— Ты приемная, квартира достанется родному внуку! — эти слова тетки Галины прозвучали не как новость, а как выстрел в упор.
Она выплюнула их мне в лицо прямо в коридоре нотариальной конторы, даже не дождавшись, пока мы войдем в кабинет. Люди в очереди — кто с наследством, кто с доверенностями — испуганно вжали головы в плечи. А Галина стояла, уперев руки в бока, огромная, в своей норквой шубе, которая пахла дорогими духами и нафталином, и торжествовала. Рядом, уткнувшись в телефон, переминался с ноги на ногу ее сын Игорь — тот самый «родной внук», который за последние пять лет видел бабушку ровно два раза: на юбилей и в гробу.
Я молчала. Что я могла сказать? У меня дрожали руки, а в горле стоял тот самый горький ком, который не сглотнуть и не выплюнуть. Я смотрела на свои ботинки — старые, стоптанные, в которых я бегала в аптеку за памперсами для бабушки, в магазин за мягким творогом, потому что твердую пищу она уже не могла жевать.
— Чего молчишь, сиротка? — Галина понизила голос до змеиного шипения, наклоняясь к моему лицу. — Думала, бабка тебя пожалела, пригрела, так теперь всё тебе? Кровь — не водица, Леночка. Мать мне перед смертью призналась. Документы в архиве сгорели, но я-то знаю. Ты — подкидыш. А Игорь — кровь. Так что собирай свои монатки и проваливай из нашей квартиры по-хорошему.
В этот момент дверь кабинета открылась.
— Гражданки Смирновы? Прошу.
Я подняла глаза. Мне казалось, что весь мир рухнул. Пять лет бессонных ночей, пять лет жизни, отданной самому родному человеку, — и теперь меня вышвыривают на улицу, как бродячую кошку, смешав с грязью. Но я не знала тогда, что у бабушки Ани был свой план. План, который она унесла в могилу, оставив его на бумаге.
ЧАСТЬ 1. Запах лекарств и пыли
Вы знаете, как пахнет старость? Не та, что в рекламе пенсионного фонда — с румяными старичками и внуками на лужайке. А настоящая. Она пахнет корвалолом, стираным бельем, которое сушится прямо в комнате, и бесконечной, вязкой тишиной.
Последние пять лет я жила в этом запахе. Я работала медсестрой в терапии, сутки через двое, и все мои выходные принадлежали бабушке Анне Петровне. Когда у нее случился первый инсульт, вопрос «кто будет ухаживать?» даже не стоял. Тетка Галина, мамина старшая сестра, сразу сказала:
— У меня бизнес, у меня Игорь институт заканчивает, мне некогда горшки выносить. Ты, Ленка, баба одинокая, детей нет, мужа нет — тебе и карты в руки. Квартира-то все равно нам всем отойдет, так хоть отработай.
«Отработай». Это слово царапнуло тогда, но я промолчала. Я любила бабушку. Она была единственной, кто гладил меня по голове в детстве, когда мама (младшая дочь бабушки) сгорела от пневмонии, когда мне было три года. Отца я не знала. Бабушка стала мне всем.
Мы жили в старой «сталинке» с высокими потолками и скрипучим паркетом. Галина появлялась редко. Приезжала на своем внедорожнике, заходила, не разуваясь, морщила нос:
— Фу, мам, ну и дух у тебя. Окна бы открыла.
— Дует, Галочка, — тихо отвечала бабушка, лежа на высоких подушках.
— Дует ей... Ленка, ты хоть полы мой с хлоркой.
Галина привозила пакет апельсинов, которые бабушке было нельзя из-за аллергии, сидела пять минут, глядя на часы, и уезжала. А я оставалась. Я научилась делать уколы в исколотые вены, научилась переворачивать грузное тело, чтобы не было пролежней, научилась читать по глазам, чего она хочет, когда речь отнялась.
