Знаете, говорят, что в браке всегда трое: муж, жена и... нет, не любовница. А та, с кем тебя постоянно сравнивают. У кого-то это «мама, которая варила лучший борщ», у кого-то — «дочь маминой подруги». А у меня в доме поселилось привидение по имени Людмила. Первая жена моего Гриши.
Я её никогда не видела до недавнего времени. Знала только по фото в старом альбоме, который Гриша «случайно» забывал убрать в шкаф: стройная, с начесом по моде восьмидесятых, и, что самое главное, всегда улыбающаяся.
— Лена, ну что это за макароны по-флотски? — Гриша отодвинул тарелку, даже не попробовав. Он сидел за столом, барабаня пальцами по клеенчатой скатерти, и смотрел на меня с укоризной, как учитель на двоечницу. — Сухо. Скучно. Вот Людочка всегда встречала меня с улыбкой и ужином из трех блюд! Первое, второе, и обязательно домашняя выпечка к чаю. И компот, Лена! Не этот твой сок из пакета, химия сплошная, а настоящий, из сухофруктов.
Я стояла у плиты, чувствуя, как гудят ноги после двенадцатичасовой смены в процедурном кабинете. Вены на икрах пульсировали, спина ныла. Я сегодня взяла тридцать заборов крови, успокоила пятерых истерящих пенсионеров и одного буйного подростка, а дома меня ждал не отдых, а сравнение с легендой.
— Гриша, я только вошла, — тихо сказала я, стараясь не сорваться. — У меня смена была тяжелая.
— У всех смены тяжелые, — отмахнулся он, включая телевизор погромче. — Но женщина — хранительница очага. Люда тоже работала, но у неё всегда было чисто, вкусно и весело. Она порхала по кухне! А ты... ты смотришь так, будто я тебя в кандалы заковал.
В тот вечер я не стала ругаться. Я просто молча убрала макароны в холодильник и ушла в ванную, чтобы смыть с себя запах спирта и чужой боли. Но в зеркале я увидела не уставшую женщину, а соперницу, готовую принять вызов. «Хочешь три блюда, Гриша? Хочешь улыбку? Хорошо. Посмотрим, надолго ли тебя хватит». Я тогда не знала, что гонюсь за миражом, который сама Людмила создала не от большой любви, а от отчаяния.
Часть 1: Кухонный марафон
На следующий день я встала в пять утра. За окном была липкая осенняя темнота, город еще спал, а на моей кухне уже закипала вода.
Я решила: если проблема в еде, я её решу. Я же медсестра, я умею действовать по протоколу. Нужно первое? Будет рассольник с почками, как он любит. Второе? Жаркое в горшочках. Десерт? Шарлотка с антоновкой, благо сезон.
Весь день на работе я была как на иголках. Пациенты шли потоком — осень, сезон ОРВИ, все чихают, кашляют.
— Елена Викторовна, вы сегодня какая-то бледная, — заметила старшая медсестра, передавая мне стопку медкарт.
— Ничего, Танюш, просто выспалась плохо, — соврала я, натягивая перчатки.
Вечером я влетела в квартиру, не чувствуя ног. Гриша смотрел новости. Запахи с кухни, где с утра томилось жаркое (я укутала горшочки в одеяло, старый метод), плыли по всей квартире.
Я накрыла на стол. Достала парадный сервиз — тот, что мы бережем для гостей. Нарезала хлеб ровными треугольниками. Даже губы подкрасила перед тем, как позвать его.
Гриша вошел, принюхался. Его брови удивленно поползли вверх.
— Ого. Праздник какой-то?
— Просто ужин, — я улыбнулась. Улыбка вышла натянутой, мышцы лица дрожали от усталости. — Садись, дорогой. Вот рассольник, сметанка деревенская.
Он ел молча. Я ждала похвалы. Ждала, что он скажет: «Вот, Лена, можешь же, когда захочешь! Ты лучше любой Люды».
Он доел рассольник, отодвинул пустую тарелку и вздохнул.
— Вкусно. Но, знаешь... пересолила немного. Люда огурцы сама солила, они у неё мягче были. А эти магазинные, жесткие. И хлеб ты нарезала толсто. Люда резала ломтики так, что они на свет просвечивали. Эстетика, Лена, она в деталях.
Внутри меня что-то оборвалось. Я смотрела на пустую тарелку и чувствовала, как к горлу подступает ком.
— Но я старалась, Гриш. Я встала в пять утра.
