Двадцать лет… нет, двадцать один год я открывал эту дверь. И всегда знал, что услышу. Или Анька бренчит на гитаре, или Кирилл воюет в своей приставке, или Лена… ну, просто Лена. На кухне, запах чего-то. Шум воды. Жизнь. А сегодня я открыл дверь – и услышал, как сквозняк гуляет по комнатам. Тишина. Такая, знаете, мертвая, ватная тишина, от которой уши закладывает.
Я прошел в гостиную. В спальню. В детские. Пусто. Шкафы открыты, вешалки валяются. Ни зубных щеток. Ни компьютера Кирилла. Ни дурацкого Анькиного плаката с какой-то группой. Она забрала всё. Она забрала их.
На кухонном столе, прямо по центру, лежал один белый лист. Не записка. Официальная бумага. Повестка. «О расторжении брака и разделе совместно нажитого имущества». Я даже усмехнулся. Серьезно? Раздел? Она забыла? Я прошел в кабинет, который она всегда называла «берлогой». Открыл сейф за картиной, на которой нарисован наш старый дом. И достал его. Тяжелая синяя папка. Наш брачный договор. Тот самый, который она двадцать лет назад подписала, смеясь. «Витя, мне от тебя ничего не надо, кроме тебя».
Ну что ж, Лена. Посмотрим. Ты сама это начала.
Часть 1
Я сидел в этой мертвой квартире, наверное, час. Просто смотрел на эту синюю папку. В голове крутилось не «Почему?», а «Как она посмела?». Мы же… всё было нормально. Ну, как у всех. Ругались из-за оценок Кирилла, спорили, куда ехать в отпуск. Я вкалывал, она… ну, она была дома. Я никогда не спрашивал, сколько стоит молоко. Она никогда не спрашивала, откуда берутся деньги. Нас это устраивало. Меня, по крайней мере.
Я набрал Матвея. Мой юрист, мы с ним еще с тех времен, когда «бизнес» означало «не убили – уже прибыль».
«Матвей, привет. ЧП».
«По голосу слышу. Неужели маски-шоу?» – у него всегда юмор такой, висельный.
«Хуже. Жена ушла. Прислала на развод. И раздел».
Матвей помолчал. «Так. У вас же…»
«Да, – говорю, – у меня. Тот самый. Железобетонный. Я сейчас приеду».
В офисе у Матвея пахло дорогим кофе и уверенностью. Он листал документ, тот самый, двадцатилетней давности. Бумага уже пожелтела.
«Так, Виктор Андреевич. Ну, тут всё чисто. Договор есть договор. Подписан нотариально. Сознательно. Всё, что было твоим до брака – твоё. Бизнес (ООО «Урал-Гранит») – твой, так как основан на средства до брака. Квартира эта – твоя, куплена до брака. Дача – твоя. Машины… ну, ее машина – ее, твоя – твоя. Что делить-то будем? Ложки-вилки?»
Я пожал плечами. «Она требует половину всего. Бизнеса, квартиры. Якобы она… – я посмотрел в ее повестку, – …внесла неоценимый вклад в его развитие, создавая тыл».
Матвей хмыкнул. «Тыл – это лирика. В суде нужна физика. Бумаги. Договор – вот бумага. А «тыл» – это… – он помахал рукой в воздухе, – …эмоции. Расслабься. Мы их порвем».
Мне стало легче. Я прагматик. Я строил этот «Урал-Гранит» своими руками. Я ночами не спал, когда в 2008-м всё летело к чертям. Я вытаскивал, занимал, рисковал. А она… она пекла пироги. Да, вкусные. Да, я приходил домой – и там был ужин. Но разве это стоит половины завода?
Я поехал домой. Позвонил Аньке, дочери. Девятнадцатилетняя студентка, моя гордость. Абонент недоступен. Позвонил Кириллу, сыну. Шестнадцать лет. Тот самый возраст, когда отец нужен. Гудки… и сброс. А потом сообщение в мессенджере. От него. Одно слово: «Предатель».
Я сел в машине у подъезда. Фонарь бил в лобовое стекло. И впервые за вечер я почувствовал не гнев. Я почувствовал страх. Матвей говорил про «физику» и «лирику». Но дети… дети были не в договоре.
