Я видела, как рушатся семьи из-за наследства. Как люди, которые вчера ели за одним столом, сегодня готовы перегрызть друг другу глотки из-за квадратных метров, из-за старого серванта, из-за дачи в Смышляевке. Это всегда грязно. Но история Виктора... это другое.
Это не просто про дом. Это про то, как тебя, раздавленного горем, предает самый, казалось бы, близкий человек. Тот, кто должен был разделить с тобой эту боль. Теща. Второе «я» твоей умершей жены.
Виктор хоронил Алину, свою Алочку, в конце октября. Холодный самарский дождь сек по лицу, смешиваясь с тем, чего он, 62-летний мужик, инженер, не стеснялся. Сорок лет вместе. Сорок лет они строили этот дом. Не особняк, нет, простой, крепкий дом в «Царёвой» деревне, под Самарой. Он сам клал этот кирпич. Алина сама сажала эти пионы, которые сейчас увяли под первым заморозком. Он смотрел на мокрую землю, и ему казалось, что его хоронят вместе с ней. Он еще не знал, что худшее – впереди. Он не знал, что Раиса Павловна, его «мама Рая», которая рыдала у него на плече, уже все решила. И что через три недели она придет не с пирогами, а с юристом. И скажет то самое страшное слово: «Выселяйся».
Часть 1
Сороковины прошли тихо. Виктор так и не пришел в себя. Дом, который раньше гудел голосом Алины, ее смехом, ее вечным «Витя, чай будешь?», оглох. Замер. Он ходил по комнатам, как привидение, натыкаясь на мебель. Вся жизнь – вот она, в этих фотографиях, в ее вязании, которое так и осталось на спицах у кресла, в запахе ее духов, который еще держался в шкафу. Он механически пил таблетки, которые прописал врач, механически отвечал на звонки сочувствующих и засыпал, обнимая ее подушку.
Раиса Павловна звонила. Контролировала. «Витя, ты поел?», «Витя, ты за отопление заплатил?», «Ты там не раскисай, Алина бы не хотела». Он был благодарен за эту заботу. Он, мягкий по натуре человек, всегда немного робел перед этой властной, высокой, «номенклатурной» женщиной, которая даже на пенсии сохранила командный голос завотделом. Он всегда знал, что Раиса Павловна считает, будто Алина – «золотая медалистка», «красавица» – заслуживала лучшей партии, чем тихий инженер-конструктор. Но сорок лет совместной жизни, казалось, давно примирили их.
Оказалось – нет.
Она пришла на сорок первый день. Не одна. С ней был худой, неприятно дергающийся молодой человек в дорогом костюме и с папкой. Раиса Павловна была не в черном платке. На ней был строгий серый костюм, поджатые губы и тот самый взгляд, которым она, должно быть, распекала подчиненных в своем НИИ.
– Витя, садись, – сказала она, не разуваясь, проходя в гостиную. – Разговор есть.
Виктор сел. Он посмотрел на молодого человека. Тот молча открыл папку.
– Это – Кирилл Андреевич, юрист, – сухо представила теща. – Так вот, Виктор. Мы с тобой люди взрослые. Скорбь скорбью, а порядок должен быть.
Виктор не понял. Он кивнул.
– Дом, – Раиса Павловна обвела взглядом гостиную, которую Алина отделывала с такой любовью. – Этот дом... он принадлежит мне.
У Виктора зашумело в ушах.
– Как... Рая? Мама? Что ты такое говоришь? Мы же... мы же вместе его... с фундамента...
– Твои копейки тут роли не играют, – отрезала теща. – Алина была мудрой девочкой. Она знала, кому на самом деле все должно достаться. Кирилл Андреевич, покажите.
Юрист выложил на стол документ. Дарственная. Виктор вцепился в строчки. Его руки дрожали. «Я, Алина Викторовна... дарю моей матери, Раисе Павловне...» Дата стояла странная. Десять лет назад. Какой-то юбилей тещи, кажется. Он смутно припомнил, что Алина тогда что-то подписывала, говорила «маме будет приятно, формальность». Он не вникал. Он доверял.
– Как... – это все, что он мог выдохнуть. – Аля? Но... почему?
– Потому что она знала, что ты – непрактичный, – в голосе Раисы Павловны зазвенел металл. – Ты все спустишь, продашь за копейки. А это – память моей дочери. Я не дам ее растоптать.
– Да кому я ее продам! – вскрикнул Виктор. – Это мой дом! Наш дом!
– Бывший ваш, – поправил юрист, дернув щекой. – Дарственная имеет полную юридическую силу. Она была зарегистрирована в Росреестре десять лет назад. Право собственности – у Раисы Павловны. Вы, Виктор... э-э... Сергеевич, здесь больше не прописаны.
– Как не прописан?..
– Алина выписала вас по доверенности пять лет назад. Когда вы делали рефинансирование... или что-то такое. Вы сами ей доверенность дали, – Раиса Павловна смотрела на него в упор. Холодно.
И он вспомнил. Пять лет назад. Он действительно давал ей генеральную доверенность на все операции с недвижимостью. Он лежал в больнице с сердцем, а она занималась какими-то бумагами по ЖКХ. Он подписал, не глядя. Алина... неужели Алина? Нет. Не она. Это была она. Теща. Это она все подстроила.
– Я никуда не уйду, – прошептал Виктор, но голос его уже сломался.
– Уйдешь, – сказала Раиса Павловна. – По-хорошему или через приставов. Я даю тебе три дня, чтобы собрать вещи. Свои. Личные. Мебель, технику – не трогать. Это все Алина покупала. Значит, мое.
– Да куда я пойду?!
– Это не мои проблемы, Витя. Ты не родственник. Ты – бывший муж моей дочери. Чужой человек. Три дня.
Они ушли. Хлопнула дверь. Виктор остался сидеть в гостиной. Оглохший дом вдруг снова наполнился звуками – тиканьем часов. Громким, безжалостным тиканьем. Он смотрел на портрет Алины на стене. Она улыбалась.
– Аля... – прошептал он. – За что?
Три дня превратились в ад. Он бродил по дому, не веря. Это был не дурной сон. Это была реальность. Он позвонил было юристу, которого нашел в интернете. Тот выслушал, хмыкнул: «Дарственная? Зарегистрированная? Десять лет назад? Мужик, шансов – ноль. Она собственник. Ты – никто. Съезжай, пока тебе за незаконное проникновение не впаяли».
Он собрал два чемодана. Одежда. Фотографии в старом альбоме. Ее вязание. Он не мог его оставить. Раиса Павловна приехала лично, с грузовиком и двумя грузчиками. Она ходила по дому, тыкая пальцем: «Это забрать, это на Авито». Она уже продавала.
Виктор стоял на крыльце своего дома. Замок щелкнул. Новый замок. Раиса Павловна посмотрела на него через плечо.
– Ну, бывай, Виктор. Не поминай лихом.
Он остался на улице с двумя чемоданами. Холодный ноябрьский ветер бил в лицо. Он побрел на остановку. Друг, которому он позвонил в отчаянии, согласился приютить его на пару недель в своей крошечной «однушке» на Мехзаводе. Виктор сел в автобус. Он смотрел, как удаляется его улица, его дом, его жизнь. В голове не было ни одной мысли. Только гул. Гул, как в пустом, разграбленном доме.
