Знаете, есть такой звук... Звук, когда ключ поворачивается в замке с той стороны. Не когда ты сам закрываешь, а когда тебя закрывают. Выставляют. Этот сухой, металлический щелчок — он как точка в приговоре.
Мой муж, Виктор, он не кричал. Нет. Страшные вещи вообще говорятся тихо. Он просто сказал: «Марина, я всё. Собирай вещи. Твои и детей. Кристина переезжает сегодня». Кристина. Даже имя... как ледышка. Ей двадцать восемь. Мне пятьдесят четыре.
Я стояла в прихожей нашего дома. Дома, где я выбирала плитку на кухню, ругаясь с прорабом. Где на паркете до сих Pор остались царапины от первого велосипеда Пашки. Где Анька спрятала под плинтусом «секретик»...
А он смотрел на меня так, будто я... мебель. Старое кресло, которое пора вывезти на дачу. Или на свалку.
«Витя... ты... ты что? Какие вещи? Куда мы?»
А он усмехнулся. Вот эта его усмешка, «хозяйская». Он у нас всегда был «хозяин». Крупный бизнес, металл, Урал. Девяностые его закалили, двухтысячные — разбаловали.
«Марина, не делай сцен. Ты же умная женщина. Была. Езжай к матери. Или сними что-нибудь. Я дам на первое время».
Он бросил на тумбочку пачку пятитысячных. Как официанту на чай. И в этот момент мой шестнадцатилетний Пашка, который всё слышал, вылетел из своей комнаты. «Папа, ты...»
Виктор его отшвырнул. Не ударил, нет. Просто... отодвинул. Как мешающий предмет. И тогда я, кажется, закричала. А десятилетняя Аня вцепилась мне в руку.
Он просто взял нас. Меня — за локоть, Аньку — подхватил второй рукой, Пашку — вытолкал в спину, и выставил на лестничную площадку. В чём были. Я — в домашнем халате и тапочках. Пашка — в футболке и трениках. Аня — босиком.
«Документы! Витя, дай хотя бы документы!»
Он вышвырнул наши паспорта и мою сумку. А потом закрыл дверь. И я услышала его. Тот самый щелчок. Приговор. Он стоял там, в тепле. А мы — на сквозняке лестничной клетки, в дорогом загородном поселке под Екатеринбургом, где соседи друг с другом не здороваются. Он крикнул через дверь: «Я тут хозяин! И всё, что здесь — моё!»
И вот мы стоим. Трое. Я, седеющая женщина в халате, и двое моих детей. А он... Он забыл. Он всё это время, двадцать лет, он что-то очень важное забыл. А я, в тот момент, в шоке... я ведь тоже забыла.
Часть 1. Ночь в «хрущевке»
Мы сидели на холодных ступенях подъезда минут десять. Или час. Время остановилось. Пашка молча бил кулаком по стене, пачкая ладонь в побелке. Аня дрожала и тихонько икала, вцепившись в мой халат. Я смотрела на свои домашние тапочки. Розовые, с помпоном. Абсурд.
«Мама, что делать будем?» — голос у Пашки сел. Он уже не ребенок, он всё понял. Понял унижение.
Я достала телефон. Руки не слушались. Кому звонить? Матери в Серов? Напугать её до смерти? Бесполезно. У меня, по сути, за двадцать лет «счастливого брака» не осталось подруг. Виктор их не любил. «Пустое, — говорил он, — бабские сплетни».
Осталась одна. Светка. Мы с ней еще в библиотечном техникуме учились. Она так и работает в районной библиотеке, живет в своей «хрущевке» на Уралмаше. Мы виделись... дай бог, раз в год.
Я набрала. Стыд обжигал горло.
«Свет? Привет. Ты... ты можешь нас забрать? ...Нет, не от дома. С остановки. ...Да, всех. ...Свет, нас Витя выгнал».
Она не ахнула. Она сказала три слова: «Диктуй адрес. Жди».
Такси до города ехало вечность. Я смотрела на огни Екатеринбурга, который проплывал мимо. Вот Ельцин-центр сияет, вот «Высоцкий». Чужая, богатая, успешная жизнь. А я — женщина в халате, с двумя детьми и пачкой «чаевых» от мужа в кармане.
Светкина «хрущевка» показалась мне раем. Тесная кухонька, запах жареной картошки, старый кот. Света молча налила мне водки. Я не пью. Но тут выпила. Залпом.
«Он... он просто выставил, Свет. Как щенят».
Аня уснула сразу, прямо на диване, свернувшись калачиком. Пашка забился на кухне у окна и смотрел в темноту. Светка села напротив.
«Так. Документы на тебя, детей — при тебе. Это главное. Деньги?»
«Он бросил... тысяч пятьдесят».
«На месяц не хватит. Квартира, говоришь, его?»
«Дом. Коттедж. Конечно, его. Он всё покупал. Он же... бизнесмен».
«А ты?»
«А я... я никто. Двадцать лет домохозяйка. Бывший библиотекарь. Стаж прерван. Кому я нужна в пятьдесят четыре?»
«Маринка, ты дура, что ли? Ты мать. У тебя двое детей. Так, давай думать... Дом он покупал? Когда? В браке?»
«Да нет... он его строил. Давно. Еще до Аньки. Лет пятнадцать назад. Или шестнадцать. Я не помню. Он тогда... боже, как давно это было... Он тогда сильно рисковал. Какой-то... не то рейдерский захват у него был, не то он сам... В общем, боялся всего».
«Боялся, — кивнула Света, прищурившись. — И что? Люди, когда боятся, активы прячут».
Я смотрела на нее, не понимая. Водка ударила в голову, но не расслабила, а только обострила тупую боль в висках.
«Свет, о чем ты?»
«Я о доме, Марина. О доме. Вспомни. Пятнадцать лет назад. Он боялся кредиторов. Боялся, что всё отнимут. Что он сделал с домом?»