Всю ночь я не спал. А утром курьер принес новый документ. Уточненное исковое заявление. Я читал и не верил глазам. Елена требовала не просто раздела. Она требовала признать брачный договор недействительным. Кабальным. И в иске было то, о чем я почти забыл. В 1999-м, когда мы только поженились, ее бабушка умерла и оставила ей… что-то около трех тысяч долларов. Копейки. Но в иске утверждалось, что эти деньги, «первый инвесторский взнос», легли в основу моего первого цеха. И поэтому она – не просто «тыл». Она соучредитель.
Часть 2
Я влетел к Матвею, швырнув ему эти бумаги на стол.
«Что это, Витя?»
«Это! Она утверждает, что «Урал-Гранит» – ее!»
Матвей надел очки. Читал медленно, хмурясь.
«Три тысячи долларов. В девяносто девятом… – он посмотрел на меня поверх очков. – Это правда?»
«Да какая разница! – взорвался я. – Я тогда эти три тысячи… я не помню! Может, мы на них в Турцию съездили! Или стиралку купили! У меня тогда обороты были уже совсем другие!»
«Виктор, – Матвей поднял руку, – успокойся. В суде «не помню» не работает. Ты эти деньги брал? Под расписку?»
«Какую расписку, Матвей? У жены? Мы спали в одной кровати! Она сказала: «Вить, вот, бабушкины, пусть у тебя полежат, а то я потрачу». Ну, они и «полежали». В общем котле».
«Плохо, – отрезал юрист. – Это зацепка. Слабая, но очень неприятная. Они будут давить на то, что это был ее вклад. И раз вклад был, а в договоре он не учтен – договор кабальный».
Через неделю была первая встреча. Досудебная. Я увидел Лену. Она сидела рядом со своей… адвокатом. Женщина, лет сорока, в строгом брючном костюме, с ледяными глазами. Лена на меня даже не посмотрела. Она похудела, осунулась. Вся та мягкость, та «домашность», которая меня иногда даже раздражала, – исчезла. Передо мной сидел чужой, холодный человек.
Ее адвокат (назовем ее «Грымза») говорила четко, ровно, будто гвозди вбивала.
«Моя доверительница, Елена Игоревна, посвятила двадцать лет жизни обеспечению быта и воспитанию детей, что позволило ответчику, Виктору Андреевичу, беспрепятственно заниматься предпринимательской деятельностью. Более того, первоначальный капитал был сформирован с участием средств моей доверительницы. Мы считаем брачный договор, подписанный в состоянии эмоциональной зависимости и юридической неграмотности, ничтожным».
Матвей усмехнулся. «Эмоциональная зависимость? Ваша доверительница имела полное высшее образование на момент подписания. Договор был зачитан нотариусом. О каких трех тысячах долларов двадцатилетней давности идет речь, когда мы говорим об активах стоимостью в сотни миллионов?»
«Мы говорим о принципе, – отрезала Грымза. – И пока суд не разберется в структуре активов, мы требуем…»
И тут она это сказала.
«Мы требуем наложить арест на операционные счета ООО «Урал-Гранит» и личные счета Виктора Андреевича, во избежание вывода активов».
Я чуть со стула не упал. Матвей побледнел.
«Это рейдерство! – выкрикнул я. – Вы хотите остановить завод!»
«Мы хотим справедливости», – спокойно ответила Грымза.
Судья, уставшая женщина, посмотрела на всё это и вздохнула. «Ходатайство приобщить. Решение будет через три дня».
Три дня я был на иголках. А на четвертый утром мне позвонил мой финдиректор.
«Виктор Андреич… У нас проблемы. Большие. Банк прислал уведомление. Счета заморожены. А у нас через два дня зарплата. И оплата поставщикам за металл. Мы встанем».
Часть 3
«Мы встанем». Эта фраза гудела у меня в голове, как неотключенная сигнализация. «Урал-Гранит» – это не просто деньги. Это сто пятьдесят человек, которые у меня работают. Это станки, которые я сам выбирал. Это моя жизнь. И Лена это знала. Она знала, что зарплата – святое. Знала, что значит сорвать поставку металла. Она била не по мне. Она била по делу.
Я сидел в холодном кабинете. Телефон молчал – банк не мог проводить операции. Я позвонил Матвею.
«Что будем делать?»
«Апелляция. Срочно. Будем доказывать, что арест счетов несоразмерен иску. Что это…»
«Сколько времени?» – перебил я.
«Неделя. Две. Если судья не упрется».
«У меня нет двух недель! У меня люди без зарплаты останутся! Мужики в цехах… они меня…»
«Витя, успокойся. Подумай, может, у тебя есть личная… заначка? Нал? Перехватить».