«Однушка» на Мехзаводе, куда его пустил старый институтский друг Олег, была прокуренной, заваленной старыми журналами и пахла холостяцкой едой. Она была чужой. После простора их с Алиной дома, этот седьмой этаж в панельке давил. Виктор спал на раскладушке на кухне, между холодильником «Саратов» и окном, из которого дуло. Ночью он слушал, как гудит холодильник и как за стенкой Олег смотрит свои боевики. А когда засыпал, ему снился дом. Снилось, как он пытается открыть калитку, а ключ не подходит.
Он прожил так неделю. Потом вторую. Он превратился в тень. Он похудел, перестал бриться. Днем, когда Олег уходил на работу, Виктор просто сидел на табуретке и смотрел в окно на серый ноябрьский двор. В голове крутилось одно: «Как она могла? Аля, как ты могла?»
Это было хуже, чем предательство Раисы. То, что сделала теща, было... отвратительно, но в ее характере. Она всегда была хищницей. Но Алина? Его Аля, которая не могла заснуть, если они не поцеловались на ночь? Которая всегда говорила: «Витя, мы – одно целое»?
Он перебирал в памяти эти десять лет. Юбилей матери. Что-то с налогами... Да, Алина говорила: «Мама боится, что если со мной что-то случится, налог на наследство будет большой. Давай я ей как бы подарю, а жить-то мы живем, какая разница? Это формальность, Вить». Он тогда махнул рукой. Формальность. Он верил ей. А потом, пять лет назад, та доверенность. В больнице. «Витя, подпиши, а то мне по ЖКХ надо бегать, а без твоей подписи не принимают». Он подписал. Он бы ей подписал что угодно.
И теперь эта «формальность» вышвырнула его на улицу. Алина, получается, загодя, за десять лет, подготовила ему эту ловушку? Выписала из дома, как котенка? Чтобы ее маме было удобнее? Мысль эта была такой чудовищной, что мозг отказывался ее принимать. Но документы, которые швырнул ему на стол тот юрист, кричали об этом.
Олег, возвращаясь с работы, пытался его тормошить.
– Вить, ты чего? Ты не сдавайся. Надо бороться. Адвоката найдем!
– Какого адвоката, Олег? – глухо отвечал Виктор. – Дарственная. Зарегистрирована. Шансов нет.
– Да как нет-то? Вы сорок лет прожили! Совместно нажитое!
– Я там никто, – отрезал Виктор. – Я там даже не прописан. Алина... позаботилась.
Он не мог выговорить это вслух, но он думал: «Она, наверное, разлюбить меня успела. Давно. А я, дурак, не замечал». Боль от утраты жены смешалась с обидой, и эта смесь была ядовитой. Она разъедала его изнутри.
В начале декабря позвонила соседка по их улице, тетя Валя.
– Вить... Вить, ты это... как? – замялась она.
– Живу, – соврал он. – У друга.
– А у нас тут... Раиса-то твоя... баннер повесила. Прямо на заборе. «ПРОДАЕТСЯ ДОМ. СРОЧНО». Телефон свой написала.
Виктор молчал.
– Уже и покупатели ходят. Каждый день. Она... она, Вить, цену-то скинула, говорят, сильно. Лишь бы быстрее.
– Спасибо, теть Валь, – он нажал отбой.
Срочно. Это слово ударило, как молоток по гвоздю. Она торопится. Она хочет продать дом, его дом, до Нового года. Замести следы. Получить деньги и исчезнуть. И как только дом купят новые люди – всё. Конец. Даже если бы у него был шанс, он бы испарился.
И тут его пронзила новая, практическая мысль. Его документы. Не только фотографии. Его трудовая книжка. Старая, советская, где вся его жизнь в КБ. Его медицинская карта, с историей болезни сердца. Какие-то старые банковские выписки, договоры. Все это было там, в доме, в ящике его письменного стола. Раиса Павловна, когда вышвыривала его, сказала: «Я твои бумажки в отдельную коробку сложила, в прихожей». Он в спешке и шоке схватил только чемоданы с одеждой. А коробка...
Он набрал ее номер. Гудки шли долго. Наконец, она сняла трубку.
– Слушаю.
– Раиса Павловна, это я, – сказал Виктор, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Мне нужны мои документы. Трудовая, карта... Вы говорили, они в коробке.
– А? Документы? – в голосе тещи было недоумение, будто звонил незнакомый человек. – Понятия не имею. Я тебе все, что твое было, отдала. В чемоданах.
– Неправда! – крикнул он. – Они были в столе! В коробке!
– Ах, в столе... – протянула она. – Ну, Витя, там сейчас риелторы работают. Покупатели ходят. Я всю эту макулатуру, наверное, выбросила. Уборку делала. Ты же знаешь, Алина не любила хлам.
– Вы не могли... – прошептал он. – Там трудовая...
– Ой, да кому она нужна, твоя трудовая? Пенсию ты и так получаешь. Все, Виктор, не звони мне больше. Я занята.
Короткие гудки.
Он сидел, держа в руке трубку. Выбросила. Она выбросила его жизнь. Его сорок лет стажа. Его историю болезни. Просто как хлам.
– Вот же... – прошипел Олег, который стоял в дверях кухни и все слышал. – Вот же гадина. Вить, я сейчас возьму монтировку. Мы поедем и выломаем эту дверь.
– И сядем, – глухо ответил Виктор. – Она – собственник. Это мы будем ворами.
– И что теперь?
– Не знаю.
Ночью он не спал. Мысль о том, что она хозяйничает в его столе, в его кабинете, жгла его. Он должен был что-то делать.
Утром, пока Олега не было, он открыл один из своих чемоданов. Тот, что он паковал впопыхах. Одежда, бритвенные принадлежности... И на самом дне – маленький плетеный сундучок. Это было Алино. Ее рукоделие. Он сам не помнил, как схватил его. Наверное, просто потому, что он стоял на тумбочке у кровати.
Он открыл его. Клубки пряжи. Недовязанный шарф. И спицы. Те самые спицы, которые он вставил ей в руки, когда она уже лежала в гробу. А... нет. Те были другие. Эти были... запасные.
Он вынул клубки. И рука наткнулась на что-то твердое.
Под пряжей, на дне сундучка, лежал старый кожаный квитанционный буклет. Такая папочка-портмоне, куда Алина всегда складывала чеки, гарантийные талоны, квитанции. Он помнил эту ее привычку – «все должно быть в одном месте».
Он стал бездумно перебирать эти бумажки. Гарантия на стиральную машину (прощай, машина). Чек на блендер (прощай, блендер). Квитанция об оплате...
Он замер.
Это была не обычная квитанция из Сбербанка. Это был строгий бланк. Копия. Фиолетовые чернила. Штамп. «Нотариальная контора. Ефимов П. С.» И ниже: «Оплата за консультационные услуги и составление проекта документа». Сумма. И дата.
Дата была – 30 июля.
За три месяца до...