И тут... знаете, как бывает, когда ныряешь в ледяную воду? У меня перехватило дыхание. Я вспомнила. Нотариус. Ужасно душный кабинет. Виктор, нервный, злой. Он сует мне бумаги. «Подписывай, Марина. Быстро. Это... формальность. Для дела надо». Я и подписала. Кажется,... договор дарения. Он мне его дарил. Чтобы, если его бизнес рухнет, дом остался у семьи. У меня.
«Свет... — прошептала я. — Он... он же... на мне?»
Света откинулась на спинку стула.
«А вот это, Мариночка, уже совсем другой разговор. Он-то, хозяин жизни, про это забыл. А ты?»
Я смотрела на свои руки. Руки, которые двадцать лет мыли, стирали, готовили.
«Я... я тоже забыла, Света. Я тоже. Все эти годы я жила в его доме. А он...»
Пашка на кухне резко повернулся.
«Мама. Это правда? Дом твой?»
И я не знала, что ему ответить. Потому что одно дело — пожелтевшая бумажка пятнадцатилетней давности. И совсем другое — Виктор. Его связи. Его уверенность, что он может всё. И эта Кристина, которая, наверное, прямо сейчас распаковывает вещи в моей спальне.
Часть 2. Пожелтевшая бумага
Утро было серым. Уральское утро, тяжелое, как мокрая шинель. Мы спали вповалку. Я на диване, Аня у меня в ногах, Пашка на раскладушке, которую Света достала с антресолей. Я проснулась от запаха кофе. Света уже сидела на кухне.
«Так, — сказала она, протягивая мне кружку, — первым делом — документы. Где та сумка, которую он тебе вышвырнул?»
Я притащила ее. Дорогая кожаная сумка, подарок Виктора на прошлый день рождения. Сейчас она казалась мне чужой, нелепой. В ней, среди косметики, кошелька и паспортов, лежала старая папка-скоросшиватель. «Документы на дом». Я носила ее с собой, когда нужно было решать какие-то бытовые вопросы — газ, электричество. Я никогда в нее не вчитывалась.
Света вытряхнула содержимое на стол.
Договоры с коммунальщиками. Старые квитанции. Технический паспорт. И... вот он. Сложенный вчетверо лист на синеватой гербовой бумаге. «Договор дарения».
Я развернула его. Руки дрожали так, что буквы плясали. «Я, (ФИО Виктора), дарю, а я, (ФИО Марины), принимаю в дар... жилой дом... расположенный по адресу...»
Подпись Виктора. Раздраженная, косая. Моя — аккуратная, учительская. И печать нотариуса.
«Свет, — прошептала я, — это... это же...»
«Это, подруга, твой дом, — Света стукнула костяшкой пальца по бумаге. — Твой. И ничей больше».
Я села на табуретку. Ноги подкосились. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет назад он, спасая свою шкуру от кредиторов, отдал мне всё. А потом... потом дела пошли в гору. Он оброс связями, деньгами, жиром. Он забыл. Он искренне поверил, что он — хозяин. А я... я, бывшая библиотекарша, так привыкла быть «за мужем», что тоже забыла. Я жила в его тени, в его мире, по его правилам. И верила, что дом — его.
«Но, Свет... прошло столько лет. Он же... он же может сказать, что... что это фикция! Что это была мнимая сделка, чтобы обмануть кредиторов!»
«Может, — согласилась Света, отхлебывая кофе. — А ты можешь сказать, что это был щедрый дар любящего мужа. Слово против слова. Но, Маринка, бумага... бумага у тебя. А он — на твоей территории. Без твоего согласия».
Пашка, бледный, невыспавшийся, стоял в дверях кухни.
«Мама. Так мы... мы можем вернуться?»
И этот его вопрос... он был страшнее, чем вчерашний щелчок замка. Можем ли мы? Я посмотрела на Свету. Она была невозмутима.
«Можете. Но не так, как вы ушли. Вам нужен юрист. Хороший. Зубастый. И не сопливый мальчик, а... баба. Злая. Такая же, как твой Витя, только в юбке».
Я кивнула. Деньги, которые Виктор швырнул мне как подачку... Теперь я знала, на что они пойдут.
«Паш, — сказала я, и голос мой, на удивление, не дрогнул. — Найди Ане ее носки. Поедем. У нас дела».
«Куда?» — спросила Света.
«Ты же знаешь, где у нас тут ЕГРН? Мне нужна... свежая выписка. Прямо сейчас».
Я должна была увидеть это своими глазами. Увидеть черным по белому, что в государственной базе данных, прямо сейчас, в эту самую секунду, собственником нашего дома значусь я. Марина.
Света усмехнулась.
«Вот это правильно. Сначала — разведка. А потом — в бой».
Я пошла умываться. В крошечном зеркале в ванной на меня смотрела опухшая, растрепанная женщина. Но в глазах... в глазах что-то менялось. Страх уступал место чему-то другому. Холодному, твердому. Это была ярость. Но не истеричная. А спокойная, как уральский лед.
Я оделась. Взяла у Светы какую-то ее кофту, потому что мой халат был верхом неприличия. Дети, одетые в то, в чем их выгнали, молча стояли у двери.
«Мам, — Аня дернула меня за руку. — А... папа?»
«Папа... папа ошибся, дочка. Нам надо исправить его ошибку».
Когда мы вышли из МФЦ через два часа, у меня в руках был свежий лист А4. Выписка из Единого государственного реестра недвижимости.
Собственник: (Мое ФИО).
Основание: Договор дарения.
Обременений: нет.
Я стояла под мелким екатеринбургским дождем. Дети жались ко мне.
«Ну что, мам?» — спросил Паша.
Я сложила выписку и убрала ее в сумку, рядом с договором.
«А теперь, дети, — сказала я. — Мы идем искать злую бабу».
Часть 3. Анна Борисовна
Найти «злую бабу» оказалось несложно. Светка, через своих знакомых, дала мне номер. «Анна Борисовна. Дорого. Но она бульдог. Если возьмется — не отпустит».