— Стараться мало, — назидательно сказал он, ковыряя вилкой в горшочке с жарким. — Нужно душу вкладывать. А ты всё делаешь как повинность отбываешь. Где легкость?
Часть 2: Бег с препятствиями
Неделя превратилась в ад. Я жила в режиме нон-стоп. Работа — магазин — кухня — короткий сон — кухня — работа. Я научилась чистить картошку за три минуты, освоила рецепт сложного торта «Наполеон» и нашла на рынке бабушку, которая продавала «те самые» домашние огурцы.
Мои руки огрубели от воды и чистки овощей. Маникюр, который я раньше обновляла раз в месяц, пришлось забыть — лак не выдерживал такой нагрузки. Коллеги начали коситься.
— Лен, у тебя синяки под глазами черные, — сказала мне напарница Света во время перерыва на чай. — У тебя всё нормально? Муж не болеет?
— Муж здоров как бык, — буркнула я, глотая остывший кофе. — Это я болею. Синдромом отличницы.
Гриша принимал мои усилия как должное. Он поправился на два килограмма, его лицо лоснилось. Но «призрак Людмилы» никуда не делся. Он возникал каждый вечер.
— Котлеты сочные, да, — говорил Гриша, вытирая рот салфеткой. — Но у Люды они были... воздушнее, что ли. Она хлеб в молоке вымачивала особым образом. И фарш крутила дважды. Ты сколько раз крутила?
— Один, — призналась я.
— Вот видишь. Халтура.
Я начала ненавидеть эту женщину. Эту мифическую Люду, которая, видимо, не спала, не работала, а только крутила фарш и улыбалась, улыбалась, улыбалась. Я представляла её как робота-домохозяйку из старой рекламы.
Но самое страшное было не в готовке. Самое страшное было в том, что Гриша перестал видеть во мне меня. Я превратилась в функцию. В кухонный комбайн с голосовым управлением. Мои рассказы о работе, о внуках (от моего первого брака), о том, что я хочу в театр — всё это он пропускал мимо ушей.
— Театр? Зачем? У нас дома свой театр, — смеялся он. — Ты лучше рубашки мне погладь, завтра совещание в совете ветеранов. Люда всегда крахмалила воротнички.
Часть 3: Трещина в фасаде
К концу месяца я поняла, что проигрываю войну. Я похудела на пять килограммов от нервов, стала раздражительной. Один раз я сорвалась на пациента, который просто переспросил, в каком кабинете ЭКГ. Мне было стыдно до слез.
В тот вечер я пришла домой без сил. Купила пельмени. Хорошие, дорогие, но магазинные.
Гриша встретил меня в коридоре, потирая руки.
— Чем сегодня баловать будешь? Запахло чем-то... мясным?
Я молча выложила пачку пельменей на стол.
Повисла тишина. Тяжелая, звенящая.
— Это что? — спросил он ледяным тоном.
— Это ужин, Гриша. Я устала. У нас сегодня была проверка из облздрава, я на ногах с семи утра. Свари сам, пожалуйста.
Он посмотрел на меня так, будто я предложила ему съесть живую крысу.
— Свари сам? — переспросил он. — Лена, ты женщина или кто? Люда даже с температурой тридцать девять вставала и пекла пироги, потому что знала: мужу нужно питание! А ты... ты просто эгоистка.
— Люда от тебя ушла, Гриша! — вдруг выкрикнула я. Это вырвалось само собой. — Если она была такая идеальная, почему вы развелись двадцать лет назад? Почему она сбежала в другой город и даже открытки тебе не шлет?
Лицо Гриши пошло красными пятнами. Он ударил кулаком по столу.
— Не смей! Не смей её трогать! Она ушла, потому что я был слишком требователен к себе и к окружающим, я строил карьеру! Она просто не выдержала темпа моей жизни! Но она любила меня! Она уважала меня! А ты... ты просто мне завидуешь, что у меня была такая женщина.
Он ушел в спальню, хлопнув дверью. Я осталась на кухне одна, с пачкой подтаявших пельменей. Я поняла: я борюсь не с женщиной. Я борюсь с его фантазией. И победить фантазию невозможно... если не столкнуть её с реальностью.
Часть 4: Встреча
Через неделю мне нужно было поехать в областной диагностический центр — забрать результаты анализов для мамы. Это другой конец города, район новостроек, где много частных клиник и дорогих магазинов.