Он вцепился в эту бумажку. Ефимов? Он не знал такого нотариуса. Тот, с которым пришла Раиса Павловна, был другой. И тот, кто оформлял дарственную десять лет назад – тоже был другой, государственный, по месту жительства. А это? «Ефимов П. С.». И адрес: улица Куйбышева, 48. Центр города.
30 июля. Он помнил этот день. Алина чувствовала себя относительно неплохо. Он возил ее в больницу на анализы утром. А потом... потом она сказала: «Вить, я тут с подругой, с Леной, встречусь. Посидим в кафе, я соскучилась. Ты поезжай домой, я на такси вернусь». Он еще удивился – она еле ходила. Но она так попросила... Он оставил ее у «Сквозняка».
Улица Куйбышева, 48. Это же совсем рядом с тем кафе.
Она не встречалась с Леной.
Она была у нотариуса.
Зачем? «Консультационные услуги». «Составление проекта документа». Какого документа? Если дарственная уже была у матери... Зачем ей понадобился другой нотариус? Тайно.
Виктор смотрел на этот фиолетовый штамп. Сердце, которое, казалось, еле билось последние недели, вдруг сделало болезненный кульбит и застучало. Громко, в ушах.
Он не помнил, как оделся. Как вышел из квартиры Олега, соврав что-то про «надо в аптеку». Он ехал в старом, дребезжащем самарском трамвае, зажав в потном кулаке эту квитанцию. Мехзавод, проспект Кирова, Аврора... Он ехал в центр, в старый город, и с каждой остановкой мир за окном из серого и бессмысленного превращался в... звенящий.
Он больше не был призраком. Он был человеком, у которого в кармане лежал фиолетовый штамп. Он не знал, что это значит. Это могло быть что угодно. Может, Алина завещала свой старый сервиз племяннице. Может, сделала пожертвование. Глупости. Но она пошла к нотариусу. Она скрыла это от него. И она соврала про подругу Лену.
Это был уже не тот Виктор, который неделю назад плакал в подушку. Это был инженер-конструктор, который увидел на чертеже деталь, не совпадающую с общей схемой. И пока он не поймет, как эта деталь работает, он не успокоится.
Улица Куйбышева, 48. Старый самарский дом. Желтая «сталинка» с лепниной и высокими потолками. Он вошел в арку. Во дворе-колодце было тихо. Тяжелая дубовая дверь с табличкой: «Нотариальная контора. Ефимов П.С.»
Он вошел. Внутри было не похоже на современный офис того юриста, с которым приходила Раиса. Никакого стекла и хрома. Тишина. Высокие потолки. Тяжелые портьеры. Пахло старой бумагой и сургучом. За массивным столом сидела пожилая, очень строгая женщина в очках.
– Вы к кому? – спросила она, не поднимая головы.
– Я... я хотел бы видеть Ефимова. Петра... Сергеевича, – прочел он на табличке.
– Прием по записи. Вы записывались?
– Нет, – Виктор сглотнул. – У меня... вот.
Он выложил на стол мятую квитанцию.
Женщина брезгливо взяла ее двумя пальцами. Надела очки на нос, всмотрелась.
– Июль. Это... по какому вопросу?
– Это... моя жена. Алина... – он запнулся. – Она умерла.
Строгость с лица женщины не сошла, но в глазах что-то качнулось.
– Фамилия?
– Моя – Белозеров. Ее – тоже. Алина Викторовна Белозерова.
Женщина встала, молча прошла в кабинет с табличкой «Архив», вернулась. Ее взгляд стал другим. Более внимательным.
– По какому вы праву?
– Я муж. – Он достал паспорт. – Вот.
Она посмотрела на штамп о браке, на квитанцию, на него.
– Подождите.
Она исчезла за другой дверью – в кабинет нотариуса. Виктор остался стоять посреди приемной. Он смотрел на темный паркет, на тяжелые стулья для посетителей. Он чувствовал себя здесь... чужим. Он, в своей старой куртке, небритый, с глазами погорельца.
Дверь открылась.
– Войдите. Петр Сергеевич вас примет.
Нотариус Ефимов был полной противоположностью тому, дерганому. Ему было под семьдесят. Сухой, прямой, с седой бородкой клинышком и в жилетке. Он не сидел за столом, а стоял у окна, глядя на улицу. Он медленно повернулся. Взгляд – тяжелый, въедливый.
– Виктор Сергеевич? – спросил он тихим, но очень четким голосом.
– Да.
– Присаживайтесь. – Он кивнул на стул и сам сел за свой огромный стол. – Соболезную вашей утрате.
– Спасибо.
– Вы пришли с квитанцией.
– Да. – Виктор снова показал ее, хотя она уже лежала на столе перед Ефимовым. – Моя жена... Алина. Она была у вас 30 июля.
– Была, – кивнул Ефимов.
– Что... что она здесь делала? Какой документ?
Нотариус сцепил пальцы.
– Виктор Сергеевич, вы понимаете, что существует нотариальная тайна?
– Но я ее муж! Она умерла!
– Именно поэтому, – мягко поправил Ефимов. – После смерти тайна не исчезает. Она переходит в плоскость наследственного права. Я могу огласить волю покойного только в установленном законом порядке, всем наследникам.
– Наследникам... – у Виктора перехватило дыхание. – Так это... завещание?
Ефимов молчал.
– Послушайте! – Виктор подался вперед. – Меня... меня выгнали из дома. Моего дома. Теща. Раиса Павловна. У нее дарственная, десятилетней давности! Она сказала, что Алина выписала меня. Она сказала, что я там никто! Она продает дом! Прямо сейчас!
Он вывалил это все на одном дыхании.
Нотариус нахмурился. Он не удивился. Он, кажется, чего-то такого ждал.
– Раиса Павловна... – он порылся в бумагах на столе. – Она... уже открыла у меня наследственное дело?
– Нет! – воскликнул Виктор. – Она пришла с юристом! У нее дарственная! Она сказала, ей нотариус не нужен! Она собственник!
– Ах, вот как... – Ефимов откинулся на спинку стула. – Самоуверенно. Очень самоуверенно. Дарственная, говорите? Десять лет.
– Да! И она сказала, что все мои документы выбросила...
– Тихо, – Ефимов поднял руку. – Без эмоций. Факты. Дом был приобретен вами в браке?
– Да! Мы его строили!
– А дарственная была на весь дом?
– Да! – в отчаянии сказал Виктор.
– И ваше нотариальное согласие на этот дар... было?
Виктор замер.
– Согласие?.. Я... я не помню. Я что-то подписывал, Алина говорила – «формальность»...
– Формальность, – хмыкнул Ефимов. – Любимое слово мошенников. И ваше счастье, если вы его не подписывали. Но даже если и так... Ваша жена пришла ко мне 30 июля. Она была... очень взволнована. Но очень решительна.
Он снова посмотрел Виктору прямо в глаза.
– Да, Виктор Сергеевич. Ваша жена составила завещание.
У Виктора потемнело в глазах. Он вцепился в подлокотники.
– Что в нем?
– Этого я вам сейчас не скажу. Но я скажу вам другое. Ваша жена, Алина Викторовна, не только составила документ. Она оплатила услугу, которая называется «Обеспечение исполнения воли завещателя». Она знала... или догадывалась... о характере своей матери.
