– Бабушка, а дядя Володя сказал, что папа вас изменял!
Слова шестилетнего Мишки, звонкие и беззаботные, как воробьиный щебет, ударили Марину наотмашь. Она замерла с лейкой в руке, так и не донеся ее до капризной фиалки на подоконнике. За окном, в густой синеве ростовского вечера, догорало солнце, окрашивая небо в немыслимые оттенки персика и киновари. Теплый воздух, пахнущий пылью, цветущей акацией и близкой рекой, вливался в открытую форточку, но Марина вдруг перестала его ощущать.
– Что, Мишенька? – переспросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
– Ну, дядя Володя, папин брат, – с важным видом пояснил внук, сосредоточенно ковыряя пальцем щель в старом паркете. – Мы когда у них в гостях были, он папе говорил. А я слышал. Он сказал: «Стас, шо ты паришься? Твой батя всю жизнь от матери гулял, и ничего, жили же». А папа на него так зыркнул!
Мир качнулся. Дядя Володя. Брат Григория, ее бывшего мужа. Стас – ее единственный, обожаемый сын. А «батя» – это Григорий. Ее Гриша. Бывший. Давно, двадцать лет как бывший.
Марина медленно поставила лейку на подоконник. Пятьдесят восемь лет. Разведена. Успешный менеджер по логистике в крупном агрохолдинге. Своя квартира с видом на Дон. Взрослый сын, прекрасная невестка, любимый внук. Жизнь, выстроенная по кирпичику на руинах того, прошлого брака. Жизнь, в которой царил тщательно оберегаемый покой. И вот этот покой, ее главная драгоценность, трещал по швам от одной детской фразы.
– Ба, ты чего? – Мишка поднял на нее свои ясные, отцовские глаза.
– Задумалась, котенок. Давай-ка лучше посмотрим, какие у нас мультики сегодня.
Она включила телевизор, усадила внука на диван, сунула ему в руки тарелку с нарезанной клубникой. А сама, как в тумане, вышла на балкон. Вечерний Ростов гудел, жил своей шумной южной жизнью. Внизу по Большой Садовой неслись машины, смеялась молодежь. Солнце почти село, оставив на небе лишь багровую полосу. Меланхолия, ее верная спутница тихих вечеров, сегодня была особенно острой, почти физически ощутимой. Она всегда думала, что причина их развода с Григорием – его невыносимый характер, его вечное недовольство, его неспособность радоваться простому. Они просто не сошлись характерами, как пишут в заявлениях. Банально, но, как ей казалось, честно. А теперь…
Рука сама потянулась к смартфону. Единственный человек, с кем можно было этим поделиться. Инна. Подруга со студенческой скамьи, свидетельница всей ее жизни.
– Инка, привет, – голос сел.
– Маринка? Шо с голосом? – тут же отозвался на том конце бодрый, чуть гэкающий говорок. – Опять твои сухогрузы в Азовском море застряли?
– Хуже, Ин. Намного хуже.
Марина, запинаясь, пересказала слова внука. На том конце провода на несколько секунд повисла оглушительная тишина.
– Я… знала, – наконец выдохнула Инна. – То есть, я не знала, я догадывалась! Маринка, я ж тебе говорила, он мутный тип, этот твой Гришка! Говорила же! Какая сволочь! И брат его хорош, ляпнуть при ребенке!
– Ин, да это было сто лет назад… Какая уже разница…
– Какая разница?! – в голосе Инны зазвенел металл. – Разница в том, что ты двадцать лет думала, что это ты «не такая», что ты «пилила», как он говорил! А он, кобель, просто хвостом крутил на стороне! Стас должен знать! Он должен знать, какой у него отец на самом деле! Ты должна ему позвонить! Прямо сейчас!
– Инна, не надо, – взмолилась Марина. – У Стаса с ним… сложные, но отношения. Он отец, Мишкин дед. Зачем сейчас это все ворошить? Я не хочу.
– А тебя никто не спрашивает, хочешь ты или нет! – отрезала Инна. – Есть правда, и есть ложь! Ты всю жизнь была слишком мягкой, слишком правильной! Пора уже показать зубы! Хотя бы ради собственного достоинства! Позвони Стасу!
Марина молча нажала отбой. Сердце колотилось где-то в горле. Она посмотрела на свои руки. Пальцы слегка дрожали. «Показать зубы». Она и забыла, как это делается. После развода она потратила годы, чтобы снова научиться доверять миру, находить опору в себе. Йога, которую она открыла для себя лет десять назад, стала ее спасением. Асаны, дыхание, медитации – все это учило ее не цепляться за прошлое, принимать реальность и отпускать то, что нельзя изменить. И вот теперь Инна, лучшая подруга, призывала ее сделать ровно обратное – вцепиться в прошлое мертвой хваткой и вытрясти из него всю гниль.
