Рязанский ветер в тот день был особенно настырным, он бился в широкие окна мансарды, где расположилась студия Лидии, с яростью заблудившегося зверя. Лидия, женщина на пороге шестидесяти, с короткой стрижкой серебряных волос и живыми, умными глазами, привыкла к его весенним истерикам. Ветер не мешал ей работать. Наоборот, его тревожный гул создавал идеальный фон для сосредоточения. Она раскладывала на огромном столе образцы фактурной штукатурки и тяжелого бархата для нового проекта – загородного дома одного рязанского нувориша, желавшего «чтоб как в Эрмитаже, но поуютнее».https://dzen.ru/a/aN16YjUJYQO8YLFB
Ее пальцы, привыкшие к карандашу и планшету, сейчас с наслаждением ощупывали шероховатую поверхность камня и гладкую прохладу шелка. Дизайн был ее спасением и ее крепостью. В этом мире линий, цветов и текстур она была полновластной хозяйкой. Телефон, лежавший рядом с эскизами, завибрировал. На экране высветилось «Алексей».
– Да, сын, – ответила она, не отрывая взгляда от сложного оттенка серого, который никак не хотел сочетаться с золотом.
– Мам, привет. Ты сидишь? – Голос Алексея был как всегда ровным, почти деловым. В свои тридцать пять он был успешным юристом, и эта профессиональная выдержка просочилась во все сферы его жизни.
– Я всегда сижу, когда работаю, ты же знаешь. Что-то случилось?
Пауза на том конце провода затянулась. Ветер за окном взвыл с новой силой, и Лидии показалось, что он пытается прорваться внутрь, принести с собой что-то холодное и неотвратимое.
– Отец… В общем, он в больнице. Серьезная авария. Позвоночник. Прогнозов пока не дают, но говорят, всё плохо.
Лидия молчала. Она взяла в руки образец венецианской штукатурки – холодный, тяжелый, безжизненный. Таким же безжизненным стало и ее лицо. Григорий. Имя, которое она не произносила вслух уже лет пятнадцать. Имя, превратившееся в рубец на сердце, который давно перестал болеть, но иногда напоминал о себе фантомной судорогой.
– Он просил твой номер, – продолжил Алексей. – Я не дал. Но он будет искать. Он… не в себе немного. Просит о встрече. Говорит, ему нужно с тобой поговорить.
– Мне с ним говорить не о чем, – отрезала Лидия. Ее голос прозвучал чужеродно в тишине студии, прерываемой лишь воем ветра.
– Я так и думал. Есть еще кое-что. Он предлагает деньги. Большие. Говорит, хочет «помочь», «искупить».
Лидия усмехнулась. Холодно, безрадостно.
– Пусть оставит себе. На сиделку.
– Мам, я понимаю. Но он говорит про перевод на твой счет. Просто так. Я проверил его активы, он не врет, деньги есть. Ольга, видимо, его хорошо распотрошила перед уходом.
Ольга. Еще одно имя-призрак.
– Алексей, делай как знаешь. Ты юрист. Если считаешь нужным взять эти деньги для себя или для своей семьи – бери. Ко мне это не имеет никакого отношения. У меня все, работа.
Она нажала отбой, не дожидаясь ответа. Руки слегка дрожали. Она подошла к стеллажу, занимавшему целую стену. Среди книг по искусству, папок с проектами и образцов тканей стояли ряды маленьких стеклянных витрин. В них, на бархатных подложках, хранилась ее коллекция – антикварные наперстки. Серебряные, фарфоровые, костяные, с тончайшей росписью и гравировкой. Каждый – маленькая крепость для пальца, маленький шедевр, спасенный от времени. Она нашла их в развалах на Почтовой, выкупала у старьевщиков, заказывала на аукционах. Эта коллекция была ее молчаливым свидетелем. Она помнила всё.
Лидия открыла одну из витрин и взяла в руки крошечный фарфоровый наперсток с изображением пастушки. Холодный, гладкий. И память, которую она так долго держала под замком, прорвала плотину.