Заначка. Да, была. В том самом сейфе, где лежал договор. На «черный день». Кажется, он наступил.
Я поехал домой. В пустую квартиру. Взял деньги. Но злость… она меня просто сжигала. Это была уже не обида. Это была ярость.
Я сел в машину и поехал. Я не знал, куда. Руки сами крутили руль. И привели меня к УрФУ, где училась Анька. Я знал, во сколько у нее заканчиваются пары.
Я ждал ее у входа. Она вышла в толпе, смеялась с подружками. Увидела меня. И улыбка сползла с ее лица. Она подошла. Одна.
«Пап. Что ты здесь делаешь?»
«Ань, – я пытался говорить спокойно. – Что происходит? Почему вы ушли? Почему мама это делает? Она же останавливает завод!»
Аня смотрела на меня. Взгляд… как у той Грымзы. Холодный. Чужой.
«Она делает то, что должна была сделать двадцать лет назад. Она борется за себя».
«За себя? Арестовывая мои счета? Оставляя людей без зарплаты? Это так называется?»
«А ты? – голос у нее зазвенел. – Ты двадцать лет прятал за спиной этот… этот договор! Ты маму за прислугу держал? Ты думал, мы не знаем? Она не работала? Да она пахала на нас на всех! Пока ты свой «гранит» строил!»
«Аня, это нечестно. Я…»
«Нечестно – это когда мама плачет ночами, потому что понимает, что она в этом доме – никто. Что она прав не имеет ни на что, кроме своих старых платьев. Она всю жизнь тебе отдала, а ты ей что? Договор? Вот теперь получай. Не звони мне».
Она развернулась и ушла. Я стоял, как оплеванный. «Мама плачет ночами». Когда? Я не видел.
Я вернулся в офис, раздал «черный нал» в конвертах начальникам цехов. «Тихо, мужики. Прорвемся. Временные трудности». Они брали. Смотрели в пол. Знали. В таком городе слухи летят быстрее дыма.
Я сел в кресло. И тут пришло сообщение от Кирилла. Я думал, он хоть что-то… Сын же.
Открываю. Фотография. Скриншот какой-то переписки. Моей. С женщиной. Год назад. Обычный флирт, ничего серьезного, я даже забыл. А под ним текст от сына:
«Мама всё знает. Знает, что ты ее не только обокрал, но и изменял ей. Ты для меня умер».
Я уронил телефон. Они готовились. Они давно готовились. Это не был импульс. Это была война. И я только что понял, что они заминировали всё поле.
И тут же звонок от Матвея.
«Виктор. Плохие новости. Очень. Они подали еще одно ходатайство. Об определении места жительства Кирилла. И о взыскании алиментов. Не только на него, но и… на нее. На ее содержание. И знаешь, что они приложили к иску?»
«Знаю, – прохрипел я. – Скриншоты».
Часть 4
Мир сузился до размеров ринга. Ты или тебя. Моя праведная обида сменилась холодной, уральской злостью. Той самой, что помогала в девяностые. Выжить.
«Матвей, – я говорил ровно, в кабинете было тихо. – Мне плевать, что это стоит. Найди лучших. Частных сыщиков. Юристов по корпоративке. Мне нужно знать о ней всё. И о ее адвокате. С кем спят, что едят, какие долги. Она хочет войны? Она ее получит».
«Витя, это грязно. И дорого», – Матвей явно не одобрял.
«Она остановила мой завод и натравила на меня моих детей. Мы уже по колено в грязи, Матвей. Копай».
Две недели завод лихорадило. Я мотался по банкам, искал кредиты под личные гарантии, перезакладывал то, что еще не было арестовано. Я спал по три часа в сутки. И каждый день получал отчеты от сыщика.
Лена жила у матери. В старой хрущевке на Ботанике. В двушке. Теща, Лена, Аня, Кирилл. Четверо. Я представил это. После нашего дома в пятьсот квадратов.
Сыщик копал. «Чисто, – докладывал он. – Никого нет. С подругой встречается. С матерью в магазин ходит. К адвокату ездит. Всё».
«Плохо ищешь. Ищи на Грымзу. На эту… Ольгу Борисовну».
«Ищем».
Я выиграл апелляцию. Частично. Операционные счета разморозили, но на головную компанию наложили такой арест, что я не мог продать или купить ни одного станка. Это была удавка, которую медленно затягивали.