И вот бабушки не стало. На поминках Галина выпила три рюмки водки, раскраснелась и начала командовать:
— Этот сервант на помойку. Ковер этот пыльный — сжечь. Здесь сделаем Игоречку студию. Стену снесем...
Я сидела в углу, сжимая в кармане бабушкин платок, и чувствовала, как меня стирают из этой жизни. Как ластиком карандашный набросок.
— Галина Викторовна, — тихо сказала я тогда. — Может, не сейчас? Девяти дней еще не было.
— А чего ждать? — она резко повернулась ко мне, сверкая массивными золотыми серьгами. — Жизнь продолжается. Тебе, кстати, срок даю — месяц. Ищи себе угол. Комнату сними в общежитии, зарплата у тебя есть.
— Но я здесь прописана...
— Прописана она... — Галина усмехнулась. — Прописка прав на собственность не дает. Завещание мать на меня написала еще в девяностом году. Так что не обессудь.
ЧАСТЬ 2. Оккупация
Неделя после похорон превратилась в ад. Галина решила не ждать вступления в наследство и начала «подготовку к ремонту».
Она приходила каждое утро, как на работу. Громко стучала в дверь, хотя у нее были ключи (она забрала связку у меня в день похорон, оставив мне только один дубликат).
— Так, сегодня разбираем библиотеку! — командовала она с порога.
Бабушка всю жизнь собирала книги. Там была классика, подписные издания, редкие альбомы по искусству. Для меня эти книги были священны. Я помнила, как бабушка читала мне вслух Чехова, когда я болела ветрянкой.
— Галя, не надо книги... — попросила я, когда она начала скидывать тома Пушкина в грязные строительные мешки. — Давай я их себе заберу, если они тебе не нужны.
— Тебе? — она захохотала. — А куда ты их потащишь? В коробку под мост? Нет, это макулатура. Игорьку место нужно под приставку и плазму, а не эти пылесборники.
Игорь, кстати, тоже стал заходить. Высокий, сутулый, с вечно недовольным лицом. Он не здоровался. Проходил в кухню, открывал холодильник, брал то, что я купила на свои деньги, и ел, не спрашивая.
— Слышь, теть Лен, — сказал он однажды, жуя мой бутерброд. — А че интернет такой медленный? Ты бы тариф сменила. А то я катку слил из-за лагов.
— Я сменю, Игорь. Когда съеду, — огрызнулась я. Впервые за все время.
Он удивленно посмотрел на меня, как будто заговорила табуретка.
— Ну ты не борзей. Мать сказала, ты тут на птичьих правах. Скажи спасибо, что коммуналку не платишь.
Вечерами я запиралась в своей маленькой комнатке (бывшей кладовой, которую бабушка переделала под детскую для меня тридцать лет назад) и плакала. Я плакала не о квартире. Я плакала от обиды. Почему так? Я мыла, кормила, лечила. Я держала бабушку за руку, когда она делала последний вздох. А они... Они просто ждали. И теперь они победители.
Галина давила психологически. Она нарочито громко говорила по телефону с подругами:
— Да, представляешь, придется дезинфекцию вызывать. После старых людей такой запах въедливый... И Ленка эта еще тут маячит. Никак не съедет. Ну ничего, скоро нотариус все оформит, и выставим с полицией, если сама не поймет.
ЧАСТЬ 3. Тень сомнения
Самое страшное началось, когда Галина пустила в ход свою главную ложь. Она начала обрабатывать соседей.
Я возвращалась со смены, уставшая до темноты в глазах. У подъезда сидели неизменные бабушки-соседки. Обычно они здоровались, спрашивали, как дела. А тут — тишина. Я поздоровалась. В ответ — сухое кивание и отворачивание голов.
— Что-то случилось? — спросила я у тети Вали, соседки с первого этажа, которую я не раз колола от давления.
— Да ничего, Леночка, — поджала она губы. — Просто не ожидали мы от тебя.
— Чего не ожидали?