Утром на работе все валилось из рук. Марина сидела в своем кабинете, заставленном папками с документами, и смотрела на экран компьютера, не видя цифр. Она была ведущим менеджером по фрахту. Ее задачей было найти судно нужного тоннажа, договориться о ставке, согласовать маршрут и время погрузки зерна в ростовском порту. Работа требовала предельной концентрации. Ошибка в один цент на тонне выливалась в тысячи долларов убытка для компании.
– Марина Викторовна, турки опять артачатся, – в кабинет заглянул молодой помощник. – Говорят, дедвейт у «Антареса» меньше заявленного, требуют дисконт.
– Скажи им, пусть пришлют официальный сюрвейерский отчет, – механически ответила Марина. – Без бумажки они просто… воздух сотрясают.
Она пыталась сосредоточиться на привычных терминах: «сталийное время», «коносамент», «демередж». Но в голове крутилось одно: «гулял всю жизнь». Как она могла этого не видеть? Или не хотела? Вспоминались какие-то обрывки: его внезапные «командировки», необъяснимые задержки «на работе», дорогие подарки, появлявшиеся после ссор. Тогда она списывала это на сложный характер, на усталость. А теперь…
Телефон завибрировал. Инна. Марина сбросила вызов. Через минуту пришло сообщение: «Я нашла его в одноклассниках. Гришку твоего. Сидит, пузо отрастил, с какой-то кралей в обнимку в Геленджике. Морда довольная. Позвони Стасу, Маринка! Не будь тряпкой!»
Марина сжала телефон в руке так, что побелели костяшки. «Не будь тряпкой». Эта фраза преследовала ее всю жизнь. Сначала от матери, потом от мужа, теперь от лучшей подруги. А может, они правы? Может, ее спокойствие – это не мудрость, а трусость?
Вечером она, как обычно, пошла на йогу. Студия находилась в старом особняке с высокими потолками. Приятно пахло сандалом и деревом. Инна тоже ходила сюда, но сегодня ее, к счастью, не было.
– А теперь Врикшасана, поза дерева, – мягко произнесла инструктор, хрупкая девушка по имени Лера. – Найдите точку опоры. Почувствуйте, как стопа врастает в землю. Корни дают нам стабильность. А ветви тянутся к солнцу, к свету. Не бойтесь качаться. Ветер качает любое дерево. Главное – сохранять связь с землей.
Марина пыталась. Она поставила стопу на бедро, сложила руки в намасте у груди. Но тело ее не слушалось. Нога соскальзывала, корпус заваливался. «Ветер качает любое дерево». Ее дерево сейчас вырывали с корнем. Все, что она считала своей опорой, – ее выстраданное прошлое, ее понимание собственной жизни – оказалось ложью. В голове вместо мантр звучал голос Инны: «Позвони Стасу!».
После занятия она не пошла домой. Весенний вечер был слишком хорош, чтобы сидеть в четырех стенах. Она спустилась к набережной. Дон лениво катил свои мутноватые воды. Пахло рекой и шашлыком из прибрежных кафе. Марина села на лавочку. Рядом какая-то парочка самозабвенно целовалась. Жизнь шла своим чередом, и только в ее личном маленьком мире случилась катастрофа.
Чего она боится? Что Стас, узнав правду, возненавидит отца? Но Григорий никогда не был для него идеалом. Они общались ровно, но без особой теплоты. Боится снова пережить боль и унижение? Да, этого она боится больше всего. Она не хотела возвращаться в то состояние, когда весь мир казался враждебным, а она сама – никчемной и нелюбимой. Йога научила ее другому: мир нейтрален. Окраску ему придаем мы сами. И сейчас она сама, своими мыслями, окрашивала его в черный цвет. А Инна щедро подливала краски.
Зачем Инна это делает? Из лучших побуждений, конечно. Она всегда была такой – боевой, справедливой, готовой ринуться в бой за друга. Но сейчас ее бой был против самой Марины. Против ее покоя.
Телефон снова ожил. На этот раз звонил Стас. Сердце ухнуло в пятки. Неужели Инна?..
– Мам, привет! Ты не занята? – голос сына звучал, как обычно, немного устало после рабочего дня.
– Нет, сынок, гуляю. Что-то случилось?
