Солнечные лучи, острые, как осколки стекла, пробивались сквозь неплотно прикрытые шторы и резали глаза. Галина зажмурилась, перевернулась на другой бок, подальше от Дениса, и наткнулась рукой на его джинсы, брошенные на стул. Пальцы нащупали что-то прямоугольное и хрустящее в заднем кармане. Машинально, еще не проснувшись до конца, она вытащила сложенный вчетверо чек. Кассовый чек из фитнес-клуба «Империя». Абонемент на три месяца, VIP-карта. Имя: Свиридова И. А. Сумма была такой, что Галина села на кровати, забыв про сон.
Она посмотрела на Дениса. Он спал, отвернувшись к стене, его широкая спина мерно вздымалась. Пятьдесят четыре года, солидный мужчина, ее мужчина. Гражданский муж, как принято говорить. Двадцать лет вместе в ее, Галининой, квартире. Двадцать лет его похрапывания, его разбросанных вещей, его привычки пить чай, оставляя пакетик на блюдце.
«Зачем тебе ходить в спортзал, всё равно никто не смотрит!» — сказал он ей месяц назад, когда она с надеждой показала ему буклет недорогой студии йоги рядом с домом. Сказал с усмешкой, лениво переключая каналы. — «Ты у меня и так хорошая, Галь. Натуральная».
Свиридова И. А.
Галина знала только одну Свиридову. Инна. Ее коллега из районного центра социального обслуживания. Моложе лет на двадцать, с хищной улыбкой и слишком ярким маникюром. Та, что всегда заглядывала ей через плечо, когда она составляла отчеты по своим подопечным. Та, что спрашивала с приторным сочувствием: «Галина Викторовна, а вам не тяжело с этими маргиналами? Я бы с ума сошла».
Холод, начавшийся в кончиках пальцев, державших чек, медленно пополз вверх по рукам, к плечам, сковал шею. Не было слез, не было желания кричать. Была оглушающая, ледяная тишина внутри, на фоне которой утренний щебет воробьев за окном казался невыносимо громким. Она встала, босиком прошла на кухню. Солнце заливало старенький линолеум, выхватывая пылинки, танцующие в воздухе. Она села прямо на пол, прислонившись спиной к гудящему холодильнику. Двадцать лет. Она знала этого человека двадцать лет. Или думала, что знала.
Он проснулся через час. Вышел на кухню, щурясь от света, взъерошенный, в одних семейных трусах.
— Галь, чё с утра на полу сидишь? Кофе нет?
Она молча протянула ему чек.
Он взял его, поднес близко к близоруким глазам. Лицо его не дрогнуло, только желваки заходили под небритой щекой.
— И что? — он бросил бумажку на стол.
— Кто она? — голос у нее был чужой, скрипучий.
— Какая разница.
— Мне есть разница. Это Инна?
Он усмехнулся криво, сел напротив. Налил себе воды из фильтра, выпил залпом.
— Ну, Инна. И что дальше? Ты же знаешь, у нас с тобой… всё давно уже не так. Привычка.
— Привычка, — повторила она, словно пробуя слово на вкус. Оно было горьким, как хина. — Значит, так. Сегодня суббота. У тебя есть день, чтобы собрать свои вещи.
Он уставился на нее, будто видел впервые.
— Ты чего, Галь? С ума сошла? Из-за бумажки этой? Да это так, ничего серьезного. В твоем возрасте не начинают такие разборки.
«В твоем возрасте». Эта фраза ударила сильнее, чем имя на чеке.
— Я не начинаю разборку, Денис. Я ее заканчиваю. К вечеру чтобы тебя здесь не было.
Он что-то кричал, размахивал руками, говорил про совместно нажитое, хотя нажита была только его коллекция удочек и плазменный телевизор в кредит. Она не слушала. Она подошла к окну. Внизу, во дворе, цвела сирень. Весна. В Самаре весна всегда приходила буйно, пахла пылью и талой водой с Волги. А в ее жизни наступила вечная мерзлота.
Он ушел только поздно вечером, хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда. Галина осталась одна в гулкой тишине. Она открыла бар, достала бутылку дорогого коньяка — его коньяка, который он хранил для «особых случаев». Налила в стакан, не в рюмку. Выпила, не поморщившись. Потом нашла в шкафу старую сумку и начала собирать его вещи, которые он «забыл»: свитер, пара рубашек, бритвенные принадлежности. Внезапно она остановилась. Зачем? Это его вещи. Пусть сам забирает. Она вывалила все обратно на пол, а сумку отшвырнула в угол.