– Что... что это значит?
– Это значит, что она поручила мне проследить за тем, чтобы ее воля была исполнена. Она оставила мне инструкции.
Ефимов нажал кнопку селектора.
– Галина Ивановна, подготовьте, пожалуйста, уведомление в Росреестр по Самарской области. Объект... – он посмотрел на Виктора.
– «Царёва деревня», улица Абрикосовая, 12, – механически продиктовал Виктор.
– ...Абрикосовая, 12. Наложить запрет на регистрационные действия в связи с открытием наследственного дела. Срочно. И подготовьте два официальных вызова. Один – Белозерову Виктору Сергеевичу. Второй... – он посмотрел на Виктора.
– Кравцова Раиса Павловна. Она живет...
– Я знаю, где она живет, – сухо сказал Ефимов. – Алина Викторовна оставила все адреса.
Нотариус встал.
– Виктор Сергеевич. Раиса Павловна, похоже, совершает очень большую ошибку. Она пытается продать имущество, права на которое еще не урегулированы в свете новых обстоятельств. А именно, в свете наличия завещания, отменяющего, как правило, все предыдущие распоряжения.
– Отменяющего? – прошептал Виктор.
– Как правило, – повторил Ефимов. – Ваша теща получит вызов на оглашение завещания. И когда ее риелторы попытаются зарегистрировать сделку, им придет отказ. Они будут в ярости. Она будет в ярости.
– Она... она...
– Она ничего не сможет сделать, Виктор Сергеевич. Закон. Ваша жена... она поступила очень мудро. Она дала вам в руки щит. Нет, она дала мне в руки щит, чтобы защитить вас.
Виктор встал. Ноги его не держали.
– Так Алина... она не предала?
Ефимов посмотрел на него с сочувствием.
– Идите домой, Виктор Сергеевич. Приведите себя в порядок. Через несколько дней вам придет повестка. Битва еще не окончена. Но она точно не проиграна. Ваша жена позаботилась о том, чтобы у справедливости был шанс.
Обратная дорога от нотариуса была как в тумане. Но это был уже не тот серый, удушливый туман горя и безысходности. Это был... туман перед рассветом. Холодный, влажный, но обещающий.
Он вернулся в квартиру Олега. Тот сидел на кухне, чистил селедку к ужину. Он посмотрел на Виктора и замер.
– Вить? Ты... чего?
Виктор молча прошел в ванную. Олег пошел за ним, остановился в дверях.
Виктор посмотрел на свое отражение. Из зеркала на него глядел старик. Впалые щеки, седая щетина, мертвые глаза. «Погорелец», – как точно тогда в голове пронеслось.
– Аля бы... – прошептал он. – Аля бы не узнала.
Он открыл кран. Схватил бритвенный станок Олега и старый кусок мыла.
– Вить, ты чего? – Олег не понимал.
Виктор начал бриться. Неумело, холодной водой, царапая кожу. Он скреб со щек не просто волосы. Он сдирал с себя этот липкий, позорный налет жертвы. Он скреб отчаяние.
– Она не предала, – сказал он, глядя в зеркало на свой подбородок.
– Кто? – не понял Олег.
– Алина. – Он ополоснул лицо ледяной водой. – Она, кажется... знала.
– Знала... что?
– Что мама у нее – волчица, – Виктор вытерся жестким полотенцем. – Она... она оставила завещание. Другое.
Олег выронил нож. Тот звякнул об пол.
– То есть...
– То есть, завтра я покупаю новую рубашку. Я не пойду на это... как я выгляжу сейчас. Я не могу.
Олег смотрел на него. На бритого, измученного, но вдруг ожившего Виктора. И в его глазах появилось уважение.
– Рубашку, Витя, мы тебе найдем. У меня есть. Почти новая. К черту. На, – он пошел к шкафу. – На, гладь. Я пока картошки начищу. У нас, кажется, битва впереди.
Битва началась через два дня.
Виктор сидел на кухне Олега и пил чай. Настоящий, горячий, сладкий чай. Впервые за месяц он чувствовал его вкус.
Зазвонил его старенький мобильный. Незнакомый номер.
– Слушаю.
– Это Виктор Сергеевич?! – в трубке орал взбешенный мужской голос. – Белозеров?!
– Да, – спокойно ответил Виктор.
– Какого черта вы творите?! У меня сделка! У меня покупатели с наличкой стоят! Что за арест на доме?!
Виктор замер. Сработало.
– Вы кто? – так же спокойно спросил он.
– Я риелтор Раисы Павловны! Она ваш телефон дала, сказала... сказала, что вы... – риелтор запнулся, видимо, подбирая приличное слово, – ...что вы можете быть недовольны! Так вот, Виктор Сергеевич, я не знаю, что вы там хотите, но Раиса Павловна готова... э-э... обсудить вашу лояльность.
У Виктора потемнело в глазах. Обсудить лояльность. Откупиться.
– Передайте Раисе Павловне, – медленно, чеканя слова, произнес Виктор, – что вся ее лояльность скоро понадобится ей самой. Я ничего не накладывал. Все вопросы – к нотариусу Ефимову. Петру Сергеевичу. Улица Куйбышева, сорок восемь.
– Какому еще Ефимову?! У нас свой юрист!
– А теперь будет и Ефимов, – Виктор нажал отбой.
Он сидел и смотрел на телефон.
– Ну? – спросил Олег.
– Кажется, лед тронулся, – улыбнулся Виктор. Впервые за два месяца. Криво, но улыбнулся.
Они ее слышали. В буквальном смысле. На следующий день Виктор был в конторе Ефимова. Он приехал раньше назначенного времени. Он просто хотел посидеть в коридоре, чтобы быть... ближе.
И тут в приемную ворвалась она. Раиса Павловна.
Он забился в дальний угол, за фикус, и она его не заметила. Она была не в сером костюме. Она была растрепана. Лицо – багровое.
– Где он?! – рявкнула она на Галину Ивановну. – Где этот ваш Ефимов?! Что он себе позволяет?! На каком основании он остановил мою сделку?! Я буду жаловаться в палату! Я его засужу!
– Раиса Павловна, – ледяным тоном ответила Галина Ивановна, – Петр Сергеевич вас не примет. У вас назначено оглашение. Как и у всех наследников.
– Какое оглашение?! Каких наследников?! – визжала теща. – Я – единственный собственник! По дарственной! Алина мне дом подарила!
– Алина Викторовна также оставила завещание. Позднее, – отчеканила Галина Ивановна. – Которое, по закону, имеет приоритет.
– Какое еще завещание?! – Раиса Павловна, кажется, сейчас ударит секретаря. – Вранье! Вы мошенники! Это он, – она вдруг огляделась, ища Виктора, но не нашла, – это Витька вас подкупил! Чем? У него ни гроша!
– Раиса Павловна, – вмешался вышедший на шум Ефимов. Он стоял в дверях своего кабинета, сухой и прямой, как палка. – Вы ведете себя недостойно.
– Ах, недостойно?! – задохнулась она.
– Да. Вы нарушаете общественный порядок. И вы пытались совершить мошеннические действия с имуществом, вам не принадлежащим.
– Оно мое! – топнула она ногой.