Ее офис был в центре, в одном из новых стеклянных бизнес-центров, которые так не вязались со старым Екатеринбургом. Приемная вся в бежевых тонах. Тишина, как в мавзолее. Детей я оставила у Светы. Пашка вызвался сидеть с Аней, и я впервые увидела в его глазах не подростковый бунт, а ответственность.
Анна Борисовна оказалась высокой, худой женщиной лет шестидесяти. Прическа — идеальный пучок, ни единого выбившегося волоска. Дорогие очки в тонкой оправе. Она не предложила мне кофе. Она просто сказала: «Слушаю».
Я выложила всё. Про двадцать лет брака. Про то, как была «за мужем». Про Кристину. Про то, как нас выставили. Про договор дарения.
Она молча слушала, перебирая бумаги. Мой договор, выписку. Она не цокала языком, не сочувствовала. Ее лицо было непроницаемым.
«Значит, — сказала она, наконец, отложив выписку. — Фактически, ваш... супруг, — она сделала ударение на этом слове, — незаконно удерживает ваше имущество и препятствует вашему в него доступу. Плюс — в вашем доме проживают третьи лица. Эта... Кристина».
«Да. Но он... он же скажет, что сделка мнимая! Что он мне его подарил фиктивно!»
«Марина... — она впервые назвала меня по имени, отчества она, видимо, не признавала. — А вы? Вы считаете, что сделка мнимая?»
«Я... я не знаю. Тогда это была формальность...»
«Неправильный ответ, — прервала она меня. — Он подарил вам дом? Подарил. В знак любви и заботы о семье. Чтобы вы и дети были защищены. Это был его осознанный выбор. Вы дар приняли? Приняли. Вы в этом доме жили? Жили. Налоги платили? Коммуналку?»
«Ну... он платил. Со своих счетов».
«Неважно. Важно, что они оплачены. Сделка исполнена. Вы — добросовестный собственник. Точка».
Она говорила так, будто выносила приговор.
«И что... что теперь?» — спросила я.
«Теперь, — Анна Борисовна сняла очки и посмотрела на меня в упор. — У вас два пути. Путь долгий: суд. Развод, раздел имущества. Но дом делить не придется, он ваш, это не совместно нажитое, а дарственное. Но он будет оспаривать дарение. Это затянется на год, на два. У вас есть деньги на два года войны с ним? На съемную квартиру? На жизнь?»
Я покачала головой. Пятьдесят тысяч в кармане.
«Тогда есть путь короткий. Но неприятный. Вы — собственник. По закону, вы имеете право... просто войти в свой дом. А все, кто там находится без вашего разрешения — посторонние. И вы имеете право потребовать, чтобы они его покинули».
«Он... он не уйдет. Он меня убьет».
«Для этого, — Анна Борисовна чуть заметно улыбнулась краешком губ, — существуют специально обученные люди. Мы не будем ломать дверь. Мы всё сделаем красиво. Вы напишете заявление участковому. О том, что неизвестные лица проникли в ваш дом и мешают вам жить. А для обеспечения порядка и... кхм... убедительности, мы наймем частное охранное агентство. Просто чтобы они... постояли рядом. Крепкие мальчики очень отрезвляют тех, кто привык решать всё криком».
Я смотрела на нее. Это... это было похоже на рейдерский захват. На то, чем, возможно, баловался мой Витя в девяностые.
«Я... я не могу, — прошептала я. — Это же... Витя. Отец моих детей».
«Отец ваших детей, — отрезала Анна Борисовна, — выставил этих самых детей босиком на лестницу. Вы о ком сейчас заботитесь, Марина? О его чувствах? Или о том, где ваши дети будут спать завтра?»
Она была права. Жестоко, но права.
«Он поменял замки, — сказала я, вспомнив. — Я уверена, что он поменял замки».
«Прекрасно! — кивнула юрист. — Это — самоуправство. Еще одна статья. Это доказывает, что он осознанно препятствует вам. Значит, вы имеете полное право вызвать службу по вскрытию замков. В присутствии полиции».
План был циничным. Идеальным. И страшным.
«Сколько...» — начала я.
«Мои услуги — предоплатой. Плюс расходы на ЧОП и службу вскрытия. Думаю, в сто тысяч уложимся. Первоначальный взнос — пятьдесят».
Она назвала ровно ту сумму, что швырнул мне Виктор. Какая ирония.
«Я согласна», — сказала я, доставая из сумки пачку денег.
Когда я вышла из бизнес-центра, дождь кончился. Я позвонила Свете.
«Свет, всё. Запускаем».
«Умница. Что дети?»
«Пашка гуляет с Аней во дворе у тебя. Я сказала ему присматривать».
«Хорошо. Ой, Марина... тебе тут Виктор звонил».
У меня похолодело всё внутри.
«Что? На твой номер?»
«Нет. На твой старый домашний. Я же твою записную книжку старую храню. Он, видимо, всех обзванивает. Истерит».
«Что... что он сказал?»
«Что ты украла у него деньги. Те самые пятьдесят тысяч. И что если ты не вернешься к вечеру и не извинишься...»
«Что?»
«...то он подаст на тебя в розыск. Как на... пропавшую без вести. Вместе с детьми. И лишит тебя родительских прав».
Я прислонилась к холодной стеклянной стене здания. Он не просто забыл, что дом мой. Он решил меня уничтожить. Стереть. Он не сомневался ни секунды, что я — ничтожество, которое приползет обратно, на коленях. Он не учел одного. Когда загоняешь крысу в угол... она перестает быть библиотекаршей.
Часть 4. Хозяин положения
Весь следующий день ушел на подготовку. Анна Борисовна работала как машина. Она сама связалась с нашим районным участковым. Сама нашла ЧОП. Сама договорилась со службой вскрытия. Моя задача была одна — сидеть у Светы и не отсвечивать.
Это были самые длинные 24 часа в моей жизни. Аня постоянно плакала и спрашивала, когда мы вернемся домой к ее игрушкам. Пашка, наоборот, замкнулся. Он скачал себе на планшет какую-то игру-стрелялку и часами в ней просиживал, не реагируя ни на что. Он ушел в свою войну.