…Пятнадцать лет назад. Такая же ветреная рязанская весна. Только ветер тогда казался не тревожным, а полным надежд. Ее небольшое, но очень перспективное дизайн-бюро «Линия Стиля» только что выиграло крупный тендер на оформление сети новых ресторанов. Это был прорыв. Григорий, ее яркий, шумный, обожаемый муж, устраивал по этому поводу праздники, приносил шампанское прямо в офис, целовал ее при сотрудниках и кричал, что его жена – гений.
А потом всё рухнуло. Заказчик, та самая сеть ресторанов, оказался мыльным пузырем, фикцией. Владелец сбежал за границу, оставив за собой шлейф долгов. Аванс, который Лидия уже вложила в закупку эксклюзивных материалов и оплату работы подрядчиков, испарился. На ней повисли огромные обязательства.
Мир надежд сжался до размеров долговой расписки. Праздники кончились. Начались бессонные ночи, напряженные дни, бесконечные звонки от кредиторов и бывших партнеров. Она продала машину, заложила дачу. Алексей, тогда еще студент, молча наблюдал за тем, как его мать превращается в натянутую струну. Он подрабатывал по ночам, приносил домой какие-то деньги, молча ставил на стол пакет с продуктами и уходил в свою комнату.
Григорий поначалу пытался ее поддерживать. Говорил бодрые слова, обнимал. Но его объятия становились все более формальными, а слова – пустыми. Он все чаще задерживался «с друзьями», «на встрече», «нужно было развеяться». Атмосфера в доме стала тяжелой, пропитанной запахом корвалола и отчаяния. Лидия почти не спала, осунулась, в ее серебряных волосах, тогда еще с проседью, появилось что-то трагическое. Она перестала смеяться.
Однажды вечером он вернулся особенно поздно, благоухая дорогим парфюмом и вином. Она сидела на кухне над стопкой счетов, пытаясь найти выход из финансовой ловушки.
– Опять? – спросил он, брезгливо морщась. – Лида, я прихожу домой, а тут похоронное бюро. Вечное уныние.
– У меня проблемы, Гриша, – тихо ответила она. – У нас проблемы.
– У тебя проблемы! – отрезал он. – Твой бизнес, твои риски. Я устал от этого. Я хочу жить, радоваться, а не тонуть в твоем болоте.
В тот вечер она впервые заметила, как он прячет телефон. Он сидел на диване, и когда она подошла, поспешно сунул аппарат экраном вниз. Ее сердце пропустило удар.
– Что там? – спросила она.
– Ничего. Переписка.
– С кем?
Он вскочил. Его красивое лицо исказила злая гримаса.
– Зачем тебе мои соцсети! Какого черта ты лезешь в мое личное пространство? Хватит с меня твоего контроля и вечной тоски!
Он кричал, а она смотрела на него и понимала, что пропасть между ними уже непреодолима. Ночью, когда он уснул, она взяла его телефон. Пароль она знала – день рождения Алексея, примитивная комбинация, которую Григорий так и не поменял за все годы. Она открыла его страницу в соцсети, которую он так яростно защищал.
И мир раскололся на «до» и «после». Там была другая жизнь. Жизнь, полная света и праздника. Вот он с какой-то блондинкой Ольгой в ресторане, они смеются, пьют вино. Вот они на набережной, целуются на фоне Рязанского Кремля. Вот они в каком-то загородном клубе. Подпись под фото: «С моей музой, которая дарит свет». Ольга. Молодая, холеная, с хищной улыбкой. А в комментариях – их общие друзья, те самые, с которыми он якобы «задерживался». Они ставили лайки, писали: «Сладкая парочка!», «Совет да любовь!».
Она сидела в темноте, листала эти фотографии, и физически ощущала, как что-то внутри нее умирает. Ее борьба, ее бессонные ночи, ее страх – все это было фоном для его праздника. Он не просто нашел другую. Он украл у их общей жизни радость и унес ее туда, где не было места ее проблемам.
Утром она положила телефон на стол перед ним. Он даже не стал оправдываться. Его взгляд был холодным и чужим.
– Ну, теперь ты все знаешь, – сказал он, наливая себе кофе. – Так даже проще.
– Гриша… как ты мог? – прошептала она.