– Это мы и выясним, – спокойно сказал нотариус. – Послезавтра. В одиннадцать ноль-ноль. Здесь. Вместе с другим наследником. А до тех пор – до свидания. И если вы не покинете контору, Галина Ивановна вызовет охрану.
Раиса Павловна зашипела. Она смерила Ефимова таким взглядом, что, будь у нее сила, он бы испепелился. Но нотариус смотрел спокойно.
Она развернулась и вылетела из приемной, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла.
Виктор выдохнул.
Ефимов посмотрел в тот угол, где сидел Виктор. И едва заметно кивнул.
Два дня.
Эти два дня тянулись, как резина. Виктор не мог ни есть, ни спать. Он ходил по квартире Олега из угла в угол, как загнанный зверь. Олег не лез с расспросами, он просто подсовывал ему то чай, то бутерброд.
– Ты это, Вить... держись. Главное – держись.
– Я не знаю, что там, Олег, – говорил Виктор, глядя в окно. – Я не знаю, что она написала. Ефимов не сказал.
– А что бы она ни написала... она это сделала. Она о тебе подумала, Вить. Понимаешь? Это главное.
Да. Это было главное. Он выстоял, когда думал, что она предала. Теперь он должен выстоять, зная, что она его спасла.
Утром в назначенный день он надел рубашку Олега. Она была ему чуть велика в плечах, но чистая, белая, накрахмаленная. Он повязал свой единственный темный галстук. Посмотрел в зеркало.
На него смотрел не старик-погорелец.
На него смотрел Виктор Сергеевич Белозеров. Инженер. Муж. И он шел забирать свое.
Часть 5
В одиннадцать ноль-ноль он стоял перед дубовой дверью кабинета Ефимова. Он вошел.
Она уже была там.
Раиса Павловна сидела не на стуле для посетителей, а в кресле, которое она, видимо, сама придвинула поближе к столу нотариуса. Она сидела прямо, как на троне, который вот-вот у нее отнимут. Рядом с ней, на краешке стула, примостился тот самый юрист, Кирилл Андреевич. Он нервно теребил папку. Его самоуверенность испарилась; теперь он выглядел, как студент на пересдаче.
Когда Виктор вошел, Раиса Павловна вперила в него взгляд, полный такого яда, что, казалось, в комнате упала температура. Она хотела, чтобы он съежился. Хотела, чтобы он снова стал тем «погорельцем», которого она вышвырнула на улицу.
Но Виктор не съежился. Он молча кивнул Ефимову, который сидел во главе стола, и сел напротив. Ровно, как по линейке. Он посмотрел не на тещу. Он посмотрел на портрет какого-то юриста 19-го века на стене. Он ждал.
– Итак, – начал Ефимов, и его тихий голос прозвучал в тишине оглушительно. – Мы собрались для оглашения завещания Белозеровой Алины Викторовны, скончавшейся... – он назвал дату. – Наследственное дело открыто. Присутствуют наследники по закону и, возможно, по завещанию.
– Я требую слова! – тут же вскинулась Раиса Павловна.
– Слово вам не предоставлялось, – отрезал Ефимов. – Вы здесь для того, чтобы слушать.
– Этот человек! – она ткнула пальцем в Виктора. – Он никто! Он не наследник! У меня – дарственная! У меня – право собственности! А это все... – она обвела рукой кабинет, – это цирк! Мошенничество!
– Ваш юрист вам не объяснил? – Ефимов посмотрел на Кирилла Андреевича. Тот вжал голову в плечи. – Объясняю. В соответствии со статьей 1130 Гражданского Кодекса, последующее завещание отменяет предыдущее. Полностью или в части. А также отменяет любые другие распоряжения, сделанные ранее. Включая... – он сделал паузу, – договор дарения.
– Это подделка! – взвизгнула Раиса. – Она была больна! Она не соображала! Он ее опоил, он ее...
– Раиса Павловна, – голос нотариуса стал стальным. – Завещание было составлено 30 июля. В моей конторе. В присутствии свидетеля. Ваша дочь была в здравом уме и твердой памяти, о чем имеется справка из психоневрологического диспансера, полученная ею в тот же день. Она специально ее получила, предвидя вашу реакцию.
Раиса Павловна захлопнула рот. Справка. Алина... Аля, ты моя умница. Виктор закрыл глаза на секунду.
– Если вы еще раз прервете процедуру, – продолжил Ефимов, – я попрошу вас удалиться и вы будете ознакомлены с волей покойной через вашего представителя. Вам ясно?
Теща молчала, тяжело дыша.
– Вам ясно? – повторил нотариус.
– Да, – прошипела она.
Ефимов взял со стола запечатанный конверт. Медленно вскрыл его ножом для бумаг. Достал лист.
– «Я, Белозерова Алина Викторовна...»
Виктор не слышал казенных слов. «В здравом уме...», «находясь в...», «все мое имущество...». Он смотрел на руки нотариуса. Крепкие, сухие руки старого юриста, которые держали сейчас его, Виктора, жизнь.
– ...совершаю следующее распоряжение, – читал Ефимов. – Первое. Весь дом и земельный участок по адресу: Самарская область, поселок «Царёва деревня», улица Абрикосовая, дом 12, кадастровый номер такой-то... я полностью завещаю моему мужу, Белозерову Виктору Сергеевичу.
В комнате повисла тишина.
Виктор выдохнул. Он не почувствовал радости. Нет. Он почувствовал... как будто ему вернули вынутые из груди легкие. Он может дышать. Аля. Аля. Ты не предала.
– НЕТ! – этот вопль, кажется, слышали на улице. Раиса Павловна вскочила. – НИКОГДА! ЭТОГО НЕ БУДЕТ! Я ЭТО ОСПОРЮ! ОН ЕЕ УБИЛ! ОН ЕЕ...
– Сядьте! – рявкнул Ефимов.
– Я не сяду! Я не дам этому... этому приживале...
– Раиса Павловна, вы позорите память своей дочери! – голос нотариуса сорвался. – Она знала! Она знала, что вы это сделаете! Она сидела на том же стуле, где сейчас сидит ваш зять, и плакала! Она говорила: «Мама его сожрет. Она его выкинет на улицу, как только я закрою глаза. Защитите его, Петр Сергеевич». И я ее защищаю. Я защищаю ее волю! А теперь сядьте, или я вызываю полицию.
Это подействовало. Слово «полиция». Раиса Павловна рухнула в кресло. Она не плакала. Она тряслась от ярости.
– Это... еще не все, – сказал Ефимов, переводя дух. Он посмотрел на Виктора. Тот сидел белый, как полотно.
– Там... еще что-то? – тихо спросил Виктор.
– Да, – кивнул нотариус. – Там есть пункт «Второе». Касающийся вашей тещи.
Раиса Павловна подняла голову. В ее глазах блеснул дикий, жадный интерес.
Ефимов прокашлялся и продолжил чтение.
– «Второе. Моей матери, Кравцовой Раисе Павловне, я завещаю свою коллекцию гжельского фарфора, которая находится в доме, а также все денежные средства, находящиеся на моем депозитном счету в банке...»
У тещи загорелись глаза. Деньги.