— Что ты бабку в гроб вогнала ради квартиры. Галина нам всё рассказала. Что ты ее таблетками пичкала, чтобы она скорее того... И что документы подделывала.
Я стояла, хватая ртом воздух, как рыба на льду.
— Вы что... Вы же видели... Я же пять лет...
— Видели мы. Тихушница ты, Ленка. В тихом омуте...
Я взлетела на свой этаж, не помня себя. Вбежала в квартиру. Галина сидела на кухне, пила чай из бабушкиной любимой чашки.
— Что ты им наговорила?! — закричала я.
Галина спокойно отставила чашку.
— Правду, милочка. Или то, что станет правдой, если ты будешь рыпаться.
— Какую правду? Что я бабушку убила?
— Не утрируй. Просто сказала, что ты уход осуществляла недобросовестно. И что у тебя корыстный интерес. Знаешь, общественное мнение — великая сила. Если дело дойдет до суда, свидетели будут на моей стороне.
Она встала и подошла ко мне вплотную.
— Послушай меня, Лена. У меня связи. У меня деньги. У тебя — ничего. Ты никто. Ты даже не родная.
— Что? — я опешила.
— То. Ты думаешь, почему мать к тебе так относилась? Жалела. Сестра моя, мать твоя непутевая, нагуляла тебя неизвестно от кого. В роддоме отказную хотела писать, да мать забрала. Никакого отца у тебя не было. И ДНК у нас с тобой разное. Ты — чужая кровь. Ошибка молодости.
Я убежала в ванную, включила воду и сползла по стене. Я смотрела на свои руки, на лицо в зеркале. Нос с горбинкой, как у бабушки. Глаза серые, как у бабушки. Неужели это все ложь? Неужели я правда просто приживалка, которую терпели из милости?
ЧАСТЬ 4. Визит к нотариусу
День оглашения завещания наступил через месяц. Погода была под стать моему настроению: серый, мелкий дождь, который превращал город в грязное месиво.
Галина приехала к конторе на такси, чтобы не мочить ноги. Я пришла пешком, сэкономив на автобусе.
Именно там, в коридоре, и произошла та сцена, с которой я начала рассказ. Крик про «приемную», унижение перед очередью.
Мы вошли в кабинет. Нотариус, Илья Сергеевич, был мужчиной старой закалки. Сухой, строгий, в очках с толстой роговой оправой. Он знал нашу семью давно, вел дела еще бабушкиного мужа, моего деда.
Кабинет был заставлен шкафами с папками. Запах старой бумаги здесь был густым и плотным.
— Присаживайтесь, — сухо сказал он.
Галина плюхнулась в кресло, по-хозяйски положив сумку на стол. Игорь сел рядом, не вынимая наушника из одного уха. Я села на краешек стула у двери.
— Итак, — Илья Сергеевич достал папку. — По поводу наследства гражданки Смирновой Анны Петровны.
— Да, давайте побыстрее, — махнула рукой Галина. — Там же все ясно. Завещание от девяностого года. Я единственная дочь.
— Завещание от девяностого года действительно существует, — кивнул нотариус. — Но есть и более поздний документ. Завещание, составленное три месяца назад.
Галина побелела.
— Как три месяца? Она же не ходила! Она же овощем была! Это Ленка подсуетилась? Она руку ее водила? Я оспорю! Это недееспособность!
— Успокойтесь, Галина Викторовна, — голос нотариуса стал стальным. — Анна Петровна была в полном здравии ума, что подтверждено справкой от психиатра, которую я благоразумно запросил в день подписания. Нотариус выезжал на дом. Все оформлено по закону.
Галина повернулась ко мне, ее глаза налились кровью.
— Ах ты дрянь... Ты все-таки это сделала...
— Я ничего не знала, — честно сказала я. — Бабушка просила вызвать нотариуса, сказала, что хочет оформить доверенность на получение пенсии. Я вышла из комнаты, когда вы приехали.
Илья Сергеевич кашлянул.