А Виктор... Виктор звонил. Он нашел номер Светы. Видимо, обзвонил всех по старой записной книжке.
«Марина! — орал он в трубку так, что Света держала телефон на расстоянии. — Ты где шляешься? Ты детей украла! Я сейчас полицию на тебя спущу! Ты же без меня — ноль! Ты понимаешь, что я тебя по миру пущу?»
Света, по инструкции Анны Борисовны, слушала и молча клала трубку.
«Упивается властью, — хмыкала она. — Думает, ты в панике ищешь, у кого перезанять. Он же тебя двадцать лет дрессировал. Он уверен, что ты вернешься. Хвост поджав».
Мне было страшно. Не физически. Мне было страшно, что у Анны Борисовны что-то не получится. Что участковый не приедет. Что ЧОПовцы испугаются связей Виктора. Что мы придем, а он... просто не откроет. И мы останемся стоять у ворот, как униженные попрошайки.
Вечером позвонил Пашка. Он сидел в другой комнате.
«Мам, зайди».
Я вошла. Он сидел, вцепившись в планшет.
«Что, сынок?»
«Она... эта... Кристина. Она...»
«Что?»
«Она выложила фотки. В инстаграм».
Он протянул мне планшет. Я увидела свою кухню. Мои шторы, которые я выбирала в Италии. И... она. Кристина. В моем шелковом халате, который мне Виктор привез из Гонконга. Она сидела на моем столе, закинув ногу на ногу, и держала бокал вина. Подпись: «Новая жизнь. Новый дом. Новая я. #счастье #любовь #доммилыйдом».
А на следующей фотографии... она была в моей спальне. Лежала на моей кровати.
Меня затошнило. Это было уже не предательство. Это было осквернение. Он привел ее в мой мир и позволил ей надеть мою кожу.
«Мам, — Пашка посмотрел на меня. Его глаза были сухими. — Ты... ты должна их выгнать. Слышишь? Ты должна».
Я смотрела на фотографию этой улыбающейся, молодой, наглой девицы, которая метила мою территорию. И лед, который до этого просто сковывал мне сердце, превратился в иглу.
«Да, сынок, — сказала я. — Я должна».
Я позвонила Анне Борисовне.
«Я готова. Когда?»
«Завтра. В десять утра. Участковый (его звали капитан Самойлов) будет на месте. ЧОП "Гранит" тоже. Будьте вовремя, Марина. И возьмите детей».
«Детей? Зачем?»
«Чтобы они видели, что их мать — не жертва. И чтобы Самойлов видел, что речь идет не просто о квадратных метрах, а о детях, оставшихся без крова. Это ускоряет процесс».
Ночью я не спала. Я смотрела в потолок Светкиной квартиры. Я прокручивала в голове. Как он откроет. Что он скажет. Что я скажу. Я, которая двадцать лет говорила ему только «да, дорогой» и «конечно, милый».
Утром я оделась. Не в халат. Я надела свое единственное приличное платье, которое чудом оказалось в сумке. Сделала пучок, как у Анны Борисовны. Нашла в косметичке помаду.
«Мам, ты куда?» — сонно спросила Аня.
«Домой, дочка. Мы едем домой».
Света перекрестила нас на пороге.
«Ни пуха, Маринка».
«К черту», — ответила я.
Мы взяли такси. Пашка всю дорогу молчал, сжав кулаки. Аня притихла.
Когда мы подъехали к нашему поселку, у ворот уже стояла машина участкового и черный джип без опознавательных знаков. Анна Борисовна в строгом пальто стояла рядом с участковым. Двое мужчин в форме ЧОПа, похожие на шкафы, курили у джипа.
Она кивнула мне. «Пора».
Мы подошли к двери. К моей двери. Я нажала на звонок. Внутри залаяла наша собака, Рекс. Кажется, ее не выгнали.
Шаги. Дверь открылась.
На пороге стоял Виктор. В шелковом халате (не моем, в своем). Он был расслаблен. Увидев меня, он ухмыльнулся.
«А, явилась. С ума сошла? Я же сказал...»
Потом его взгляд скользнул по мне, остановился на детях, на участковом, на ЧОПовцах, и, наконец, на Анне Борисовне. Ухмылка сползла.
«Это... что такое?» — спросил он. — «Марина, ты в полицию на меня заявила? Дура!»
Он шагнул ко мне. Но один из ЧОПовцев сделал полшага вперед и просто... встал между нами.
Виктор опешил.
И тогда вперед вышла Анна Борисовна. Она держала в руках папку.
«Гражданин (ФИО Виктора), — ее голос звенел, как сталь. — Вы в данный момент незаконно находитесь на территории частной собственности, принадлежащей гражданке (Мое ФИО), вот подтверждающие документы. Прошу вас, а также всех посторонних лиц, немедленно освободить данное жилое помещение».
Наступила тишина. Было слышно, как капает вода с крыши. Виктор посмотрел на юриста. Потом на меня.
«Ты... — прохрипел он. — Ты что... придумала? Какой... какой собственности? Это мой дом! Я его строил!»
«Вы его подарили, — ледяным тоном ответила Анна Борисовна. — Пятнадцать лет назад. Вот договор, вот свежая выписка из ЕГРН. Капитан, — она повернулась к Самойлову, — прошу зафиксировать факт препятствования доступу собственника в жилье».
Участковый, молодой парень, которому всё это явно было в тягость, кашлянул.
«Гражданин... (ФИО Виктора). Документы в порядке. Вы... это... не нагнетайте. Вам надо уйти».
«Уйти?! — взревел Виктор. — Мне?! Из моего дома?! Да я вас... да я тебя, Марина...»
«Витя?»
На лестнице появилась она. Кристина. В том самом моем халате. Сонная. Растрепанная.
«Витя, что за шум? У меня голова болит...»
Она увидела меня. Увидела полицию. И ее лицо вытянулось.
Часть 5. Крах "хозяина"
(Мы продолжаем с того же места. Напряженная тишина.)