Я пытался поговорить с Кириллом. Приехал в школу. Он увидел меня и просто прошел мимо, будто я пустое место. Учителя смотрели с сочувствием. Или с осуждением.
Я был один. В своем огромном пустом доме. В своем огромном офисе. Абсолютно один.
И вот, звонок от сыщика. Вечером.
«Виктор Андреевич. Есть кое-что. Интересное. Ваша жена. Сегодня встречалась. Не у адвоката. В ресторане «Тройка».
«С кем?»
«С человеком. Зовут Родион Маркович Заславский».
У меня похолодело всё внутри. Заславский. Мой главный конкурент. Тот, кто два года пытался отжать у меня контракт с городом. Тот, кого я вышвырнул из своего кабинета.
«О чем говорили?»
«Не слышно. Но выглядело… по-деловому. Она ему что-то передала. Кажется, папку».
Папку.
У меня в голове всё сложилось. Три тысячи долларов. Арест счетов. Дети. Измена. Это всё – дымовая завеса. Она не просто уходит. Она сдает меня. Она сдает мой бизнес конкуренту. За долю.
«Это уже не развод, – сказал я в трубку. – Это, мать его, промышленный шпионаж».
«Что делать будем, Андреич?»
«Следи за ней. За обоими. Мне нужны доказательства. Фото. Видео. Всё».
Я сел в кресло. Я налил себе виски. Руки не дрожали. Я был спокоен. Абсолютно. Потому что теперь я знал врага. И враг был не просто «обиженная жена». Враг был расчетливый, умный и… предатель.
Я решил не ждать сыщиков. Я поехал туда сам. На Ботанику. К тещиной хрущевке.
Я ждал в машине. Она приехала поздно, на такси. Вышла. Я вышел из машины.
«Лена».
Она вздрогнула. Обернулась. Увидела меня. В глазах – страх.
«Что ты здесь делаешь? Уходи, или я вызову полицию!»
«Полицию? – я засмеялся. – Давай. Заодно и объяснишь им, что ты делала в «Тройке» с Заславским».
Страх на ее лице сменился паникой. Она попалась.
«Что ты… я не понимаю…»
«Всё ты понимаешь, Лена. Всё. Ты решила меня не просто обобрать. Ты решила меня уничтожить. Сдать конкурентам. Молодец. Хороший план. Только ты забыла, с кем имеешь дело».
«Витя, это не то, что ты думаешь! Я…»
«Что? – я подошел вплотную. – Что ты?!»
«Я искала работу!» – выкрикнула она.
Я замер.
«Что?»
«Я искала работу! – по щекам у нее текли слезы, размазывая тушь. – Мне сорок семь! Я двадцать лет не работала! Я никто! Меня никуда не берут! А Заславский… он знает тебя, он… я думала, он возьмет меня хотя бы… помощником. Потому что я знаю твой график, твои привычки! Я не сдавала тебя, идиот! Я пыталась найти, на что мне детей кормить, когда ты нас без копейки оставишь!»
Она рыдала, стоя под тусклым фонарем у грязного подъезда.
«Папка, которую я ему передала… это мое резюме. Мое дурацкое резюме, которое мне Анька помогла составить. А он посмотрел на меня и сказал, что максимум – это администратор на ресепшн. С окладом в тридцать тысяч».
Она закрыла лицо руками. И в этот момент я… я не знал, что чувствовать. Это было хуже, чем предательство. Это было… унизительно. Для нее. И для меня.
Часть 5
Я стоял и смотрел на нее. На женщину, которая двадцать лет спала со мной в одной кровати. Которая выбирала шторы в наш дом. Которая пахла ванилью и кофе. Сейчас она стояла, сгорбившись, у подъезда с облупившейся краской, и плакала от унижения. Резюме. Тридцать тысяч.
«Сядь в машину», – сказал я глухо.
«Я никуда с тобой не поеду».
«Лена, сядь в машину. Пожалуйста. Ты замерзла».
Она посмотрела на меня, вытерла слезы. Молча открыла дверь и села. Мы сидели в тишине. Я включил печку.
«Почему ты просто… не попросила?» – спросил я, глядя на руль.
Она горько усмехнулась. «Попросить? У тебя? После того, как я нашла твою переписку? После того, как я поняла, что в твоем мире я – просто функция? «Жена». Которую можно заменить. А по договору – даже выкинуть без выходного пособия. Ты же сам так всё устроил, Витя».