Я сидела в очереди в регистратуру, листая старый журнал, когда услышала знакомую фамилию.
— Скворцова Людмила Ивановна, пройдите в кабинет 204.
Меня как током ударило. Скворцова — это фамилия Гриши. Она не сменила фамилию? Или...
Я подняла глаза. По коридору шла женщина. Ей было около шестидесяти, но выглядела она... Потрясающе. Не молодящаяся, нет. Ухоженная. Короткая стильная стрижка «пикси», дорогие очки в тонкой оправе, льняной брючный костюм свободного кроя, удобные лоферы. Она шла легкой, пружинистой походкой, держа в руке смартфон.
Это была она. Та самая Люда с фотографии, только лучше. Живая, настоящая, современная. Никакого начеса, никакого передника.
Я, сама не понимая, что делаю, вскочила и пошла за ней. Она вышла из кабинета довольно быстро — видимо, просто забирала справку.
— Людмила Ивановна! — окликнула я её у лифта.
Она обернулась. Взгляд умный, цепкий, чуть ироничный.
— Мы знакомы?
— Я... я Лена. Жена Григория Скворцова. Нынешняя.
Её брови взлетели вверх, а потом лицо озарила та самая улыбка. Только сейчас я увидела в ней не угодливость, а силу.
— О боже, — она рассмеялась, низким, грудным смехом. — Гриша снова женился? Бедная девочка.
Она посмотрела на мои руки, на мою уставшую позу, на дешевую сумку. В её глазах мелькнуло сочувствие, от которого мне стало не по себе.
— У вас есть пять минут? — спросила я. — Можно вас угостить кофе?
— Кофе? С удовольствием. Только давай на «ты». Мы же с тобой почти родственницы, по несчастью, — она подмигнула.
Мы сели в кафе на первом этаже. Я смотрела на неё и не могла сопоставить с рассказами мужа.
— Гриша говорит, ты была идеальной хозяйкой, — начала я сразу, без предисловий. — Три блюда каждый вечер. Компот. Накрахмаленные воротнички. И всегда улыбалась.
Людмила отставила чашку. Улыбка исчезла, лицо стало жестким.
— Три блюда, говоришь? Да, было. Знаешь почему? Потому что он запрещал мне работать. Я была инженером-технологом, Лена. А он сказал: «Моя жена пахать не будет». Он запер меня дома. Готовка была моим единственным творчеством, единственным способом не сойти с ума в четырех стенах. А чеки он проверял?
— Нет... пока нет.
— Проверит, — кивнула она. — Он сверял каждую копейку. Я готовила изыски из ничего, чтобы выкроить немного денег себе в «заначку».
— А улыбка? — спросила я шепотом. — Он говорит, ты сияла, когда накрывала на стол.
Людмила наклонилась ко мне через стол. Её глаза стали холодными, как сталь.
— Я улыбалась, Лена, потому что каждый вечер, ставя перед ним тарелку с борщом, я представляла, как однажды соберу чемодан, пока он ест, и исчезну. Эта улыбка была моей броней. Моим планом побега. Я улыбалась своим мыслям о свободе, а он думал, что я радуюсь его присутствию. Самовлюбленный индюк.
Часть 5: Приглашение
Я сидела ошеломленная. Картинка мира перевернулась. Мой «идеал», к которому я стремилась, был узницей, готовившей план побега.
— У него юбилей в субботу, — сказала я. — 65 лет. Он зовет гостей. Родню, бывших коллег. Будет хвастаться.
— Как обычно, — усмехнулась Людмила. — Будет рассказывать, какой он патриарх и основатель рода.
— Приходи, — выпалила я.
Людмила поперхнулась водой.
— Что? К Грише? Зачем мне это? Я двадцать лет его не видела и счастлива. У меня свой бизнес, внуки, я йогу преподаю, Лена! Зачем мне этот нафталин?
— Ради меня. И ради правды. Он меня съедает, Люда. Он каждый день тычет мне тобой в лицо. «А вот Людочка...». Я хочу, чтобы он увидел тебя настоящую. И чтобы все услышали правду. Пожалуйста.
Она смотрела на меня долго, оценивающе. Видимо, увидела в моих глазах ту грань отчаяния, которую сама перешла когда-то.
— А знаешь... — медленно произнесла она. — А приду. У меня есть одно старое платье, в котором я от него сбежала. Нет, платье я надену новое. Красивое. Пусть видит, кого потерял. И кого мучает. Во сколько начало?