Кристина стояла на верхней ступеньке лестницы, инстинктивно запахивая халат. Мой халат. Ее взгляд метался от Виктора ко мне, к хмурым лицам ЧОПовцев.
«Витя, что происходит?» — ее голос стал тонким, испуганным.
Виктор не смотрел на нее. Он смотрел на меня. В его глазах была такая смесь... неверие, ярость и что-то еще. Растерянность. Он, «хозяин жизни», вдруг понял, что почва уходит из-под ног.
«Марина, прекрати этот цирк, — процедил он, пытаясь вернуть свой властный тон. — Ты что, думаешь, эта бумажка... эта липа... что-то значит? Я ее завтра же в суде порву!»
«Можете рвать, — пожала плечами Анна Борисовна. — А сегодня вы покидаете этот дом. Или капитан Самойлов будет вынужден оформить протокол о самоуправстве. А мои коллеги, — она кивнула на "шкафы" из ЧОПа, — помогут вам это сделать».
«Это... это рейдерство!» — закричал Виктор.
«Это восстановление законных прав собственника, — поправила юрист. — Капитан, вы будете действовать?»
Участковый Самойлов тяжело вздохнул. Ему явно не хотелось связываться с человеком уровня Виктора. Но документы были железные. А еще тут была женщина-юрист, которая знала закон лучше него, и двое детей, которые смотрели на него с отчаянной надеждой.
«Гражданин (ФИО Виктора), — сказал он тверже. — Пройдемте. Не будем доводить до... неприятного. Вы можете взять свои личные вещи. Вам... вам дадут время».
И тут Кристина, видимо, всё поняла. Она поняла не юридическую суть, а практическую. Она поняла, что «хозяин» — не он.
Она сбежала вниз по лестнице.
«Витя, — она схватила его за руку. — Что она несет? Какой... какой ее дом? Ты же... ты же сказал, это твой дом!»
Виктор отдернул руку. Его лицо стало багровым.
«Заткнись, — прошипел он. А потом посмотрел на Анну Борисовну. — Я не уйду. Это мой дом. Я тут всё...»
«Он поменял замки, — тихо сказала я участковому. — Вчера. Я, собственник, не могла попасть домой».
Это было последней каплей. Для Самойлова это был прямой вызов ему, как представителю власти.
«Так, — рявкнул он. — Значит, по-хорошему не хотите? (ФИО Виктора), если вы сейчас же не освободите помещение, я вызываю наряд и оформляю вас за неповиновение. Вы меня поняли?»
Виктор сдулся. Как... как проколотый шар. Вся его спесь, вся его «хозяйская» уверенность... всё вышло. Он посмотрел на меня.
«Ты... ты...» — он не мог подобрать слов.
«Кристина, — сказала я. Впервые подав голос. Громко и четко. — Вы находитесь в моем доме. В моем халате. У вас пятнадцать минут, чтобы собрать свои вещи и уйти».
Она вздрогнула. Посмотрела на меня. Потом на Виктора. И в ее глазах появилось... презрение. Не ко мне. К нему.
«Так... — протянула она. — Так у тебя... ничего нет? Ты... ты мне врал? Ты голый, Витя?»
Она развернулась и, не сказав больше ни слова, побежала наверх.
Виктор остался стоять в прихожей. Он был жалок. Мужчина, который полжизни строил империю, который считал себя богом в этом маленьком мирке, только что был публично... кастрирован. Морально.
Анна Борисовна посмотрела на часы.
«Пятнадцать минут. Ваши личные вещи, гражданин. Зубная щетка, смена белья. Всё остальное — через суд. Если докажете, что оно ваше».
Она была безжалостна.
Пашка стоял рядом со мной. Я чувствовала, как он дрожит. Не от страха. От торжества. А Аня спряталась за моей спиной.
Мы слышали, как наверху хлопают дверцы шкафов, как зло бросают вещи в чемодан.
Виктор медленно, как старик, побрел к лестнице.
«Я... я возьму костюм», — пробормотал он.
«Один, — сказала Анна Борисовна. — И документы. Если они здесь».
Через десять минут Кристина спустилась. Уже одетая. С чемоданом на колесиках. Она не посмотрела ни на меня, ни на Виктора. Она просто прогрохотала чемоданом к выходу, распахнула дверь и, прежде чем уйти, бросила ему через плечо:
«Неудачник. Я на "короля" ставила, а ты... фу».
Дверь хлопнула.
Виктор спустился следом. В костюме. С портфелем в одной руке и маленькой спортивной сумкой в другой. Он остановился передо мной.
«Ты... ты еще пожалеешь, Марина. Ты поняла? Я тебя... я тебя...»
«Идите, Виктор, — сказала я. — Просто идите».
Он посмотрел на Пашку.
«Сын. Ты... ты с ней останешься? С этой...»
Пашка шагнул вперед и встал рядом со мной.
«Я останусь с мамой. В нашем доме».
Виктор сплюнул на пол. Прямо на мой паркет.
И вышел.
Я смотрела ему вслед. Участковый Самойлов вышел за ним, что-то бурча в рацию. ЧОПовцы остались в дверях.
Наступила тишина.
«Ну вот, — сказала Анна Борисовна, поправляя перчатки. — Теперь — замки. Вызывайте мастера. Моя работа здесь закончена. Счет я вам пришлю».
Она кивнула и ушла.
Я осталась стоять на пороге. Рядом со мной — мои дети. А впереди — мой дом. Который пах чужими духами, предательством и... победой.
Часть 6. Запах чужих духов
(Звук: Скрежет металла, работа слесарного инструмента. Потом — громкий, смачный щелчок нового замка.)
Мастер по вскрытию, угрюмый мужчина, сделал всё быстро. Старый замок, который ставил Виктор, вылетел с хрустом. Новый, массивный, встал на его место.
«Вот, хозяйка, — он протянул мне связку ключей. — Теперь без вас — никто. Даже танком».
Я взяла ключи. Они были теплыми от его рук. И тяжелыми. Это был первый раз за двадцать лет, когда у меня были свои ключи. Не те, что «выдал» Виктор. А мои.