Он поставил чашку. Посмотрел на нее долго, изучающе, будто на незнакомый предмет.
– Я устал от твоих проблем, Лида. Понимаешь? Устал. Мне нужен свет, праздник, а не это вечное болото. Я ухожу к Ольге. Она легкая, с ней нет этой беспросветной тоски. Считай, что мне просто нужен перерыв. От всего этого.
Он сказал это так просто, будто речь шла о смене надоевшей работы. Он собрал вещи за полчаса. Перед уходом он увидел на ее столе пару старинных наперстков, которые она купила незадолго до краха.
– И вот на эту дрянь ты тратила деньги? – с презрением бросил он. – Неудивительно, что ты в долгах.
Хлопнула входная дверь. И наступила тишина. Та самая, которую сейчас в ее студии нарушал только вой ветра.
Алексей тогда пришел из университета и увидел ее, сидящую на полу посреди гостиной. Она не плакала. Она просто смотрела в одну точку. Он все понял без слов. Он молча сел рядом, обнял ее за плечи и просидел так, наверное, час. С того дня он повзрослел на десять лет.
Лидия выкарабкалась. Она не знала, откуда взялись силы. Наверное, из злости. Из желания доказать ему и всему миру, что она не «болото». Она закрыла старую фирму, объявив себя банкротом. Взялась за мелкие частные заказы – дизайн штор, консультации по цвету, декор маленьких квартирок. Работала по 16 часов в сутки. Алексей помогал с юридическими вопросами, защищал ее от самых наглых кредиторов. Постепенно, шаг за шагом, она снова встала на ноги. Она открыла новую студию, уже на свое имя. Ее вкус, ее чувство стиля, ее въедливость в детали снова сделали ее востребованной. Она больше не гналась за гигантскими проектами, она создавала штучный, дорогой продукт для тех, кто ценил качество. И она больше никогда не позволяла себе быть слабой. Ее коллекция наперстков росла. Каждый новый экземпляр был маленьким символом ее победы. Маленькой крепостью, которую она отвоевала у жизни.
Она ничего не знала о Григории. Алексей иногда скупо сообщал, что видел его с Ольгой, что они купили дом, ездят по заграницам. Лидия слушала это с каменным лицом. Она его не простила. Она его просто вычеркнула. Стерла, как неудачный эскиз.
…Звонок в домофон вырвал ее из воспоминаний. Голос охранника из холла бизнес-центра был виноватым.
– Лидия Петровна, тут к вам мужчина… Говорит, Григорий Алексеевич. Говорит, вы его ждете. Я сказал, что без звонка нельзя, а он… он в коляске, я не могу его выгнать.
Сердце сделало кульбит и замерло. Коляска. Вот оно что. Возмездие пришло не с мечом, а с инвалидным креслом.
– Пусть поднимется, – сказала она ровным голосом.
Она не стала садиться. Она стояла у своего стола, заваленного образцами роскошной жизни, которую она создавала для других и для себя, когда в дверь постучали.
– Войдите.
Дверь медленно открылась. В проеме показалась инвалидная коляска, и в ней сидел он. Григорий. Лидия не сразу его узнала. От былого лоска и самодовольной красоты не осталось и следа. Перед ней был седой, измученный мужчина с потухшими глазами и пергаментной кожей, обтягивающей череп. Его дорогой кашемировый джемпер висел на исхудавших плечах мешком. Рядом с коляской стоял какой-то парень, видимо, помощник, который вкатил его в студию и, получив кивок, молча вышел, прикрыв за собой дверь.
– Здравствуй, Лида, – сказал Григорий. Его голос был слабым и дребезжащим.
– Здравствуй, – ответила она, не сдвинувшись с места.
Он обвел глазами студию. Его взгляд задержался на стеллаже с коллекцией.
– У тебя… красиво здесь. Ты молодец. Всегда знал, что ты пробьешься.
Она промолчала. Комплимент из его уст звучал как оскорбление.
– Лида, я… – он замялся, его пальцы нервно теребили плед, укрывавший ноги. – Я знаю, что я не имею права. Ни на что. Но я должен был тебя увидеть. Алексей сказал, что ты не хочешь… но я должен был попытаться.
