«И дышит человек, и дышит мир,
когда из плена вырастает время.»
— И. Бродский
В тот день, когда солнце, будто устав от канцелярских будней, наконец решило выглянуть из-за серых туч над улицей с громким названием Проспект Мира, господин Семёнов получил увольнение.
Не бумагу, не приказ — увольнение пришло внутрь. Тихо, как ветер, которому наконец-то открыли окно.
Он стоял перед начальником отдела — человеком с лицом из глины и голосом, будто пропущенным сквозь фильтр бюрократии.
— Ваша должность упразднена, — произнёс тот.
Слово повисло в воздухе, как пыль в солнечном луче.
«Упразднена» — подумал Семёнов. — Как будто речь не обо мне, а о лишней запятой».
Он вышел на улицу. Без цели. Без обязательств. Без самого себя прежнего.
Впервые за пятнадцать лет он не спешил к восьми тридцати.
Город, конечно, не заметил потери. Трамваи звенели, продавщицы спорили, голуби выполняли свои утренние поручения.
А он шёл — и чувствовал, как в груди расправляются крылья, о существовании которых он не знал.
В парке он купил мороженое.
Настоящее, холодное, простое.
Съел медленно, будто проверяя вкус жизни на подлинность.
Облака двигались. Не стояли, не ждали. Двигались.
Он вспомнил юность: альбом с акварелями, мечту о море, тетрадь со стихами. Всё это где-то осталось — между службой, институтом и вечным «надо».
Теперь «надо» исчезло.
Осталось только «хочу».
Вечером он зашёл в библиотеку. Запах пыли, шелест страниц — всё это вдруг показалось священным.
— Вам оформить читательский билет? — спросила библиотекарь.
— Да, — сказал он. — Теперь у меня есть время.
На следующий день он купил тетрадь.
Рисовал плохо, но с радостью.
Сидел на набережной, смотрел, как мальчишка запускает бумажный кораблик.
«А ведь я и сам, кажется, снова поплыл», — подумал Семёнов.
Когда стемнело, небо над Калининградом раскрылось, как книга, и в нём зажглись звёзды — живые, смеющиеся, булгаковские.
Он улыбнулся. Не от счастья. От правды.
Потому что впервые за долгие годы жил не по инструкции — а для себя.