ЧОПовцы вежливо попрощались и уехали. Мы остались одни. Я, Пашка и Аня.
Я вошла первой.
Дом был... чужим. На вешалке в прихожей висела незнакомая мне яркая куртка. На тумбочке — початая пачка тонких сигарет. И запах. Резкий, приторно-сладкий запах ее духов. Он был везде.
Аня отцепилась от моей руки и побежала в свою комнату.
«Мама! Мама, иди сюда!»
Я поднялась. В комнате Ани... всё было перевернуто. Нет, не разгромлено. Просто... чужие вещи. Кристина, видимо, решила, что комната десятилетней девочки ей не нужна, и устроила там гардеробную. Анькины игрушки были сметены в угол, на ее кровати валялись джинсы и кофточки.
«Она... она трогала моего мишку», — прошептала Аня. Ее плюшевый медведь валялся на полу.
Пашка ворвался в свою комнату. Там, слава богу, всё было на месте. Видимо, его территория «новую хозяйку» не интересовала. Он молча сел за свой компьютерный стол.
Я пошла в нашу... в мою спальню.
Там был самый эпицентр. Запах духов был таким густым, что можно было вешать топор. Постель была смята. На тумбочке — бокал со следами помады. И... мой халат. Тот самый, шелковый. Она его бросила на пол. Скомкала. Как грязную тряпку.
Я стояла и смотрела на это. И во мне не было... знаете, не было вот этой женской обиды, ревности. Было омерзение. Как будто я вошла не в спальню, а... в грязь. Как будто в мой дом принесли что-то липкое, заразное.
Я взяла этот халат двумя пальцами. Подошла к окну. Распахнула его настежь. Холодный ноябрьский воздух ворвался в комнату. Я вышвырнула халат в окно.
Потом я стянула с кровати всё постельное белье. Простыни, пододеяльник, наволочки. Всё, к чему она прикасалась. Я сгребла это в охапку, отнесла в ванную и запихнула в стиральную машину. Засыпала двойную порцию порошка. Включила режим «Кипячение».
Я вернулась в спальню. Открыла все шкафы. Ее вещи... она, к счастью, забрала почти всё. Но остался мусор. Фантики от конфет. Пустые флаконы.
«Мам, — Пашка стоял в дверях. — Что делать будем?»
«Убираться, — сказала я. — Нам нужна генеральная уборка. Нам надо... вымыть дом».
И мы начали.
Мы работали молча, остервенело. Аня, забыв про слезы, драила свою комнату. Она вымыла каждую игрушку. Пашка пылесосил и двигал мебель. А я... я мыла. Я мыла полы. Я взяла самое едкое средство, которое нашла. Я терла паркет, я терла плитку. Я хотела вымыть из дома не просто грязь. Я хотела вымыть память о ней. И о нем.
Мы работали несколько часов. Без перерыва.
Под вечер дом сиял. И пах не духами. А хлоркой, лимоном и... чистотой. Я открыла все окна, чтобы проветрить. Дом наполнился морозным, свежим воздухом.
«Мама, есть охота», — сказала Аня.
И я поняла, что мы со вчерашнего дня ничего толком не ели. А в холодильнике...
Я открыла его. Там стояла начатая бутылка шампанского. Дорогие сыры. Фрукты. Всё то, что я покупала только по праздникам. Их... «новая жизнь».
Я взяла черный мешок для мусора.
«Паша, помоги».
Мы выгребли всё. Всё, что они купили. Все эти деликатесы, всю эту чужую еду. Мы завязали мешок и вынесли его на помойку.
«А что мы есть будем?» — спросила Аня.
«Сейчас, — сказала я. — Я закажу пиццу. Три. Самых больших. С двойным сыром».
Пашка впервые за два дня улыбнулся.
Мы сидели на полу в гостиной. На чистом, вымытом полу. Мы ели пиццу прямо из коробок. Рядом лежал Рекс, наш пес, который сначала не понял, что происходит, а теперь радостно уплетал колбаски.
«Мам, — сказал Пашка, отпивая колу. — Он же... он же не отстанет. Папа. Он же будет судиться».
Я кивнула. Я это понимала.
«Будет, сынок».
«И что?»
«И мы будем бороться. Теперь мы будем. У нас есть Анна Борисовна. И у нас есть... вот это».
Я постучала по ключам, которые лежали у меня на коленях.
«А если... если он придет?» — спросила Аня.
«Он не придет, милая. У нас новый замок. А если придет — мы вызовем капитана Самойлова. Ему это не понравится».
В тот вечер мне позвонила Света.
«Ну что, партизаны? Живы?»
«Живы, Свет. Спасибо тебе. Если бы не ты... я бы...»
«Да ладно, — отмахнулась она. — Ты бы и сама додумалась. Просто позже. Ты... ты как?»
«Я... — я посмотрела на своих детей, которые мирно жевали пиццу, на свою чистую гостиную. — Я в порядке, Свет. Я, кажется, впервые за двадцать лет... в полном порядке».
Я знала, что это не конец. Я знала, что Виктор так просто не сдастся. Он будет мстить. Он будет пытаться отобрать дом через суд, он будет настраивать детей против меня, он будет портить мне жизнь.
Но в тот вечер, в моем чистом доме, сидя на полу с моими детьми, я знала одно: он больше не хозяин. Ни в этом доме. Ни в моей жизни.
Часть 7. Затишье перед бурей
Следующая неделя была... странной. Как жизнь после тяжелой операции. Ты вроде бы дома, всё на своих местах, но всё равно болит.
Дом был наш, но в нем зияли дыры. Виктор забрал не только свои костюмы. Он, пока мы были у Светы, вывез свой компьютер. Вывез... кофемашину. Мелочь, но такая унизительная. Как будто пометил территорию в последний раз. Кристина, в свою очередь, прихватила мои лучшие туфли. Я обнаружила пропажу только через два дня.
Но это было неважно. Важно было то, что Виктор молчал.