– «...но получить это наследство, – Ефимов поднял палец, – она сможет только при выполнении одного, единственного условия».
Он сделал паузу. Виктор и Раиса, как загипнотизированные, смотрели на него.
Нотариус перевернул страницу.
– «...а именно: с условием, что она, в присутствии нотариуса и моего мужа, Виктора Сергеевича Белозерова, принесет ему свои личные извинения. За ту ложь, за то унижение и за ту боль, которую она причинила ему при моей жизни и, как я боюсь, причинит после моей смерти».
(Музыкальный переход. Гудение. Низкий, вибрирующий, оглушающий звук. Как будто в ушах звенит от удара)
Часть 6
Секунда.
Две.
Комната, казалось, всосала в себя весь воздух.
Виктор смотрел на нотариуса. Он не до конца понял. Он услышал слова, но мозг, оглушенный первой новостью – про дом – отказывался их складывать.
«...Принесет... извинения...»
А Раиса Павловна... она поняла. Она поняла все, мгновенно.
Ее багровое лицо стало белым. Мелким, как гипс. Она медленно, очень медленно повернула голову от Ефимова к Виктору.
Она смотрела на него. Ненависть, которую он видел в ее глазах минуту назад, была... чистой. Этой ненавистью можно было топить печи. Но то, что он увидел сейчас, было страшнее.
Это было... омерзение.
– Что? – просипела она. Так тихо, что ее едва было слышно.
Юрист Кирилл Андреевич, кажется, вспотел. Он ерзал, но боялся издать звук.
– Условие предельно ясное, – спокойно, но с нажимом, сказал Ефимов. – Коллекция и счет. В обмен на извинения.
– Она... – Раиса Павловна облизнула сухие губы. – Моя... Алина...
Она искала слова.
– Она... смеется надо мной? – прошептала она. – Из могилы?
– Она просила о мире, – тихо сказал Виктор, сам не ожидая от себя этого.
– Молчать! – взвизгнула Раиса. И эта тихая, мертвая женщина вдруг снова взорвалась. – Ты! Это ты! Ты ее научил! Ты ей в уши лил! Ты ее зомбировал!
– Я ее не видел в тот день, – так же тихо ответил Виктор. – Я не знал. До прошлой недели.
– Врешь! Ты всегда врал! Всю жизнь ей испортил! А теперь... извинения?! Я?! Перед этим?! – она снова ткнула в него пальцем. – Да я...
– Раиса Павловна, – прервал ее Ефимов, вставая. Он был выше ее, и его тень накрыла ее. – Выбор за вами.
– Да?! – она засмеялась. Короткий, лающий смех. – Выбор? Вы оставили мне выбор? Моя дочь... моя дочь... – она вдруг запнулась, как будто вспомнила, о ком говорит. – Она оставила мне деньги. А сколько там?
Вопрос прозвучал пошло, грязно, но до жути практично.
Ефимов посмотрел на юриста. Тот дернулся.
– Мы... мы не знаем, – пролепетал Кирилл Андреевич. – Банковская тайна...
– А я знаю, – сказал Ефимов. – Алина Викторовна была дотошной. Она оставила мне выписку по счету на тот день, 30 июля. Чтобы ее мать... – он посмотрел на Раису, – ...могла принять взвешенное решение.
Он открыл другой конверт. Достал лист.
– На 30 июля... сумма составляла... – он назвал цифру.
Виктор ахнул. Он и не подозревал. Это были... большие деньги. Очень большие. Алина, его тихая Аля, копила. Видимо, на лечение. На «черный день». И вот он настал.
Раиса Павловна тоже ахнула. Жадность на ее лице боролась с гордыней. Это была битва титанов. Деньги. Или унижение.
– Это... это... – она сглотнула.
– Это – цена, – закончил Ефимов. – Цена вашего извинения.
Она смотрела на Виктора.
Он видел эту борьбу. Он видел, как в ее мозгу шевелятся шестеренки. Как она взвешивает. И он понял, что она... почти готова. Она сейчас скажет «Ну... Витя... прости, ладно?». Скажет, скрипя зубами, чтобы забрать деньги.
И в эту секунду Виктору стало так гадко.
Не от нее. От ситуации. Алина. Аля. Ты... ты и это предусмотрела. Ты ее знала, как облупленную. Ты знала, что она продаст свое достоинство.
– Я... – начала Раиса. – Я...
И тут ее юрист, Кирилл Андреевич, который все это время молчал, решил, видимо, заработать свой гонорар.
– Раиса Павловна! – пискнул он. – Не торопитесь! Мы это оспорим! Мы... мы докажем, что условие... оно... оно...
– Какое? – спросил Ефимов.
– ...оно унижает честь и достоинство! – выпалил юрист.
Ефимов усмехнулся. Впервые за все время.
– Унижает? Молодой человек, извинение – это акт покаяния. Он очищает, а не унижает. В суде с таким аргументом вы будете выглядеть... бледновато.
– Мы докажем, что она...
– Довольно! – рявкнула Раиса. Она приняла решение.
Она посмотрела на Виктора. В ее глазах была вся тяжесть Волги.
– Виктор, – проскрипела она. – Я...
И тут Виктор не выдержал.
– Не надо, – сказал он.
Все замерли.
– Что «не надо»? – не поняла теща.
– Не надо так, – сказал он, глядя ей в глаза. – Я не хочу... этого.
– Ты что несешь? – опешила Раиса. – Ты не хочешь, чтобы я извинялась?
– Я хочу, чтобы вы поняли, – медленно сказал Виктор, и его голос набрал силу, которую он сам в себе не подозревал. – Что вы сделали. Я хочу, чтобы вы извинились не за деньги. А вы... вы сейчас готовы это сделать за деньги. Алина... она дала вам шанс. Не мне. Вам. Шанс остаться человеком.
– Да как ты смеешь... меня учить! – задохнулась Раиса.
– Я не учу. Я... отказываюсь, – сказал Виктор.
– От чего? – Ефимов подался вперед.
– Я не приму такое извинение. Не сегодня.
В комнате снова повисла тишина.
– Это... это... – юрист Кирилл замахал руками. – Это меняет дело! Он отказывается от принятия! Это...
– Это ничего не меняет, – спокойно сказал Ефимов. – У Раисы Павловны есть шесть месяцев, чтобы принять наследство. То есть – извиниться. И у Виктора Сергеевича есть шесть месяцев, чтобы это извинение... принять. Воля завещателя не нарушена. Она просто... отложена.
Раиса Павловна встала. Она поняла, что проиграла. Нет. Не так. Она поняла, что этот мягкий, никакой Витька... победил ее. Он не взял дом. Он – отказался от ее унижения. Он оказался... выше.
Это было хуже, чем потеря денег.
– Я... – она посмотрела на Ефимова. – Я... оспорю. Все оспорю!
– Ваше право, – кивнул нотариус.
– И дом! Дом я... я его...
– Вы его освободите, – сказал ЕФимов. – Немедленно. Иначе Виктор Сергеевич вызовет полицию и вас выселят. Теперь – с полным правом. Вот, – он протянул Виктору бумаги. – Выписка из реестра наследственных дел. Ордер. Идите. Можете прямо сейчас.