«Я не…» – я хотел сказать, что я не такой. Но переписка была. И договор был.
«Я не изменял тебе, Лена. Это…»
«Не ври. Хотя бы сейчас. Это неважно. Важно то, что я поняла: если я сейчас не выгрызу себе и детям хоть что-то, мы останемся на улице. У мамы. Вчетвером в двушке. Ты этого хотел?»
«Я хотел, чтобы ты просто поговорила со мной!»
«А я говорила! – она вдруг повернулась ко мне, глаза блестели. – Я говорила тебе три года назад, что хочу пойти работать. Что Анька выросла. Что мне скучно. А ты что сказал? «Лена, не смеши людей. Сиди дома. У тебя всё есть». Всё! Кроме своего. У меня нет ничего своего, Витя! Даже фамилия – твоя».
Я молчал. Она была права.
«Заславский… – сказал я наконец. – Не ходи к нему. Это мразь».
«А кто не мразь? Ты?»
«Я… Я дам тебе денег. Сколько нужно. На жизнь. Пока суд…»
«Я не возьму у тебя подачек, – отрезала она. – Только то, что положено по закону. Или по справедливости. А если закон на твоей стороне, я буду бороться за справедливость».
Она открыла дверь. «Спасибо, что подвез. И не следи за мной. Противно».
Она вышла. Я смотрел, как она заходит в подъезд.
На следующий день я приехал к Матвею.
«Отзываем сыщиков».
«Что? Витя, мы почти…»
«Отзываем. Всё. Грязи не будет. Мы будем биться только по договору. И по этим трем тысячам. Найди в архивах, куда пошли те деньги. До копейки».
Матвей пожал плечами. «Как скажешь. Но ты зря. Они нас сожрут».
«Не сожрут».
Я чувствовал себя… странно. Опустошенным. Но злость ушла. Осталась какая-то тупая, ноющая боль.
Я начал готовиться к суду. Я поднял все свои архивы. Я нашел. Я нашел платежку из банка за тот самый месяц, когда Лена получила наследство. Сумма – три тысячи сто долларов. Назначение платежа: «Оплата тур. пакета. Египет. 2 чел.».
Мы на них съездили в Египет. Это был наш первый нормальный отпуск.
Я положил эту бумажку в папку. Это был мой козырь. Доказательство, что ни копейки ее денег в бизнесе не было. Я выиграю. Юридически – я был чист.
Но когда я смотрел на эту платежку, я почему-то вспоминал не суд. А то, как Лена смеялась, когда мы катались на верблюдах. Как она, молодая, красивая, щурилась от солнца.
Звонок от Матвея выдернул меня из воспоминаний.
«Виктор. У меня новости. И они тебе не понравятся. Судья, которая вела наше дело, ушла на больничный. Надолго. Нам назначили нового».
«И что? Какая разница?»
«Разница есть. Судья Неверов. Мужик. Принципиальный. И… он известен тем, что ненавидит брачные договоры. Он считает их аморальными. Он три таких «железобетонных» договора в прошлом году разнес в щепки. Нам крышка, Витя».
Часть 6
Судья Неверов. Я пробил его. Бывший военный. Жесткий. Разведен. При разводе оставил жене всё, кроме мундира. Для него мой договор был как красная тряпка для быка.
«Матвей, что делать?»
«Делать то, что должны. Давить на факты. Договор есть. Подписи есть. Три тысячи долларов… – я показал ему платежку, – …потрачены на отдых. Ее вклада в бизнес – ноль».
Матвей покачал головой. «Для Неверова это не факты. Для него факт, что она двадцать лет стирала твои носки. Он будет искать лазейку, чтобы признать договор кабальным. И он ее найдет. Он будет тянуть дело, пока твои активы не сгниют под арестом».
«То есть, я проиграл?»
«То есть, нам надо готовиться к мировому. Прямо сейчас. Предлагать ей отступные. Щедрые».
«Нет, – отрезал я. – Ни за что. Я не буду платить ей за то, что она меня предала. Я пойду в суд. Пусть попробует сломать нотариальный документ».
«Витя, ты идешь на принцип. Это тебя разорит».
«Это мой принцип, Матвей».
Наступил день заседания. Я вошел в зал. Лена уже была там. С Грымзой. Они выглядели уверенно. Видимо, тоже знали, кто такой Неверов.
Судья вошел. Взгляд тяжелый, буравящий. Он сразу взял быка за рога.