– Да нет, все в порядке. Слушай, тут такое дело… Мы с Катей хотим на выходные на дачу рвануть, шашлыков пожарить. Поедешь с нами? И Мишка будет рад.
Марина молчала, вдыхая речной воздух. Вот он, ее мир. Простой, теплый, настоящий. Сын зовет на шашлыки. Не для выяснения отношений, не для суда над отцом-предателем. Просто так. Потому что он ее любит. И этот мир Инна хотела разрушить одним телефонным звонком.
– Мам? Ты тут?
– Тут я, родной. Конечно, поеду. С удовольствием.
– Отлично! Тогда в субботу утром за тобой заеду. Все, целую, побежал, у меня совещание по зуму.
Короткие гудки. Марина опустила телефон и вдруг почувствовала, как по щекам текут слезы. Но это были не слезы горя. Это были слезы облегчения. Решение пришло само. Тихое и твердое, как корень дерева, который она тщетно пыталась почувствовать на йоге.
Она не будет ничего говорить Стасу. Никогда. Это ее прошлое, ее боль и ее прощение. Григорий давно получил свое – он потерял ее. А Стас не должен терять даже такого отца, какой есть. Ее покой, ее выстраданная гармония оказались дороже абстрактной «правды», которую так яростно защищала Инна.
Едва она пришла домой, как снова зазвонил телефон. Инна. На этот раз Марина взяла трубку.
– Ну что? Позвонила? – без предисловий начала подруга.
– Нет, Инна. И не буду.
– То есть как это не будешь?! Марина, ты меня слышишь вообще? Я для кого стараюсь?!
– Инна, я тебя очень прошу, давай закроем эту тему. Это мое дело.
– Ах, твое дело! – в голосе Инны закипало возмущение. – Значит, когда тебе плохо, ты мне звонишь, плачешься в жилетку, а как до дела доходит – «это мое дело»? Я, может, лучше тебя знаю, что тебе нужно! Тебе нужна справедливость!
– Мне нужен покой, Инна. Покой. Ты можешь это понять?
– Нет! Не могу! Потому что это не покой, а трусость! Ты просто боишься! Всю жизнь боялась! Ну и сиди в своей раковине! Разбирайся сама!
Инна бросила трубку. Марина стояла посреди комнаты, оглушенная. Ссора с лучшей подругой ранила сильнее, чем старая новость об измене. Человек, который был рядом всю жизнь, вдруг перестал ее понимать. Или никогда и не понимал?
Следующие два дня прошли в тягостном молчании. Инна не звонила. Марина тоже. На работе она была рассеянна, допустила какую-то мелкую ошибку в расчетах, за что получила вежливый, но холодный комментарий от начальника. Вечером она расстилала коврик для йоги, но не могла заставить себя заниматься. Тело было деревянным, мысли разбегались. Ее «связь с землей» была потеряна. Ветер, поднятый Инной, оказался слишком сильным.
В пятницу вечером, когда Марина разбирала сумку после работы, телефон издал короткий сигнал сообщения. Стас. «Мам, мне сейчас Инна звонила. Что происходит?»
Кровь отхлынула от ее лица. Так вот оно что. Точка невозврата. Инна не выдержала. Она перешла черту.
Пальцы не слушались, когда она набирала номер Инны.
– Зачем? – единственное, что она смогла выговорить, когда подруга ответила.
– А что «зачем»? – агрессивно ответила Инна. – Ты не решаешься, так я решила тебе помочь! Он должен знать!
– Ты не мне помочь решила, Инна. Ты решила доказать свою правоту. Ты влезла в мою семью. В мою жизнь. Без моего разрешения.
– Да потому что я не могу смотреть, как ты себя закапываешь! – почти кричала Инна. – Я твоя лучшая подруга! Я имею право!
– Нет, – голос Марины стал ледяным, и она сама удивилась этому холоду. – Ты не имеешь права. Никто не имеет. Это была моя боль. Мое прошлое. И мое решение, что с ним делать. А ты… ты просто взяла и нагадила мне в душу. Из лучших, конечно, побуждений.
– Ах вот как! Я нагадила! А то, что Гришка твой тебе рога всю жизнь наставлял, это ничего?
– С Григорием я развелась двадцать лет назад, – отчеканила Марина. – А с тобой, кажется, ссорюсь прямо сейчас. И знаешь что? Это больнее. Гораздо больнее. Не звони мне больше, Инна.
Она закончила вызов и опустилась на диван. В комнате было тихо. Только тикали старые часы на стене. Тишина больше не приносила утешения. Она стала звенящей, пустой. Она потеряла не только иллюзии о прошлом, но и подругу в настоящем. Она была абсолютно, тотально одна.