Я летела домой как на крыльях. Впервые за месяц я не купила продукты для сложного ужина. Я купила бутылку хорошего вина (для себя) и замороженную пиццу (для Гриши).
— Пицца? — удивился муж. — Ты заболела?
— Нет, берегу силы перед юбилеем. Ты же хочешь, чтобы всё было идеально? Я готовлю сюрприз.
Гриша самодовольно улыбнулся.
— Сюрприз? Это хорошо. Надеюсь, ты испечешь тот торт, «Пьяную вишню», как Люда делала?
— О, поверь, этот десерт ты запомнишь надолго.
Часть 6: Пир во время чумы
Суббота. Квартира сияла чистотой (я вызвала клининг, тайком от Гриши, сказав, что сама убирала всю ночь). Стол ломился. Я наготовила, да. Но не ради него, а ради сцены, которая должна была здесь разыграться.
Собрались гости. Его брат с женой, пара бывших сослуживцев, соседи. Все шумные, простые люди.
Гриша сидел во главе стола, раскрасневшийся от тостов и внимания.
— Вот, посмотрите, как Леночка постаралась! — вещал он, поднимая рюмку. — Конечно, учил её долго. Дрессировал, можно сказать! — гости загоготали, мне стало противно. — Современные женщины ведь разучились уют создавать. Им бы только по салонам бегать да в телефонах сидеть. А я говорю: семья — это труд! Вот моя первая, Люда, святая женщина была...
Я сжала ножку бокала так, что она чуть не треснула. Опять. Даже на своем юбилее, при мне, он говорит о ней.
— Люда понимала, что муж — это голова! — продолжал Гриша. — Она мои мысли читала. Я только подумаю о пирожках, а они уже на столе. Вот это любовь была! Жаль, судьба нас развела... Обстоятельства.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Кто это? — удивился Гриша. — Все вроде в сборе.
— Я открою, — я встала, чувствуя, как сердце бьется где-то в горле.
Я открыла дверь. Людмила была великолепна. Темно-синее платье в пол, нитка жемчуга, легкий макияж и аромат дорогих духов, который сразу заполнил наш узкий коридор. Она держала в руках небольшую подарочную коробку.
— Ну, здравствуй, именинник, — громко сказала она, входя в комнату.
В комнате повисла тишина. Гриша выронил вилку. Она звякнула о тарелку, и этот звук прозвучал как выстрел. Он смотрел на неё, открыв рот. Он не видел её двадцать лет. В его памяти она осталась забитой домохозяйкой в халате. А перед ним стояла королева.
— Лю... Людочка? — прохрипел он. — Ты... как ты здесь?
Часть 7: Сорванные маски
— Лена пригласила, — Людмила прошла к столу, цокая каблуками. — Сказала, ты очень скучаешь. Всё вспоминаешь мои пироги и улыбки.
Гриша начал подниматься, неуклюже, задевая скатерть. На его лице смешались шок, радость и страх.
— Да, да! Конечно! Присаживайся! Гости, это... это Людмила! Моя бывшая... моя...
— Твоя бывшая кухарка? — подсказала Людмила с ледяной вежливостью.
Она не села. Она встала рядом со мной, положив руку мне на плечо. Мы стояли как две сестры — бывшая и нынешняя, прошлое и настоящее.
— Я слышала твой тост, Гриша, уже из коридора, — начала она. Голос её был спокойным, но пробирал до мурашек. — Про святую женщину и любовь. Красиво говоришь. Ты всегда умел красиво говорить, пока не закрывалась входная дверь.
— Люда, зачем ты... — Гриша оглянулся на гостей. Те сидели, затаив дыхание. Интрига была похлеще любого сериала.
— Затем, Гриша, что ты ломаешь жизнь этой прекрасной женщине, — она кивнула на меня. — Ты требуешь от неё соответствовать образу, которого никогда не существовало.
— Как не существовало? — взвизгнул он. — А ужины? А чистота? Ты же пела на кухне!
— Я выла на кухне, Гриша! — её голос стал жестче. — Я пела, чтобы заглушить звук телевизора, который ты врубал на полную громкость. Я готовила три блюда, потому что ты лишил меня права работать и иметь свои деньги. Ты помнишь, как проверял карманы моего пальто? Как запретил мне видеться с подругами, потому что они «дурно влияют»?
Гриша побледнел.
— Это неправда! Я заботился! Ты была за мужем, как за каменной стеной!