Ночью она почти не спала. А утром в понедельник, с серым лицом и тяжелой головой, пошла на работу. Нужно было держаться. Нужно было работать. Она — социальный работник. Ее подопечные — старики, инвалиды, неблагополучные семьи — не могут ждать, пока у нее наладится личная жизнь.
Центр гудел, как растревоженный улей. Едва она вошла в свой кабинет, как к ней заглянула заведующая, Марья Петровна, женщина грузная и обычно невозмутимая. Сегодня ее лицо было багровым.
— Галина Викторовна, к себе, немедленно.
В кабинете заведующей сидела Инна. Она бросила на Галину быстрый, торжествующий взгляд и тут же опустила ресницы, изображая скорбь. На столе у Марьи Петровны лежал официальный бланк.
— Вот, — Марья Петровна ткнула в него пальцем. — Жалоба. От Петровых.
Галина похолодела. Семья Петровых была ее самой большой головной болью. Мать-одиночка с тремя детьми, пьющая, вечно на грани лишения родительских прав. Галина билась за них почти год, вытаскивала из запоев, устраивала детей в садик, находила гуманитарную помощь.
— Что там? — спросила она глухо.
— А то, что вы, Галина Викторовна, якобы требовали у них деньги за оформление пособий. И якобы присвоили часть продуктов из последнего гуманитарного набора. Вот, заявление, подписанное лично Петровой.
— Это ложь, — выдохнула Галина. — Этого не может быть. Я… я на прошлой неделе ей свои деньги давала, на лекарства для младшего.
— Галина Викторовна, я вас знаю сто лет, — тяжело вздохнула Марья Петровна. — Но жалоба официальная. С деталями. Тут указаны точные суммы и даты, которые могли быть известны только вам. Или кому-то, кто видел ваши отчеты. На время проведения служебной проверки я вынуждена вас отстранить от работы. Сдайте дела.
Инна подняла на нее полные сочувствия глаза.
— Галочка, какой ужас! Не переживай, я твоих старичков пока возьму, не бросать же их. Ты только держись.
Галина посмотрела на ее ухоженные руки с алыми ногтями, на тонкую золотую цепочку на шее — подарок? — и все поняла. Детали. Даты. То, что мог знать только тот, кто имел доступ к ее столу. Тот, кто давно метил на ее место, на ее участок, который считался самым спокойным. Это был не просто удар под дых. Это был контрольный выстрел. За два дня она потеряла все: дом, мужчину, репутацию, любимую работу.
Она шла по залитым солнцем улицам Самары и не видела ничего. Ноги сами несли ее к Волге, на набережную. Она села на скамейку. Река несла свои воды, широкая, могучая, равнодушная. На другом берегу зеленели Жигулёвские горы. Ветер трепал волосы, пах рыбой и тиной. В ушах звенели слова Дениса: «в твоем возрасте». И слова Марьи Петровны: «отстранить от работы».
Пятьдесят три года. Кому она нужна? Оболганный социальный работник с разбитой жизнью. В груди вместо сердца был комок колючей проволоки. И вдруг, сама не зная почему, она начала петь. Тихо, едва слышно, шевеля губами. Старую русскую песню, которую пела ей бабушка. «Степь да степь кругом, путь далек лежит…» Голос дрожал, срывался, но она пела. Пела свою боль, свою тоску, свое отчаяние. Она не заметила, как рядом на скамейку присел мужчина.
Он сидел молча, пока она не закончила. Потом кашлянул.
— Простите. Я не хотел мешать. У вас очень… душевный голос.
Галина вздрогнула, подняла на него заплаканные глаза. Мужчина был ее ровесником, может, чуть старше. Интеллигентное лицо, седина на висках, добрые и немного усталые глаза.
— Спасибо, — прошептала она и отвернулась, устыдившись своей слабости.
— Вы не ходите никуда петь? В хор, например? — он говорил мягко, без всякого флирта, просто с искренним интересом.
— Я… хотела когда-то. В юности. А потом… жизнь.
— Жизнь, да, — кивнул он. — Она умеет вносить коррективы. Я Владимир.
— Галина.
Они помолчали.
— Знаете, — сказал вдруг Владимир, — у нас в ДК «Заря» есть народный хор. «Волжские зори». Я там пою, для души. У нас как раз не хватает хорошего альта. Приходите как-нибудь. По вторникам и четвергам, в семь. Просто послушать.
Он встал, улыбнулся и пошел прочь по набережной, не оглядываясь.
Эта случайная встреча, эта нелепая мысль о хоре показалась ей спасательным кругом. Терять было нечего. Она вернулась домой, в свою пустую, холодную квартиру. Выбросила все оставшиеся вещи Дениса в мусорные мешки. Вымыла пол. И впервые за много дней легла спать с каким-то подобием решения.