Солнечный свет весеннего вечера, пробиваясь сквозь листву акации, рисовал на полу дрожащие узоры. Меланхолия сгустилась до состояния отчаяния. Она сидела так, наверное, час, глядя в одну точку. Потом встала. Подошла к окну. Внизу, во дворе, дети играли в мяч. Жизнь продолжалась.
Что ж. Ветер вырвал ее дерево. Но корни… корни остались. Она сама была своим корнем.
Она медленно, осознанно расстелила на полу коврик для йоги. Не для упражнений. Просто чтобы сесть. Она села в позу лотоса, закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании. Вдох. Выдох. Инструктор Лера говорила: «Дыхание – это якорь, который всегда с вами». Вдох. В голове крутились слова Инны, обрывки воспоминаний, тревога о предстоящем разговоре со Стасом. Выдох. Она не гнала эти мысли. Она просто наблюдала за ними, как за облаками, проплывающими по небу. Вдох. Боль от предательства подруги. Выдох. Старая боль от предательства мужа. Вдох. Страх. Выдох.
Она не знала, сколько так просидела. Когда она открыла глаза, комната была залита мягким оранжевым светом заката. Внутри была пустота. Но не звенящая, а спокойная. Как гладь озера после бури.
Она взяла телефон. Набрала номер сына.
– Стас, привет. Это я.
– Мам, привет. Я тебе звонил… Что Инна наговорила? Она что-то про отца… Это правда?
Марина сделала глубокий вдох.
– Сынок, то, что было между мной и твоим отцом, – это наше прошлое. Очень давнее и очень сложное. Там было всякое. И хорошее, и плохое. И никакие сплетни, сказанные двадцать лет спустя, этого уже не изменят. Главное – что у тебя есть отец, а у меня есть сын. И у Мишки есть дедушка. Наша сегодняшняя жизнь гораздо важнее теней прошлого. Давай не будем их тревожить и ничего рушить, хорошо?
На том конце провода помолчали.
– Хорошо, мам, – наконец сказал Стас. Голос у него был теплый. – Я понял. Шашлыки в силе?
– В силе, родной, – улыбнулась Марина. Впервые за эти дни. – Конечно, в силе.
Разговор был окончен. Конфликт, который мог взорвать ее семью, был погашен. Не разрешен, а именно погашен. Она выбрала не правду, а мир. Свой мир.
Она подошла к подоконнику и взяла лейку. Фиалка поникла, ее бархатные листья просили воды. Марина осторожно полила цветок, потрогала пальцем влажную землю.
В дверь позвонили. Коротко, требовательно. Марина знала, кто это. Сердце екнуло, но она спокойно пошла открывать.
На пороге стояла Инна. В руках она держала картонную коробку из ее любимой кондитерской. Глаза у подруги были красные.
– Ну шо, дура я, да? – тихо, почти без своей обычной энергии, спросила Инна, глядя куда-то в сторону.
Марина смотрела на нее секунду, две. На эту взъерошенную, несчастную, такую родную женщину, с которой было съедено столько пудов соли и выпито столько литров чая на кухне.
Она молча отошла от двери, пропуская подругу в квартиру.
– Чай будешь? – спросила она, направляясь на кухню. – У меня бергамотовый есть. Твой любимый.
Инна молча кивнула и прошла следом, ставя коробку с пирожными на стол.
Они сидели на маленькой кухне, пили чай и молчали. За окном окончательно стемнело, зажглись фонари. Тишина больше не была пустой. Она была наполнена горечью, прощением и сорока годами дружбы, которая оказалась сильнее правоты.
Позже, когда Инна ушла, Марина снова расстелила коврик. В этот раз она сделала полную последовательность асан. Тело слушалось. Оно было гибким, сильным. Когда она встала в позу дерева, ее стопа прочно прижималась к бедру, а руки, сложенные у груди, были неподвижны. Она чувствовала свой корень, свой центр, свою незыблемую связь с землей.
Телефон на столе тихо звякнул. Сообщение от Стаса. Фотография. Мишка, улыбаясь во весь рот, обнимает огромного плюшевого медведя. И подпись: «Готовимся к встрече с бабулей!»
Марина посмотрела на фотографию, потом на темное окно, в котором отражалась ее комната и она сама – немолодая женщина в спортивной одежде. На ее лице играла легкая, едва заметная, меланхоличная улыбка. Покой не дается в подарок. За него иногда приходится сражаться. Даже с теми, кто тебя любит. И самая главная победа в этой битве – не доказать свою правоту, а сохранить свой мир.