— Я была в тюрьме, — отрезала Людмила. — И та улыбка, о которой ты так мечтаешь... Это была маска. Я улыбалась, когда откладывала по десять рублей со сдачи в магазине, чтобы накопить на билет. Тот идеальный ужин, о котором ты плачешься Лене, был последним. Я накрыла его, чтобы ты наелся и уснул перед телевизором. И пока ты спал, я ушла. В никуда. Лишь бы подальше от твоей «заботы».
Гости молчали. Кто-то опустил глаза в тарелку, кто-то смотрел на Гришу с брезгливостью. Его образ благородного семьянина рассыпался в прах прямо на глазах.
— Ты... ты всё врешь, — пробормотал он, оседая на стул. Он вдруг показался мне очень старым и жалким. Маленьким человеком с огромным самомнением.
— Лена не будет второй Людмилой, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Потому что она знает правду. И теперь ты знаешь, что она знает.
Людмила поставила коробочку на стол.
— С днем рождения, Гриша. Тут тонометр. Тебе пригодится, давление, я вижу, скачет. Береги Лену. Другой дуры, которая будет терпеть твои капризы, ты уже не найдешь.
Она повернулась ко мне, подмигнула и вышла. Хлопнула дверь.
Часть 8: Бутерброд свободы
Остаток вечера прошел скомканно. Гости быстро доели, выпили по дежурной рюмке и начали расходиться. Никто больше не говорил тостов. Гриша сидел молча, глядя в одну точку. Он был раздавлен. Не тем, что Людмила ушла, а тем, что она разрушила его главный миф о самом себе — миф о том, что его любили и боготворили.
Когда последний гость ушел, я начала убирать со стола. Я не чувствовала усталости. Наоборот, я чувствовала странную легкость.
Гриша сидел на том же месте, перед тарелкой с засохшим куском холодца.
— Ты знала? — спросил он тихо, не глядя на меня. — Знала, что она скажет?
— Я догадывалась, — ответила я, собирая грязные вилки. — Трудно любить тюремщика, Гриша. Даже если он кормит.
Он поднял на меня глаза. В них были слезы. Впервые я видела его таким. Не злым, не требовательным, а растерянным.
— И что теперь? — спросил он. — Ты тоже уйдешь? Соберешь чемодан, пока я сплю?
Я остановилась. Посмотрела на нашу кухню, на этот быт, который мы строили пять лет. Уйти? Это было бы проще всего. Но мне было 59 лет, это был мой дом, и, несмотря ни на что, где-то глубоко внутри этого капризного старика сидел тот человек, с которым мы когда-то гуляли по набережной и ели мороженое.
— Нет, Гриша, я не уйду, — сказала я. — Пока не уйду. Но правила изменятся.
Я взяла тарелку с холодцом и выкинула содержимое в мусорное ведро. Потом достала батон, отрезала кусок, положила сверху кружок колбасы. Простой, магазинной докторской колбасы.
Поставила тарелку перед ним.
— Вот твой ужин.
— Бутерброд? — он удивленно моргнул.
— Да. Бутерброд. Я работаю, Гриша. Я устаю. Я люблю тебя, но я не служанка и не Людмила. Я буду готовить, когда у меня есть силы и желание. А когда нет — мы будем есть пельмени или бутерброды. И ты не скажешь ни слова. Ни про три блюда, ни про крахмальные воротнички.
— А если скажу? — в его голосе промелькнула старая искра вызова, но тут же погасла.
— А если скажешь, — я улыбнулась, и это была моя улыбка, не Людина, не маска, а спокойная улыбка женщины, которая знает себе цену, — то я позвоню Людмиле. Мы с ней договорились в следующее воскресенье идти в театр. Думаю, ей найдется, что еще рассказать про твою «заботу» всему городу.
Гриша посмотрел на бутерброд. Потом на меня. Потом снова на бутерброд.
Он молча взял его и откусил.
— Хлеб свежий, — буркнул он.
— Свежий, — кивнула я, наливая себе чай. — И колбаса вкусная. Ешь, Гриша. Приятного аппетита.
В этот вечер он впервые за долгое время помыл за собой тарелку. Сам. Без напоминаний. А я сидела у окна, смотрела на огни ночного города и знала: призрак изгнан. Людмила больше не живет на этой кухне. Здесь живем только мы — два несовершенных человека, которым придется учиться уважать друг друга заново.
Конец.