— Прежде чем я оглашу волю покойной, Анна Петровна оставила особое распоряжение. Письмо. Она просила зачитать его перед оглашением завещания. В присутствии обеих сторон.
Он достал плотный конверт, запечатанный сургучом.
— «Вскрыть после моей смерти в присутствии дочери Галины и внучки Елены».
ЧАСТЬ 5. Письмо из прошлого
Илья Сергеевич аккуратно разрезал конверт. Достал сложенный вдвое лист тетрадной бумаги. Я узнала почерк бабушки — дрожащий, но с теми самыми завитками на букве «д», которые я так любила.
Нотариус начал читать ровным, лишенным эмоций голосом:
«Дорогие мои девочки. Галя и Лена.
Если вы это читаете, значит, меня уже нет. И значит, Галя уже наверняка попыталась обидеть Лену. Я знаю тебя, дочь. Я знаю твою хватку и твою жесткость. Ты всегда считала, что мир тебе должен. Но сегодня пришло время открыть правду, которую я хранила сорок лет.
Галя, ты кричала Лене, что она приемная? Что она чужая кровь? Я предвидела это. Ты всегда ревновала меня к ней. Но ирония судьбы, дочка, в том, что ты ошибалась адресом.
В 1960 году я работала в детском доме в пригороде. Я не могла иметь детей после войны. Врачи поставили крест. А я так хотела ребенка... И там я увидела тебя, Галочка. Тебе было два года. Твоя биологическая мать — женщина сложной судьбы, отказалась от тебя прямо в роддоме. Я удочерила тебя. Мы с отцом переехали в другой район, чтобы никто не знал. Мы любили тебя как родную. Мы дали тебе все.
А через пять лет случилось чудо. Врачи назвали это ошибкой диагностики, а я — божьим даром. Я забеременела. И родила Катю. Твою младшую сестру. Маму Лены.
Я никогда не делала различий между вами. Но ты, Галя, всегда чувствовала соперничество. А когда Катя погибла, и осталась маленькая Лена, я увидела в ней не просто внучку, а единственную ниточку моей настоящей, родной крови, которая осталась на земле».
В кабинете повисла тишина. Такая плотная, что, казалось, ее можно резать ножом. Галина сидела с открытым ртом. Ее лицо из красного стало землисто-серым.
— Это бред... — прошептала она. — Это маразм...
— Это подтверждено документами, — спокойно сказал нотариус, доставая из той же папки пожелтевшее свидетельство об удочерении. — Смирнова Галина Викторовна, урожденная Козлова. Удочерена в 1960 году.
ЧАСТЬ 6. Крушение мира
Игорь, который до этого сидел с тупым видом, вдруг оживился. Он вынул наушник.
— Мам, это че, прикол? Ты че, детдомовская?
— Заткнись! — рявкнула Галина, но в ее голосе уже не было стали. Только паника. — Это подделка! Я подам в суд! Я эксгумацию потребую! ДНК-тест!
— Можете требовать, — кивнул нотариус. — Но это не изменит сути завещания. Анна Петровна была вольна распоряжаться своим имуществом как угодно, независимо от родства. Однако, она учла этот моральный аспект.
Он снова взял лист бумаги.
«Галя, я любила тебя. Но я видела, какой ты стала. Ты не приехала ко мне, когда я слегла. Ты не помогла Лене ни копейкой, ни делом. Ты ждала моей смерти ради квартиры. Кровное родство не делает человека семьей. Семья — это те, кто держит тебя за руку, когда тебе страшно.
Лена — моя родная внучка по крови и моя дочь по духу. Она вынесла на своих плечах мою старость. Поэтому я считаю справедливым следующее распоряжение...»
Илья Сергеевич отложил письмо и взял официальный бланк завещания.
— «Все мое имущество, включая трехкомнатную квартиру по адресу..., дачный участок и банковские вклады, я завещаю своей внучке, Елене Сергеевне Смирновой».