«Так. Господа юристы, лирику опускаем. У меня на вас сорок минут. Истец, ваша позиция. Ответчик, ваша. Коротко».
Грымза начала свою песню про «кабальность» и «эмоциональную зависимость». Неверов ее прервал.
«Конкретика. Деньги. Когда, сколько, куда».
«Три тысячи долларов, Ваша Честь. На первоначальное развитие бизнеса».
«Ответчик?»
Матвей встал. «Ваша Честь, у нас есть доказательства. Эти деньги в тот же месяц были потрачены на совместный отдых. Вот выписка из банка. Вклада в бизнес не было. Ни одного. А брачный договор…»
«Брачный договор, – перебил Неверов, глядя не на Матвея, а на меня, – я читал. Интересный документ. Вы, значит, господин… Виктор Андреевич… оценили двадцать лет жизни вашей супруги… во что? В ноль?»
«Ваша Честь, это юридический документ, а не…»
«А я вас как человека спрашиваю, – нахмурился судья. – Вы считаете, что женщина, родившая вам двоих детей и содержавшая ваш дом, пока вы строили… – он посмотрел в бумаги, – …«Урал-Гранит», – не заслужила ничего?»
«Она заслужила то, о чем мы договорились!» – не выдержал я.
«А дети? Дети тоже входили в договор? Они тоже остаются с вами, как имущество?»
В зале повисла тишина.
«Я… Я люблю своих детей», – выдавил я.
«Не сомневаюсь, – кивнул Неверов. – Вот только они, кажется, вас – не очень. К делу приобщено заявление от вашего шестнадцатилетнего сына. Просит оставить его с матерью. Категорически».
Это был удар ниже пояса. Я не знал. Кирилл. Мой сын.
Я посмотрел на Лену. Она сидела бледная, но не смотрела на меня.
«Суд, – продолжил Неверов, – видит здесь не просто имущественный спор. Суд видит распад семьи. И позиция ответчика, основанная на формальном соблюдении документа двадцатилетней давности, выглядит… незрелой».
Он дал слово Матвею, который пытался говорить о законе, о статьях. Но это было бесполезно. Неверов смотрел на меня. И судил меня, а не мой договор.
«Суд уходит на перерыв. Десять минут. И я хочу услышать от вас вменяемое предложение о мировом соглашении. Иначе я принимаю дело к производству, и первое, что я делаю, – назначаю полную аудиторскую проверку вашего «Гранита». За все двадцать лет. Думаю, мы найдем там много интересного. Особенно в девяносто девятом».
Я вышел в коридор. Руки дрожали. Аудит. За двадцать лет. Да он меня зароет. Он меня уничтожит. Матвей подошел.
«Я же говорил. Он диктатор. Витя, предлагай ей деньги. Быстро».
«Сколько?»
«Столько, чтобы она согласилась. Дом. Содержание. Процентов двадцать от того, что она просит».
Я смотрел в окно. Шел мокрый уральский снег. Грязь. Серость.
Двадцать лет. Ради чего? Чтобы сейчас вот так, в грязном коридоре суда, откупиться от собственной жизни?
Я думал о Кирилле. «Просит оставить с матерью». Я думал об Аньке. «Ты маму за прислугу держал».
Я вернулся домой в тот вечер разбитый. Суд перенесли на неделю. Неделя, чтобы я «подумал».
Я бродил по пустому дому. Открыл шкаф Лены. Там висело одно старое платье, которое она забыла. Я взял его. Оно еще пахло ею.
Я зашел в комнату Кирилла. Сел за его компьютерный стол. И увидел на столе… то, что не видел раньше. Школьный диплом. За какой-то проект. «Лучший проект по физике». И я вспомнил. Он же просил меня помочь ему с этим проектом. Месяца три назад. А я что? Я отмахнулся. «Сынок, не до тебя, у меня завод».
Я сел на пол. Прямо там. В комнате сына. И впервые за эти недели я не чувствовал злости. Я чувствовал пустоту. Я выиграл битву за «гранит», но проиграл всё остальное.
Я достал из сейфа не только договор. Я достал старые фотоальбомы. Вот мы молодые. Вот Анька родилась. Вот Кирилл пошел в первый класс. Лена… она везде улыбалась. Счастливая. А потом… я листал дальше. Годы шли. Я становился солиднее, в дорогих костюмах. А улыбка у нее… становилась всё более уставшей. На последних фотографиях ее почти не было. Были дети. Был я. Был дом. А ее – не было.
