи денег стоят. Просто так задует.
Она перегнулась через стол и пальцами, слюнявя их, погасила зажженные свечи. Одну, вторую, третью.
В наступившей тишине моя подруга Света тихо сказала:
— Марин, тебе памятник надо ставить.
Вечером, когда гости ушли, я поставила Олегу ультиматум.
— Завтра мы ищем варианты размена. Или пансионат. Я серьезно, Олег. Я боюсь оставить с ней Пашку. Она неадекватна.
В ту ночь я слышала, как она плачет за стеной. Тихо, по-скулящему. Мне было жаль её, но себя мне было жаль больше. Я не знала, что судьба уже занесла топор над нашей "стабильностью".
Часть 5. Крах
Беда пришла не со стороны свекрови. Беда пришла оттуда, откуда мы ждали премию.
Логистический центр, где работала я, попал под реорганизацию. Меня сократили одним днем — "по соглашению сторон" с выплатой двух окладов. Неприятно, но не смертельно, подумала я. У нас есть зарплата Олега.
Но через три дня Олег вернулся домой бледный.
— Фуру перевернул, — прошептал он, сползая по стене в коридоре.
— Живой?
— Живой. Груз застрахован, но машина... Я виноват. Превышение скорости, гололед. Лишают прав на полгода. И выставили счет за ремонт тягача, который страховая не покрывает полностью из-за моей грубой ошибки.
Мы сели считать. Ипотека. Кредит за мою машину. Коммуналка (которую так ненавидела свекровь). Еда.
Денег не было. Моих выплат хватило бы на месяц ипотеки и еду. А дальше — яма.
Олег не мог работать водителем без прав. Я искала работу, но в нашем городе в конце года найти место начальника смены было нереально.
Начался ад.
Мы проели запасы за две недели. Коллекторы из банка начали звонить через месяц, когда мы просрочили платеж.
— Продавай машину, — сказал Олег.
— Она в залоге у банка, мы ничего не выручим, только долг закроем, — я рыдала на кухне.
Галина Петровна ходила по квартире тенью. Она перестала воровать еду — воровать было нечего. Холодильник стоял пустой, как ледяная пещера.
Однажды она подошла ко мне.
— Марина, свари суп.
— Из чего, Галина Петровна? Из топора? У нас есть полпачки макарон и вода.
— Свари. Я принесу.
Она ушла и вернулась с... банкой тушенки. Советской, в смазке.
— Откуда? — я вытаращила глаза.
— Нашла, — буркнула она.
В тот вечер мы ели макароны с тушенкой. Это было божественно. Но это была капля в море.
Часть 6. На дне
Звонки коллекторов стали агрессивными. Они звонили мне, Олегу, даже на домашний. Пашка боялся подходить к телефону.
Олег устроился грузчиком, но сорвал спину через неделю. Лежал пластом. Я мыла полы в подъездах по вечерам, чтобы купить хлеб и молоко.
Я ненавидела себя. Я ненавидела эту квартиру. И, как ни странно, я перестала замечать странности свекрови. Какая разница, что она не смывает воду, если нам скоро отключат воду за неуплату?
Однажды я вернулась с мытья полов. Было поздно. Дверь в комнату свекрови была приоткрыта. Она сидела за столом, и перед ней снова лежала та тетрадь. И тот сверток, замотанный в скотч.
Она что-то пересчитывала, шевеля губами.
Я почувствовала прилив ярости. Мы голодаем. Пашка донашивает куртку. А она сидит над своим златом, как Кощей!
Я ворвалась в комнату.
— Что там у вас? Деньги?
Галина Петровна вздрогнула и накрыла сверток руками.
— Это на черный день, Марина. Не трогай.
— Черный день уже наступил! — заорала я. — Мы в дерьме, мама! Олега выгоняют, квартиру заберут! А вы сидите на мешке с деньгами? Покажите!
Я рванула сверток. Она вцепилась в него с неожиданной силой.
— Не дам! Это на похороны! И на... на крайний случай!
— Какой еще крайний случай?! Когда мы сдохнем с голоду?
Я вырвала сверток. Он ударился об пол. Звук был глухой, тяжелый.
Она заплакала. Не жалобно, а страшно, воя.
— Не трогай! Это проклятые деньги! Это цена... цена мяса!
Я не стала открывать. Мне стало жутко. Я бросила сверток на пол и ушла. В ту ночь я решила: будь что будет. Заберут квартиру — уедем к моей маме в "однушку". Но унижаться перед этой сумасшедшей я не буду.
Часть 7. Осада
Утром к нам пришли. Двое крепких мужчин в кожаных куртках. Не коллекторы из банка, а те, кому Олег задолжал за ремонт фуры "мимо кассы", чтобы не судиться.
— Срок вышел, Олег Борисович, — сказал один, не разуваясь проходя в кухню. — Деньги или мы описываем имущество. Не по закону, а по понятиям.