Раиса Павловна посмотрела на бумаги в руках Виктора. На свою пустую папку.
Она ничего больше не сказала. Она развернулась и, шатаясь, вышла из кабинета. Юрист, как побитая собачонка, выскользнул за ней.
Виктор остался сидеть. В руках у него были бумаги.
– Она вернется, – сказал Ефимов.
– Вы про дом?
– Я про деньги, – вздохнул нотариус. – Гордыня – страшная штука. Но жадность, Виктор Сергеевич... жадность, как правило, побеждает. Она придет. Через месяц. Через пять. Когда деньги на счете начнут ее жечь. Она придет и извинится. Вопрос – будете ли вы к этому готовы.
Виктор встал. Он посмотрел на нотариуса.
– Спасибо вам.
– Не мне, – кивнул тот. – Жене. Идите. Идите домой, Виктор Сергеевич.
Виктор вышел на улицу. Шел мокрый декабрьский снег.
Он стоял на Куйбышева. В руках – бумаги, дающие ему право. В кармане – ни гроша. А в доме, в его доме, на Абрикосовой, сейчас была... она. Раиса. Выгнанная. Опозоренная. И она еще не ушла. Он знал – она так просто не уйдет. Она должна будет хлопнуть дверью. И, возможно, что-то поджечь на прощание.
Он поехал не на Мехзавод к Олегу.
Он поехал домой. В «Царёву деревню».
Часть 7
Автобус высадил его на остановке. До «Царёвой деревни» он шел пешком, по раскисшей дороге. Мокрый снег лепил в лицо, но Виктор его не замечал. Он шел, как танк. В руке он сжимал папку с документами, которые ему дал Ефимов. Это было не просто право на дом. Это было Алино письмо. Ее последнее слово.
Вот он, поворот. Вот она, Абрикосовая.
Он увидел его издалека. Баннер. Огромный, пошлый, красный баннер, который Раиса натянула прямо на его забор. «ПРОДАЕТСЯ. СРОЧНО».
Он подошел к калитке. Замок, который она повесила, был крепким. Но в бумагах, которые дал ему Ефимов, был ордер на вселение. И у него был экземпляр ключей. Он всегда носил их с собой, в другом кармане, как талисман. Он просто не мог их выложить.
Он подошел к баннеру. Посмотрел на номер телефона тещи. И сорвал его.
Он рвал это толстое, прорезиненное полотно голыми руками. Рвал на куски, с яростью, которой сам от себя не ожидал. Он швырнул красные лохмотья в грязный сугроб.
Потом достал свой ключ.
Он не подошел.
Она сменила личинку.
Он замер. Эта мелкая, последняя пакость.
Он не стал стучать. Он не стал звонить. Он достал телефон. Набрал 112.
– Полиция. Мне нужен участковый. По адресу Абрикосовая, 12. Здесь незаконное удержание имущества. У меня на руках решение нотариуса и ордер на вселение.
Он говорил громко. Четко. Так, чтобы было слышно за забором.
Он ждал. Минут пятнадцать. За это время занавеска на окне гостиной не шелохнулась. Но он знал – она там. Она слышит.
Подъехал «УАЗик». Вышел хмурый участковый, капитан.
– Белозеров?
– Я. – Виктор протянул ему бумаги.
Участковый читал внимательно. Долго. Посмотрел на Виктора.
– Покойная – супруга?
– Да.
– А в доме – теща?
– Да.
– Классика, – вздохнул капитан. Он подошел к двери и забарабанил. – Эй! Хозяйка! Открывай! Полиция!
Тишина.
– Кравцова Раиса Павловна! – рявкнул участковый. – Откройте, или я вызываю МЧС на вскрытие. На основании вот этих документов. Вам оно надо? Счета́ потом оплачивать будете.
Прошла минута. Две.
Щелкнул замок.
Дверь приоткрылась. На пороге стояла она.
Она переоделась. Сняла «парадный» костюм. На ней был старый Алинин халат. Его халат. В котором она ходила по дому. Это было... как пощечина.
– Что вам? – просипела она.
– Вам, – поправил участковый, – предписано немедленно освободить данное жилое помещение. Оно вам не принадлежит. Собственник – вот, – он кивнул на Виктора. – Собирайте свои вещи и на выход.
– У меня нет вещей, – усмехнулась Раиса. – У меня здесь все – мое.
– Ваше, – вмешался Виктор, и его голос удивил его самого, он был твердым, как лед, – это коллекция гжельского фарфора. В гостиной. И деньги на счету. Которые вы получите, если...
– Не смей! – закричала она на него, как на собаку. – Не смей мне указывать!
– Раиса Павловна, – устало сказал капитан. – Без скандалов. Выходите.
– Я никуда не уйду! – она встала в проходе. – Это дом моей дочери!
– Это дом моего клиента, – сказал вдруг сзади чей-то голос.
Виктор обернулся.
У ворот стоял Ефимов. Петр Сергеевич. В пальто и шляпе.
– Я... решил проконтролировать, – сказал он Виктору. Потом посмотрел на Раису. – Кравцова. Вы проиграли. Вы пытались совершить мошенничество. Прямо сейчас мой помощник передает материалы по вашей попытке продажи в прокуратуру. Статья 159. И если вы сейчас же не покинете дом, к этому добавится 330-я. Самоуправство. У вас и так шаткое положение.
Это подействовало. Прокуратура. Статья.
Раиса отступила от двери. Она впустила их.
Виктор вошел в свой дом.
Внутри был разгром. Не тот, что устраивают воры. Тот, что устраивают риелторы. Мебель была сдвинута. Везде стояли коробки. Какие-то чужие тряпки на полу. Пахло чужим парфюмом.
Раиса попятилась в гостиную. Она стояла, вцепившись в спинку кресла.
– Вы... вы... – она искала, кого бы укусить. Ефимов и участковый были ей не по зубам. Она посмотрела на Виктора.
– Ты... рад? – прошипела она. – Доволен? Забрал?
Виктор молчал. Он смотрел на портрет Алины на стене.
– Она тебя не любила! – выкрикнула Раиса. – Слышишь?! Никогда! Она меня жалела, не тебя! Она мне всегда говорила: «Мама, он такой... никакой. Он мягкотелый. Как я с ним живу, не знаю. Но... привыкла». Она тебя жалела! Как котенка больного!
– Неправда, – сказал Виктор.
– Правда! – ее голос сорвался на визг. – Она эту дарственную... знаешь, как подписывала? Смеялась! Говорила: «Мам, хоть ты меня от него когда-нибудь спасешь, если что». А ты... ты...
– Если она меня так не любила, – перебил ее Виктор, – зачем она пошла к нотариусу в июле? Зачем она оставила мне дом?
– А это она от страха! – тут же нашлась Раиса. – От наркотиков! Ты ее накачал! Врачи! Вы все! Вы ее убили! А теперь...
– Хватит, – сказал Ефимов. – Раиса Павловна, вы позорите себя.
– Я?! – она огляделась диким взглядом. Она искала оружие.
Ее взгляд упал на каминную полку. Там стояла гжель. Та самая. И... фотография Алины. Большая, в тяжелой раме. Та, где она смеялась, на даче, в свой последний день рождения.