Он говорил, а она смотрела на него, как энтомолог на редкое насекомое. Она не чувствовала ни злорадства, ни жалости. Ничего. Пустота. Тот ураган, который бушевал в ее душе пятнадцать лет назад, давно утих, оставив после себя идеально ровную, выжженную пустыню на том месте, где когда-то был он.
– Ольга ушла, – продолжил он, будто это могло что-то объяснить. – Сразу после аварии. Сказала, что она не сиделка. Забрала почти все. Сказала, это компенсация за лучшие годы. Забавно, да?
Он попытался усмехнуться, но получился жалкий, похожий на плач звук. Ветер за окном снова ударил в стекло, будто аплодируя этой иронии судьбы.
– Я много думал, Лида. В больнице, знаешь ли, много времени, чтобы думать. Я все время вспоминал… как я тогда ушел. Что я тебе сказал. Каким я был… – он не нашел слова. – Я привез тебе… – он кивнул на большую коробку, стоявшую на подножках коляски. – Тут деньги. И… я хотел загладить. Хоть как-то.
Он протянул ей конверт. Она не взяла.
– Зачем ты приехал, Григорий? – ее голос был спокойным, почти безразличным.
– Я один, Лида. Совсем один. Сын со мной разговаривает, как с клиентом. Друзей не осталось. Никого. Я… я не знаю, как жить дальше. Мне страшно. Мне нужна помощь. Не деньги. Просто… чтобы кто-то был рядом. Ты единственная… ты сильная. Ты всегда была сильной.
Он смотрел на нее с отчаянной, утопающей надеждой. Он ждал от нее понимания, прощения, спасения. Он приполз в ее гавань, ожидая, что она примет его разбитый корабль.
Лидия медленно обошла стол и подошла к окну. Она смотрела на Рязань, на несущиеся по небу рваные облака, на гнущиеся под ветром деревья. Она чувствовала себя этим деревом – гибким, упругим, которое согнули почти до земли, но не сломали.
Она повернулась к нему. На ее лице не было ни гнева, ни торжества. Только безмерная, вселенская усталость от этого человека.
– Мне очень жаль, что с тобой это случилось, – произнесла она тихо, но отчетливо. Каждое слово падало в тишину, как камень в воду. – Правда, жаль. Но я не могу тебе помочь.
– Лида, прошу… – зашептал он, его глаза наполнились слезами. – Не гони меня. Хоть ты…
Она посмотрела ему прямо в глаза. Взглядом, который ничего не выражал. И в этой пустоте было страшнее всего.
– Дело не в том, что я тебя гоню, Григорий. Дело в другом. Понимаешь… – она сделала паузу, подбирая слова. А потом нашла их. Те самые. Его слова. – Я не могу. Мне нужен свет и праздник, а не это… болото.
Он замер. Его лицо медленно менялось. Отчаяние, непонимание, а затем ужас осознания. Он услышал эхо. Эхо собственных слов, вернувшееся к нему через пятнадцать лет, как бумеранг. Он открыл рот, но не издал ни звука. Он смотрел на нее, и в его глазах отражалась вся глубина его падения, вся безнадежность его положения. Он понял. Не умом, а всем своим разбитым телом он понял, что это конец. Справедливый. И от этого еще более страшный.
Лидия отвернулась и вернулась к своему столу. Она взяла в руки карандаш и склонилась над эскизом, поправляя линию капители. Она слышала, как он сдавленно всхлипнул. Слышала, как неуклюже развернулась его коляска. Слышала, как тихо открылась и закрылась дверь.
Она не обернулась. Она продолжала рисовать. Ветер за окном стих, будто выполнив свою миссию. В наступившей тишине Лидия подошла к своему стеллажу, взяла в руки крошечный серебряный наперсток с выгравированной надписью "Amor Vincit Omnia" – «Любовь побеждает все». Она повертела его в пальцах и усмехнулась. Какая ложь. Не любовь. Стойкость. Только стойкость побеждает всё. Она поставила наперсток на место, в его маленькую, надежную крепость. И вернулась к работе. Впереди был новый проект, новая жизнь, в которой не было места призракам прошлого.
---