Олег стоял белый, опираясь на косяк (спина не проходила). Пашка спрятался за моими ногами.
— Дайте еще неделю, — прохрипел муж.
— Не дали. Время вышло. Телевизор, ноутбук, что там еще... Шуба у жены есть?
Мне стало страшно по-настоящему. Это были 90-е, которые вернулись в наш дом.
Вдруг дверь кладовки открылась. Вышла Галина Петровна. В своем лучшем платье — том, в котором она была на юбилее десять лет назад. Причесанная.
В руках она держала тот самый, замотанный скотчем "кирпич".
Она подошла к столу и с грохотом опустила его перед бандитами.
— Здесь двести сорок тысяч, — сказала она четко, без старческого дребезжания. — И еще пятьсот долларов, старыми купюрами, но их берут. Считайте.
Мужики переглянулись. Один достал нож, разрезал скотч. Посыпались купюры. Разные. Пятитысячные, тысячные, сотки, мятые полтинники. Монеты в пакетиках.
— Откуда, мать? — усмехнулся бандит.
— Наворовала, — спокойно сказала она. — У самой себя. Считайте и убирайтесь вон. Долга моего сына здесь с лихвой хватит.
Они пересчитали. Денег действительно хватило. Даже осталось тысяч пятнадцать сверху.
— Ну, мать... Уважаю. Кремень, — бандит сгреб деньги в карман. — Претензий не имеем.
Когда дверь за ними захлопнулась, Олег сполз по стене и зарыдал. А Галина Петровна просто села на табуретку и сказала:
— Ну вот. А вы говорили — маразм.
Часть 8. Цена одного обеда
Мы сидели на кухне. Было тихо. На столе лежала та самая тетрадь и остатки денег — мятые купюры, пахнущие мылом и лекарствами.
Я взяла тетрадь. Теперь я читала её по-другому.
«20 января. Не купила себе лекарство от давления. Выпила пустырник. Сэкономила 800 р. В кассу».
«3 февраля. Нашла на улице 50 рублей. В кассу».
«15 марта. Мариночка выбросила куриную кожу. Достала, вытопила жир. На жире пожарила картошку. Масло не тратила. 100 р в кассу».
Это была хроника подвига. Безумного, мелочного, грязного, но подвига.
— Мама, — голос Олега дрожал. — Ты сколько это копила?
— Пять лет, — она смотрела в окно. — Как дом в деревне продала, деньги на книжку положила, а проценты снимала и... и добавляла с пенсии. Я знала, сынок. Я знала, что этот день придет.
Она повернулась к нам. Впервые я видела ее глаза такими ясными.
— В девяносто восьмом твой отец тоже потерял работу. Мы проели все за месяц. А потом... потом нам нечем было кормить тебя, Олег. Ты плакал от голода. И я пошла... неважно куда. Я поклялась тогда: если выживем, у меня всегда, слышите, всегда будет "подушка". Чтобы мои дети никогда не смотрели в пустую тарелку.
Она погладила скатерть.
— Мясо в кармане... Это привычка. Страх, что отберут. Что не хватит на завтра. Простите меня, старую дуру. Я же вижу, как вы мучились со мной.
Я смотрела на неё и видела не скупую старуху, а воина. Воина, который сидел в засаде пять лет, терпел насмешки, ел объедки, ходил в потемках, чтобы в решающий момент закрыть нас собой от удара.
Она украла у нас комфорт, чтобы подарить нам жизнь.
Я встала, подошла к плите. Включила газ. Достала из морозилки (мы купили немного еды на остатки "выкупа") последний кусок мяса. Хороший, жирный кусок.
— Ты что делаешь? — испуганно спросила свекровь. — Оставь, это на неделю...
— Нет, мама, — твердо сказала я. — Мы сегодня будем есть суп. Настоящий. Густой. И свет включим везде. Во всей квартире.
Она хотела возразить, дернулась к выключателю, но Олег перехватил ее руку и поцеловал сухие, узловатые пальцы.
— Спасибо, мам.
Суп варился долго. Запах плыл по квартире — запах сытости, покоя и прощения. Пашка сидел рядом с бабушкой и показывал ей что-то в планшете, и она не ворчала про электричество.
Мы еще не выбрались из ямы. Нам предстояло искать работу, отдавать мелкие долги. Но самое страшное было позади.
Когда я разливала суп, я положила Галине Петровне самый большой кусок мяса. Она посмотрела на него, потом на меня. Её губы задрожали. Она потянулась к карману халата — старый рефлекс.
Я накрыла ее руку своей ладонью.
— Ешьте здесь, мама. Никто не отнимет. Мы теперь вместе. Мы — миллионеры. У нас есть мы.
Она улыбнулась — робко, беззубо, по-детски. И впервые за все время взяла ложку, не оглядываясь на дверь.