На следующий день она начала действовать. Она не стала звонить Петровой. Это было бесполезно. Пьяная, запуганная женщина будет говорить то, что ей велели. Галина села и начала восстанавливать по памяти все события последних двух недель. Каждый свой шаг, каждый разговор. Она вспомнила, как Инна заходила к ней «просто поболтать» и невзначай заглядывала в открытую папку на столе. Вспомнила, как та участливо спрашивала: «Ну что, опять к Петровым? Бедная ты, не завидую». Она вспомнила фразу, брошенную Инной в курилке: «Мне бы участок Галины, там хоть люди приличные, а не алкашня одна».
Мозаика складывалась. Мотив был ясен. Осталось найти доказательства.
Во вторник вечером она пошла в ДК «Заря». Старое здание с высокими потолками и запахом пыльных кулис. Из зала доносилось многоголосое пение. Она остановилась у двери, не решаясь войти. Внутри было человек двадцать, в основном женщины ее возраста и старше. Они пели что-то протяжное, красивое. Руководил ими строгий седой мужчина. Среди поющих она увидела Владимира. Он заметил ее, чуть заметно кивнул и улыбнулся.
Она простояла у двери до конца репетиции. Когда все стали расходиться, Владимир подошел к ней.
— Я рад, что вы пришли.
— Я просто мимо шла, — соврала она.
— Конечно, — он снова улыбнулся. — Мимо как раз по пути с набережной. Ну как вам?
— Красиво.
— В следующий раз не стойте за дверью. Заходите. Наш руководитель, Степан Игнатьевич, с виду суровый, но он обожает новые голоса.
Она шла домой, и впервые за долгое время на душе было не так паршиво. Пение, чужое участие, простая человеческая доброта. Это было то, чего она лишилась.
Расследование продвигалось медленно. Она позвонила одной из своих подопечных, бабе Шуре, божьему одуванчику с острым умом.
— Александра Григорьевна, здравствуйте, это Галина Викторовна. У меня к вам деликатный вопрос. К вам на днях не заходила другая сотрудница из центра? Молодая такая, темненькая.
— А как же, заходила! — отозвалась баба Шура. — Инночка. Участ-ли-вая такая! Всё выспрашивала, как вы со мной работаете, всё ли хорошо, не обижаю ли. Я ей сказала: «Ты, деточка, не туда воюешь. Галочка у меня — ангел!» А она всё равно расспрашивала, не брала ли я у вас в долг, не просили ли вы чего. Странная.
Это была первая ниточка. Инна обходила ее подопечных, пытаясь найти хоть какой-то компромат. Не найдя, она его создала. С Петровыми это было проще всего.
В четверг она снова пошла в хор. На этот раз она вошла в зал и села на стул в последнем ряду. Степан Игнатьевич смерил ее строгим взглядом.
— Вы к кому?
— Я… послушать, — пролепетала Галина.
— У нас тут не филармония. У нас тут работают. Голос есть?
— Немного, — призналась она.
— А ну-ка, подойдите. Спойте «Во поле береза стояла».
Галина подошла, чувствуя, как у нее подкашиваются ноги. Она запела. Сначала тихо, неуверенно. Но музыка, мелодия, знакомая с детства, придала ей сил. Голос окреп, полился свободно, заполняя зал. Когда она закончила, Степан Игнатьевич крякнул.
— Хм. Не немного. Альт. Хороший, грудной. С завтрашнего дня чтоб была. Партии забирайте у старосты. Становитесь рядом с Владимиром, у него слух хороший, он поможет.
Она осталась. Она пела. И с каждой нотой, с каждым распевом из нее выходила горечь. Она пела не о березе в поле. Она пела о своей сломанной жизни, о предательстве, о несправедливости. И хор, мощный, слаженный, подхватывал ее голос, ее боль, и растворял в общей гармонии. Это было сродни чуду.
После репетиции Денис подкараулил ее у выхода из ДК. Он был помятый, несвежий, с букетом увядших роз.
— Галя, — он шагнул к ней. — Галочка, прости. Я дурак. Я все понял. Та потаскуха меня использовала. Я без тебя не могу. Поехали домой?
Он попытался обнять ее. Галина отстранилась. Она посмотрела на него так, словно видела впервые. Жалкий, постаревший мужчина с виноватыми глазами.
— Мой дом — там, где тебя нет, Денис. Прощай.
Она обошла его и пошла прочь. В этот момент из дверей вышел Владимир. Он увидел эту сцену, но ничего не сказал, просто пошел рядом с ней на некотором расстоянии.
— Все в порядке? — спросил он тихо, когда они отошли на приличное расстояние.
— Да, — твердо сказала Галина. — Теперь да.