Галина вскочила. Стул с грохотом упал.
— Не может быть! А мне? Я пенсионерка! У меня обязательная доля!
— Вы пенсионерка, работающая, имеющая свой бизнес и недвижимость, — парировал нотариус. — Но Анна Петровна была великодушна.
— «Моей дочери, Галине Викторовне, я завещаю старинный чайный сервиз «Мадонна», который она так любила в детстве и который просила продать, когда мне нужны были деньги на лекарства. Пусть он напоминает ей о том, что есть вещи, которые нельзя перевести в деньги».
ЧАСТЬ 7. Развязка
Галина стояла посреди кабинета, тяжело дыша. С нее слетела вся спесь, весь лоск. Сейчас передо мной была просто старая, уставшая и очень злая женщина.
Она посмотрела на меня. В ее глазах я не увидела раскаяния. Только ненависть.
— Подавись ты этой халупой, — прошипела она. — Родная кровь... Надо же. Всю жизнь, значит, врали.
Она схватила сумку и вылетела из кабинета.
Игорь поднялся следом. Он посмотрел на меня, потом на мать, уходящую в коридор.
— Ну ты, теть Лен, даешь... — протянул он с какой-то странной ухмылкой. — Лихо ты их уделала.
— Иди, Игорь, — тихо сказала я.
— А приставку я там забыл, можно заберу?
— Заберешь. И ключи отдашь. Сегодня.
Когда они ушли, я осталась сидеть. Слезы текли по щекам, но это были другие слезы. Не от обиды. От облегчения и от невероятной жалости к бабушке. Сколько же она носила в себе эту тайну? Как она боялась ранить Галину, даже когда та стала чужой и холодной?
Илья Сергеевич подошел и налил мне воды из графина.
— Она очень вас любила, Леночка. И очень боялась за вас. Она говорила: «Ленка у меня мягкая, Галька ее сожрет. Мне надо сделать так, чтобы у Гали не было шансов». Она это сделала.
ЧАСТЬ 8. Свет в окне
Я вышла на улицу. Дождь кончился. Сквозь тучи пробивалось бледное, неверное солнце.
Я шла домой. В свой дом.
Вечером приехал Игорь. Молча забрал приставку, швырнул ключи на тумбочку.
— Мать там в истерике, — буркнул он. — Давление скачет.
— Скорую вызовите, — ответила я профессионально-спокойно. — Или пусть корвалол выпьет. У нас остался.
Он ушел. Я закрыла дверь. Щелкнул замок. Этот звук был самым сладким звуком в мире.
Я прошла по комнатам. Здесь все еще пахло Галиными духами и тревогой последних дней. Но теперь это уходило.
Я подошла к книжному шкафу. Книги, сваленные в мешки, лежали в углу. Я начала доставать их одну за одной, протирать тряпочкой и ставить обратно на полки. Пушкин, Чехов, толстые тома энциклопедий. Они возвращались на свои места.
Я взяла в руки бабушкину фотографию в рамке. Она улыбалась — молодая, красивая, с ямочками на щеках.
— Спасибо, ба, — прошептала я. — Спасибо, что защитила.
Я не чувствовала злорадства. Мне не хотелось плясать на костях Галины. Мне было ее жаль. Она прожила жизнь, думая, что право дает кровь, а оказалось, что право дает только любовь. Она потеряла мать дважды: когда предала ее в старости и когда узнала правду сегодня.
А у меня... У меня впереди была жизнь. Я знала, что сделаю ремонт. Не такой, как хотела Галина — без сноса стен. Я просто поклею светлые обои. Куплю новые шторы. И заведу кота. Рыжего, наглого кота, которого бабушка бы точно одобрила.
В окне напротив зажигались огни. Жизнь продолжалась. И в этой жизни у меня теперь было свое место, отвоеванное не кулаками, а терпением и любовью. И самое главное — я точно знала, кто я. Я — внучка своей бабушки. И этого у меня никто никогда не отнимет.