Я всё понял. Я понял, что она имела в виду. «Я никто».
Я позвонил Матвею. «Готовь мировое. И не торгуйся. Просто спроси, что она хочет. И дай ей это».
Часть 7
Матвей был в шоке. «Витя, ты с ума сошел? «Что она хочет»? Да она твой завод по винтику разберет!»
«Матвей, – я говорил спокойно, глядя на фотографию, где мы втроем – я, Лена и маленькая Анька, – просто сделай. Завод… Завод я новый построю, если надо. А это… это я уже не построю».
«Понял, – Матвей вздохнул. – Будет сделано. Завтра суд».
Я не спал всю ночь. Я не придумывал речь. Я просто прокручивал в голове двадцать лет. Я понял, что этот договор, который я считал своей «страховкой», на самом деле был бомбой. Бомбой, которую я сам заложил под свой дом. Он защищал мои активы, но он каждый день унижал мою жену. Он говорил ей: «Ты здесь гость. Ты временная». Двадцать лет.
Мы снова в том же зале. Тот же судья Неверов. Та же Лена. Та же Грымза.
«Так, – Неверов посмотрел на меня. – Ответчик. Вы «подумали»?»
Матвей встал. «Ваша Честь, мы готовы обсудить условия мирового соглашения. Мы…»
«Ваша Честь, – вдруг сказала Лена. Громко. Голос дрожал, но она встала. – Можно мне сказать?»
Грымза дернула ее за рукав. «Елена Игоревна, не надо…»
«Можно мне сказать?» – повторила она, глядя на судью.
Неверов кивнул. «Говорите, истец».
Лена вышла в центр. Она смотрела не на судью. Не на адвоката. Она смотрела на меня. Прямо мне в глаза.
«Я… Я не хочу говорить о деньгах. И о тех трех тысячах долларов. Это всё… неважно. Да, мы потратили их на Египет. Это был лучший отпуск в моей жизни».
Я вздрогнул. Матвей посмотрел на меня.
«Я хочу сказать о другом. Двадцать лет назад я подписала этот договор. Я была влюблена. Я верила, что это формальность. Что мы – одна команда. А потом… – она сглотнула. – А потом я поняла, что в этой команде есть «владелец» и есть «обслуживающий персонал».
«Ваша Честь, это эмоции!» – вскочила Грымза.
«Тихо! – рявкнул Неверов. – Дайте ей договорить».
«Пока Виктор строил свой «Урал-Гранит», – продолжала Лена, – я строила дом. Пока он ночами не спал из-за контрактов, я ночами не спала из-за того, что у Ани температура. Пока он рисковал деньгами, я рисковала… всем остальным. Карьерой, которой у меня не было. Здоровьем. Молодостью. И я знала, что его империя – защищена. Акции, счета, недвижимость. А мой «вклад»… – она горько усмехнулась, – …мой вклад – это просто «тыл». То, что можно завтра выставить за дверь».
Она сделала шаг ко мне.
«Этот договор, Витя… он превратил мою жизнь в двадцатилетний испытательный срок. Который я, видимо, не прошла. Раз ты нашел мне замену, – она кивнула на скриншоты в деле. – Раз ты решил, что я стою… ничего».
Она повернулась к судье.
«Я не прошу половину его завода. Я знаю, что он его построил. Но я прошу… я прошу признать, что я тоже работала. Все эти двадцать лет. Я работала «мамой». Я работала «женой». Я работала «хозяйкой». И эта работа тоже чего-то стоит. Я просто хочу, чтобы мои дети… чтобы они знали, что их мать – не прислуга. И не пустое место».
Она закончила. В зале стояла такая тишина, что было слышно, как гудит вентиляция.
Грымза смотрела в стол. Матвей смотрел на меня.
Неверов снял очки.
А я… я смотрел на Лену. И я видел не врага. Не истца. Я видел женщину, которую когда-то любил. И которую… растоптал. Своим прагматизмом, своей гордыней, своим дурацким договором.
Я встал.
«Ваша Честь. Могу я… могу я попросить перерыв? На пять минут. Для разговора с… Еленой Игоревной. Наедине».
Неверов посмотрел на меня долго. Потом на Лену.
«Пять минут, – кивнул он. – В коридоре».
Часть 8 (Финал)
Мы вышли в тот самый коридор, где пахло краской и казенщиной. Адвокаты остались за дверью.
Мы стояли друг напротив друга. Лена не плакала. Она была… спокойной. И очень уставшей.