Они шли молча до самого ее дома. У подъезда он остановился.
— Галина, — сказал он, глядя ей в глаза. — Я развелся пять лет назад. Думал, жизнь кончилась. А потом пришел в хор. Иногда, чтобы начать петь, нужно, чтобы твоя старая песня закончилась.
Он развернулся и ушел.
В пятницу у нее был план. Она знала, что у Петровой есть пожилая соседка, баба Зина, которая терпеть не могла свою шумную соседку, но знала все про всех. Галина купила торт и пошла к бабе Зине «на чай». Разговор зашел о Петровой.
— Ох, и не говори, Галочка! — запричитала баба Зина. — Совсем от рук отбилась. На днях какая-то фифа к ней приходила, на машине. Нарядная такая. Я в глазок видела. Они долго ругались, потом эта фифа ей конверт сунула, и Петрова сразу затихла. А на следующий день уже с бутылкой бегала, хвасталась, что на работу на тебя пожаловалась, и ей за это премию дали.
Бинго. Машина. Инна недавно хвасталась, что купила подержанный красный «Матиз». Соседка описала именно его. Конверт с деньгами за лжесвидетельство.
В понедельник Галина пришла в центр. Она не пошла к себе в кабинет. Она сразу направилась к Марье Петровне.
— Марья Петровна, я прошу пять минут. Я могу доказать свою невиновность.
Она выложила все по порядку. Про обзвон подопечных Инной. Про ее мотив. Про разговор с бабой Шурой. И, наконец, про визит Инны к Петровым на красной машине и конверт с деньгами, о котором рассказала соседка.
— Это слова, Галина, — вздохнула Марья Петровна, хотя в ее глазах уже появился интерес. — Слова против официальной бумаги.
— Тогда давайте вызовем сюда Петрову. И Инну. И я задам им пару вопросов. В вашем присутствии.
Инну и Петрову привели через полчаса. Петрова была с похмелья, прятала глаза. Инна, наоборот, держалась вызывающе.
— Я не понимаю, что здесь происходит, — заявила она.
— Здравствуйте, Людмила, — спокойно сказала Галина, обращаясь к Петровой. — Скажите, пожалуйста, кто помогал вам составлять это заявление?
Петрова молчала, вцепившись в ручку сумки.
— Людмила, — голос Галины стал тверже. — Та женщина, что приезжала к вам в среду на красной машине, она вам денег дала?
Глаза Петровой метнулись в сторону Инны. Инна побледнела.
— Какая машина? Я ничего не знаю! — закричала Петрова.
— Соседка ваша, Зинаида Матвеевна, все видела. И машину, и конверт. Мы можем ее прямо сейчас пригласить, — не моргнув глазом, соврала Галина. Она знала, что баба Зина из дома не выходит. Но Петрова этого не знала.
Этого оказалось достаточно. Петрова разрыдалась.
— Она заставила! — закричала она, тыча пальцем в Инну. — Сказала, если не подпишу, она сделает так, что детей отберут! Сказала, что вы все равно на пенсии скоро, а ей работать надо! Денег дала… пять тысяч.
В кабинете повисла тишина. Инна смотрела на Галину с нескрываемой ненавистью.
— Дрянь, — прошипела она.
— Вон, — тихо сказала Марья Петровна. — Обе. Петрова, пошла вон отсюда, чтоб я тебя не видела. А вы, Свиридова, пишите заявление по собственному. Иначе я эту историю передам в прокуратуру. За подкуп и клевету.
Когда они вышли, Марья Петровна налила Галине воды.
— Прости, Галь. Я должна была тебе поверить сразу.
— Вы действовали по инструкции, — без эмоций ответила Галина.
— Возвращайся на работу. Я… я подумала, может, ты возглавишь наше новое отделение по работе с кризисными семьями? Тебе нужен новый вызов.
Галина вышла на улицу. Солнце светило так же ярко, как и в то утро, когда она нашла чек. Но теперь его свет не резал глаза. Он грел. Она сделала глубокий вдох. Воздух пах весной, Волгой и свободой. Она не просто выжила. Она победила. Она нашла свой голос, который больше никто и никогда не заставит замолчать.
Она достала телефон. Набрала номер.
— Владимир? Это Галина. Ваше предложение насчет альта еще в силе?
Вечером она стояла на своем балконе и смотрела на закат над рекой. В квартире было тихо и просторно. В руке завибрировал телефон. СМС от Владимира.
«Очень в силе. Ваш голос сегодня на репетиции был волшебным. Может, прогуляемся по набережной в выходные?»
Галина улыбнулась. Впервые за долгое время — по-настоящему. Ее песня только начиналась.
---