Он не звонил. Не писал. Не появлялся.
Это пугало больше, чем его крики. Я знала своего мужа. Он не из тех, кто прощает. Он затаился. Он готовил удар.
Анна Борисовна тоже это понимала.
«Он ищет юристов, Марина, — сказала она мне по телефону. — Он собирает компромат. Он будет доказывать в суде, что дарение было мнимым. Что все эти годы он содержал дом, платил налоги. Что ты — недееспособная истеричка. Готовься».
И я готовилась. По ее совету, я начала собирать свои доказательства. Я нашла старые тетради Аньки с ее рисунками — «Мама, Папа, Я и наш Дом». Я нашла фотографии, где я сажаю цветы в саду. Любую мелочь, которая доказывала, что я тут не гость, а хозяйка.
Дети пошли в школу. Это было самым сложным.
Пашке пришлось хуже всех. Он — в выпускном классе. Весь поселок, вся их «элитная» гимназия гудела. «Слышали, (ФИО Виктора) жена из дома выгнала? Вместе с любовницей! Говорят, она у него всё отжала».
Пашка приходил черный. Он дрался. Дважды.
«Мама, они говорят... они говорят, что ты...»
«Что, Паш? Что я... стерва? Что я его обобрала?»
«...Да».
«А ты как думаешь?»
Он посмотрел мне в глаза.
«Я думаю... мало ты ему. Надо было его самого в одних тапочках на мороз. Как он нас».
В нем было столько злости. Я боялась этой злости. Я боялась, что она его съест.
А Аня... Аня стала бояться. Она боялась оставаться одна. Она просыпалась по ночам и кричала, что «папа ломится в дверь». Мне приходилось спать с ней.
Я жила на те деньги, что Света мне одолжила, и на остатки от «подачки» Виктора. Анна Борисовна велела мне срочно подавать на алименты.
«На детей — обязательно. И на свое содержание, пока Ане нет четырнадцати (по закону). Он должен платить, Марина. Это его обязанность».
Я пошла подавать на алименты. И тут-то меня и ждал первый удар.
«Извините, — сказала мне девушка в окошке суда. — Но... на вашего мужа уже подан иск. На взыскание крупной суммы».
«Что? Какой суммы?»
«Я не могу разглашать. Но... тут... иски от его партнеров по бизнесу. На очень большие деньги. Похоже, у него серьезные проблемы. И на его счета... наложен арест».
Я вышла из суда. В ушах звенело. Арест. Проблемы с бизнесом.
Я начала понимать.
Кристина. Его уход ко мне. Его спешка.
«Он... он не ко мне уходил, — прошептала я, стоя на крыльце суда. — Он от них уходил».
Я позвонила Анне Борисовне.
«Он банкрот? — спросила она немедленно. — Или близок к этому?»
«Похоже, что да. На его счетах арест».
«Марина... — в голосе юриста впервые появилось что-то похожее на... волнение. — Это всё меняет. Он... он не просто так от тебя уходил. Он, видимо, хотел всё скинуть на Кристину. Переписать на нее что-то... А когда понял, что бизнес рушится...»
«...Он решил выгнать нас, чтобы мы не претендовали на остатки. И чтобы мы не были... свидетелями? Обузой?» — закончила я.
«Хуже, — сказала Анна Борисовна. — Он, скорее всего, захочет... вернуться. Не к тебе, Марина. В дом. Он захочет доказать, что дом — его. Единственный актив, который нельзя арестовать, потому что он... твой».
Картинка складывалась. Пятнадцать лет назад он «подарил» мне дом, чтобы спасти его от кредиторов. А теперь... он хотел его вернуть. Чтобы снова в нем спрятаться. Но я, с моим «бунтом», спутала ему все карты.
«Что... что он сделает?»
«Он пойдет на всё. Он докажет, что дарение — фикция. Что вы с ним были в сговоре тогда, пятнадцать лет назад, чтобы обмануть кредиторов. И если он это докажет... Марина, сделку признают ничтожной. Дом вернется ему. И его тут же заберут приставы. За долги. Вы... вы все окажетесь на улице. И ты, и он».
У меня потемнело в глазах. Я победила... только для того, чтобы потерять всё через месяц?
«Что делать, Анна Борисовна?»
«Доказывать, что это был дар. Что это была его воля. Что вы — добросовестный собственник. Но он будет давить на то, что вы были в сговоре. Нам нужен... нам нужен кто-то, кто подтвердит, что он действительно дарил вам дом из любви. А не из страха».
Но кто? Все его друзья, партнеры... они все будут на его стороне. Или просто не захотят связываться.
Я повесила трубку. Я стояла, и уральский ветер пронизывал меня до костей. Я выиграла битву. Но война, настоящая, грязная война... только начиналась.
Часть 8. Финал. Справедливость
Суд был назначен через месяц. Этот месяц мы жили как на вулкане. Пашка стал моим главным помощником. Он больше не играл в стрелялки. Он искал в интернете статьи, законы. Он был моим маленьким юристом.
А Виктор... Виктор действовал. Он начал звонить. Но не мне. Он звонил Пашке.
«Сын, — я слышала его вкрадчивый голос, я поставила на громкую связь. — Мать с ума сошла. Она нас всех без дома оставит. Эти... бандиты, они всё отберут. Скажи ей, пусть... пусть она мне его "вернет". Фиктивно. Я всех обману, и мы заживем, как раньше».
«Как раньше — не будет, пап, — ответил Пашка и отключился. — Он врет, мам. Он просто хочет опять тебя использовать».
Потом Виктор пришел к школе Ани. Он пытался увести ее. Дарил ей огромную куклу. Аня убежала с плачем. Пришлось писать заявление в опеку, чтобы ему запретили приближаться к детям.
Он был как загнанный зверь.
Наступил день суда. Зал был маленький, душный. Виктор сидел напротив, со своим адвокатом — лощеным, дорогим. Виктор похудел, осунулся. Взгляд у него был... волчий.