«Лена…» – я не знал, что сказать. «Прости» – звучало мелко.
«Что, Витя? Будешь предлагать отступные? Чтобы я замолчала?»
«Нет, – сказал я. – Я… Ты была права. Во всем. Я… идиот».
Она посмотрела на меня с удивлением.
«Этот договор… – я скомкал в руке несуществующую бумажку, – …он всё испортил. Я думал, он меня защищает. А он меня… разрушил. Нашу семью».
Я посмотрел ей в глаза. «Я не хочу воевать, Лен. Я не хочу, чтобы мои дети меня ненавидели. И я не хочу, чтобы ты жила у матери в хрущевке».
«И что ты предлагаешь?» – спросила она тихо.
«Мировое. Но на твоих условиях. Нет. Не на твоих. На справедливых».
Я глубоко вздохнул. «Бизнес… я не могу его делить. Это… это я. Он рухнет без меня. И тогда не будет ничего. Ни у меня, ни у тебя. Но. Квартира. Наш дом. Он… он твой. И детей. Я съеду. Я куплю тебе новую, большую квартиру. В том районе, где ты хотела. И дачу. И я буду платить… не алименты. А… просто платить. Столько, сколько нужно. На учебу Аньке. На Кирилла. На тебя. Пока ты… пока ты не встанешь на ноги. Или всегда. Как договоримся».
Она молчала.
«Я хочу, чтобы ты знала, – добавил я, – что твой «вклад»… он бесценен. Я бы не построил ничего, если бы не ты. Если бы не твой ужин. Если бы не то, как ты встречала меня. Я… я это понял. Слишком поздно».
Она смотрела на меня. И я увидел, как в ее глазах что-то тает. Тот лед, который был там все эти недели.
«А ты?» – спросила она.
«А я… Я справлюсь. У меня завод. И съемная квартира. Для начала».
Она кивнула.
«И еще, Витя…»
«Что?»
«Та женщина… из переписки. Не делай так больше. Ни с кем. Это… больно».
«Я знаю, – кивнул я. – Знаю».
Мы вернулись в зал.
«Ваша Честь, – сказал я, не давая Матвею открыть рот. – Мы договорились. Мы подпишем мировое соглашение».
Неверов прищурился. «На каких условиях?»
«Я… – я посмотрел на Лену, – …я признаю исковые требования. Частично. Я обязуюсь обеспечить бывшую супругу и детей недвижимостью и полным материальным содержанием. В обмен на отзыв претензий к бизнесу».
Грымза вскочила: «Мы требуем…»
«Мы согласны», – перебила ее Лена.
Судья Неверов смотрел на нас. Долго. А потом… мне показалось, или он улыбнулся? Краешком губ.
«Что ж. Воля сторон – закон. Суд дает вам время на оформление мирового соглашения». Он ударил молотком.
…Прошло три месяца. Я сижу в своей новой квартире. Съемной. Маленькой. Непривычно тихой. «Урал-Гранит» работает. Я отстоял его. Я «выиграл». Но каждый вечер я возвращаюсь в пустые стены.
Мы развелись. Лена и дети переехали в новую квартиру. Большую, светлую. Я сам помогал им с переездом. Таскал коробки. Кирилл… он всё еще злится. Но он начал со мной разговаривать. Про свой проект по физике. Спросил моего совета.
Аня… Аня иногда звонит.
Я много думал. О справедливости. О законе. О том, что написано на бумаге, и о том, что написано в сердце. Мой брачный договор был юридически безупречен. Но он был аморален. Он был ошибкой. Он стоил мне двадцати лет жизни, которую я не ценил. И семьи, которую я чуть не потерял.
Я сохранил бизнес, но добровольно отдал гораздо больше, чем они просили. Не потому, что боялся судью. А потому, что… так было правильно. Это была не плата за развод. Это была запоздалая зарплата. За двадцать лет работы.
(Звук телефона. Вибрация)
Я смотрю на экран. Аня.
«Пап? Привет. Ты как?»
«Привет, дочка. Нормально. Работаю».
«Слушай… Мы тут с Кириллом пиццу заказали. Мама уехала к подруге. Может… заедешь? У нас осталось много».
Я закрыл глаза. В горле встал ком.
«Да, Ань. Еду. Конечно, еду».
Я выиграл не суд. Я выиграл шанс. Шанс остаться отцом. И это, как оказалось, дороже любого «Гранита».