Виктор шагнул к фотографии.
Но Раиса была быстрее.
Она не схватила фарфор. Она схватила портрет.
– Если он... – она задыхалась, – если он достался тебе... этот дом... То ее... ее... – она подняла тяжелую раму над головой. – Память о ней – не достанется!
Она замахнулась, целясь в гранитный пол камина.
– Нет! – крикнул Виктор и бросился вперед.
Часть 8
Он не успел. 62-летний, измученный горем и борьбой, он был медленнее, чем 69-летняя женщина, охваченная яростью.
Его рука схватила пустоту. Тяжелая дубовая рама с треском ударилась о гранитную кромку камина. Стекло разлетелось мириадами осколков, как злой фейерверк.
– НЕТ!
Этот крик вырвался из него, но не от злости. От боли.
Раиса Павловна стояла, тяжело дыша, ее рука все еще была в воздухе. Она смотрела на дело своих рук. Портрет Алины, ее улыбающееся лицо, лежал на темном граните, беззащитный, усыпанный стеклянной крошкой.
Это был конец.
Виктор не бросился на нее. Он не стал кричать.
Он медленно опустился на колени.
Там, среди осколков, он смотрел на лицо жены.
– Аля... – прошептал он.
И в этот момент в комнате что-то сломалось. Не стекло. Что-то другое.
Раиса Павловна, увидев его на коленях, сперва оскалилась в триумфе. Но он... он не смотрел на нее. Он вообще на нее не смотрел. Как будто ее не было.
Он просто... сдувал стеклянную пыль с фотографии.
– Гражданка, – голос участкового стал ледяным. Вся усталость с него слетела. Он шагнул вперед и жестко, не по-джентльменски, схватил Раису Павловну за локоть. – Доигрались.
Она взвизгнула, попыталась вырваться.
– Статья 167. Умышленная порча имущества. Плюс, – он кивнул Ефимову, – материалы от нотариуса по 159-й. Мошенничество. Гражданка Кравцова, вы задержаны. Пройдемте в машину.
– Не трогай! – закричала она, но в ее голосе уже не было силы. Была истерика. – Я... я...
– Уведите ее, – тихо сказал Ефимов.
Раиса смотрела, как участковый достает наручники.
– Наручники? Мне?! – она задохнулась от возмущения.
– А вы как думали? – хмыкнул капитан. – Вы буйная.
Ее вывели. Она больше не кричала. Она, кажется, обмякла. Когда ее вели мимо Виктора, все еще стоявшего на коленях, она вдруг просипела:
– Ты... ты... прокляну...
Виктор медленно поднял голову. Он не ответил. Он просто посмотрел на нее. Взглядом человека, который смотрит на... пустое место.
И от этого взгляда Раиса Павловна сломалась окончательно. Она заплакала. Мелко, зло, как ребенок, у которого отняли игрушку.
Ее стоны затихли на улице. Хлопнула дверь «УАЗика».
Виктор остался на коленях в разгромленной гостиной. Рядом стоял Ефимов.
Нотариус подошел, присел рядом с Виктором на корточки.
– Виктор Сергеевич...
Виктор очень бережно, двумя пальцами, поднял фотографию. Он вынул ее из разбитой рамы. Сама бумага почти не пострадала. Он провел по ней ладонью.
– Она... она... не за это боролась, – глухо сказал он. – Алина... не этого хотела.
– Она хотела, чтобы вы были в безопасности, – твердо сказал Ефимов. – Она хотела, чтобы вы были дома. Она знала, что ее мать... больна. Жадностью. Гордыней. И она знала, что вы – нет.
Виктор встал. Ноги дрожали.
– Что теперь?
– А теперь, – Ефимов тоже встал. – Теперь вы хозяин. Вы... живите. Просто живите. Это будет лучшая благодарность вашей жене.
– А она? Раиса?
– У нее будут проблемы, – сухо сказал Ефимов. – Большие. Учитывая попытку мошенничества, дело о порче имущества... и то, что она теперь не получит ни копейки по завещанию.
– Как?
– А так. Извинения... не состоялось. И не состоится. Шесть месяцев пройдут, а она... будет под следствием. Она не сможет выполнить условие. Она потеряла все. Своими руками. Вот этими, – нотариус посмотрел на осколки.
Ефимов кивнул.
– Я пойду. Если что – звоните. Ключи... у вас. Замки смените. Срочно.
Он ушел.
Виктор остался один.
Он стоял посреди своего дома. В доме пахло чужим парфюмом, пылью и... ненавистью.
Он посмотрел на осколки.
Потом пошел в кладовку. Нашел веник, совок.
И начал убирать.
Он методично, сантиметр за сантиметром, выметал это стекло. Он выметал эту грязь. Он открыл все окна. Ледяной декабрьский ветер ворвался в дом, выдувая чужой запах.
Он убирался до поздней ночи. Он вынес коробки, оставленные риелторами. Он протер полы.
Он сел на кухне. Той самой, где они с Алиной пили чай сорок лет.
Было холодно, но чисто.
На стол он поставил фотографию. Прислонил ее к сахарнице.
Он заварил чай.
Телефон зазвонил. Это был Ефимов.
– Виктор Сергеевич, простите, что поздно.
– Да, Петр Сергеевич.
– Новости. Плохие для нее, хорошие для справедливости. Раису Павловну... не отпустят. Там, в отделении, она... устроила разнос. Разгромила кабинет. Она, кажется, не в себе. Ее... отправляют на освидетельствование.
Виктор молчал.
– Виктор Сергеевич?
– Я... я не рад, – тихо сказал он.
– Я знаю, – вздохнул Ефимов. – Вы не такой. Но я хотел, чтобы вы знали. Вам больше нечего бояться. Она... выбыла из игры.
– А... деньги? – спросил Виктор. – Те, что на счету.
– Теперь... – Ефимов замялся. – Поскольку она не приняла наследство, а срок выйдет... они станут «выморочным» имуществом. Уйдут государству. Если вы, конечно...
– Не надо, – сказал Виктор. – Я не хочу. Это были ее деньги. Для нее.
– Вы... мудрый человек, Виктор Сергеевич.
– Я – уставший человек, – сказал Виктор. – Но я дома.
– Доброй ночи.
– Доброй ночи.
Он положил трубку.
Он сидел на своей кухне. В своем доме.
Справедливость? Да. Расплата? Пришла. Горькая? Не то слово.
Раиса Павловна, которая всю жизнь строила из себя «королеву», закончила в психушке, потеряв все: дочь, дом, деньги, рассудок. Ее съела собственная жадность. Алина дала ей шанс на покаяние, а она выбрала войну. И проиграла.
А он... Виктор...
Он посмотрел на фотографию Алины. Она улыбалась.
– Ну вот, Аля... – сказал он в тишину. – Мы дома. Ты знала. Ты все знала. И ты меня... спасла.
Он отпил чай. Он был холодный, но он был – его. На его кухне.
Он не знал, что будет завтра. Но он знал, что он встретит это «завтра» здесь.
Это и был, наверное, тот самый свет. Не яркий, как прожектор. А тихий, как лампа над кухонным столом. Свет, который просто... горит. И говорит тебе, что ты дома.