Его адвокат начал речь. Он говорил красиво. О том, что сделка дарения была мнимой. Что совершена она была «под влиянием заблуждения» и с целью ухода от ответственности перед кредиторами тогда, пятнадцать лет назад. Что Марина всю жизнь была иждивенкой, не работала, и дом содержал только Виктор.
«Мой доверитель, — вещал адвокат, — просто хотел защитить семью. А его супруга, воспользовавшись его проблемами в бизнесе, совершила... по сути, рейдерский захват его единственного жилья».
Анна Борисовна слушала молча. Потом встала она.
«Ваша честь. Мы говорим не о бизнесе. Мы говорим о семье. Да, (ФИО Виктора) подарил дом. Но он подарил его не "для вида". Он подарил его жене и детям. Он обеспечил их. А когда у него появилась... — она сделала паузу, — ...новая страсть, он решил, что дар можно... отозвать. Как игрушку. Он выгнал жену и двоих детей на улицу. Зимой. На Урале. Босиком. Вот показания участкового Самойлова. Вот заявление в опеку о преследовании дочери».
«Это эмоции! — вскочил адвокат Виктора. — К делу не относится!»
«Это — мотив, — отрезала Анна Борисовна. — Мотив ответчика — не вернуть свое. А спрятать свое. И лишить истца и ее детей последнего. Мы утверждаем, что сделка была реальной. И у нас есть свидетель».
Виктор вздрогнул. Какой свидетель?
«Суд приглашает свидетеля со стороны истца... (ФИО)».
Дверь открылась. В зал вошла... Света. Моя Света, в своем лучшем платье, с гордо поднятой головой.
«Я... — начала Света, и голос ее дрожал, но она справилась. — Я дружу с Мариной... тридцать пять лет. Я была у них дома... редко. Виктор меня не жаловал. Но я была там. Пятнадцать лет назад. На новоселье. Когда они только... ну... отметили этот дом».
«И что вы там слышали?» — спросила Анна Борисовна.
«Тост. Виктор... он был... ну... выпивши, рад. Он поднял бокал и сказал... Я дословно помню. Он сказал: "Я много рискую. Но моя семья... моя Марина и мой Пашка (Ани еще не было)... они будут в безопасности. Этот дом — ее. Марины. Это моя ей... гарантия. Даже если я останусь ни с чем, у них будет крыша над головой". Он... он так сказал. Все слышали».
Виктор вскочил.
«Вранье! Не было такого! Ты кто такая? Завистливая...»
«Тишина! — стукнул молотком судья. — Сядьте, ответчик».
Адвокат Виктора пытался сбить Свету.
«Вы... вы подруга! Вы заинтересованное лицо!»
«Я заинтересована в правде, — твердо сказала Света. — Я библиотекарь. Я привыкла к фактам. А факт в том, что он сам, прилюдно, объявил этот дом — подарком. Не фикцией. А подарком».
Суд удалился на совещание.
Мы ждали час. Виктор ходил по коридору. Он курил одну за другой. Он не смотрел на меня.
Нас позвали.
Судья (пожилая, уставшая женщина) читала решение.
«...суд... рассмотрев материалы дела... показания свидетелей... учитывая интересы несовершеннолетних детей... решил: в иске (ФИО Виктора) о признании сделки дарения недействительной... отказать. Признать (ФИО Марины) добросовестным приобретателем...»
Я не слушала дальше. Я схватила Свету за руку. Анна Борисовна сдержанно кивнула.
Виктор... он просто сел. Обмяк.
К нему подошел его адвокат, что-то сказал, пожал плечами и ушел.
Мы вышли из зала. Виктор сидел на лавке в коридоре, закрыв лицо руками. Он... плакал. Тихо, беззвучно. Не «хозяин». Не «бог». Просто... сломленный, немолодой мужчина.
Я остановилась. Пашка дернул меня за руку. «Мам, пошли».
«Подожди, Паш».
Я подошла к нему. Он поднял на меня красные, злые глаза.
«Что? Порадоваться пришла? Отжала? Довольна?»
«Нет, Витя, — сказала я. — Я не радовалась. Ни одной секунды. Ты... ты сам всё это сделал. Пятнадцать лет назад — ты спас нас. Ты дал мне этот дом. А вчера... ты пытался его отнять. Не у меня. У своих детей».
«У меня... у меня ничего нет, Марина, — прошептал он. — Всё. Бизнес... Кристина... всё. Банкрот».
«У тебя есть дети, Витя. Которых ты выгнал на мороз. Вспомни об этом. Алименты, — добавила я, уже без злости, просто констатируя факт, — ты платить обязан. Как только твои аресты снимут. Найди работу. Любую».
Я повернулась и пошла к выходу.
«Мама! — крикнул Пашка. — Ты зачем с ним говорила?»
Я остановилась уже на улице. Шел первый снег.
«Он... он всё-таки твой отец, Паш. И он... он должен знать, что справедливость — это не когда ты забираешь всё. А когда каждый получает то, что заслужил. Мы — дом. А он... он получил урок».
Мы поехали домой. В мой дом.
(Звук: Тихая, спокойная музыка. Шум вечернего дома — работает телевизор, стук клавиатуры.)
Вы знаете, прошло полгода. Виктор... он пропал. Света говорит, уехал в какой-то маленький городок. Не знаю. Алименты пока не платит.
Я устроилась на работу. В ту самую районную библиотеку, к Свете. Платят копейки. Но я... я работаю. Я приношу домой деньги. Пашка поступил на бюджет, на юридический. Сказал, что Анна Борисовна его вдохновила. Анька перестала бояться и снова прячет «секретики» под плинтусом.
Дом... он всё еще наш. Он большой для нас. Иногда я думаю его продать и купить две квартиры — себе и детям. Но пока... пока мы здесь.
Я вымыла запах чужих духов. Я сделала ремонт в спальне. Я больше не «за мужем». Я — Марина. И я — хозяйка. Не дома. Нет.
Хозяйка своей собственной жизни. И этот щелчок замка... теперь я слышу его только когда сама закрываю дверь. Изнутри.