Дверь в гостиную была приоткрыта ровно на ширину ладони. Недостаточно, чтобы видеть, но более чем достаточно, чтобы слышать. Лидия замерла с хрустальной вазой в руках, вода в которой тихо плескалась в такт дрожи пальцев. Она всего лишь пошла на кухню за водой для астр, которые принесла Ольга, её золовка. Астры, похожие на фиолетовых взъерошенных ежей, теперь казались предвестниками беды.
«…главное, чтобы он не сорвался, не размяк в последний момент», — голос Ольги был низким, вкрадчивым, как будто она делилась государственной тайной. — «Я всё подготовила. Через месяц её не будет».
Пауза. Глухой стук — Владимир, её муж, должно быть, поставил чашку на блюдце.
«Оль, ты уверена? — его голос был усталым, лишенным всякой интонации. — Шестьдесят два года — не тот возраст, чтобы…»
«Именно тот! — отрезала Ольга. — Чтобы пожить для себя, а не для её атласов и глобусов. Ты заслужил покой, Володя. Покой».
Лидия отступила в тень коридора, прижимая холодную вазу к груди. Сердце колотилось где-то в горле, сухо и больно. Через месяц её не будет. Не её, Лидии. Кого ещё? В их квартире, в их жизни. Её, которая прожила с Владимиром сорок лет. Её, которая подбирала оттенок краски для стен этой самой гостиной, споря с ним до хрипоты. Её, которая до сих пор помнила, как пахли его волосы после дождя в тот день, когда они впервые поцеловались на Чкаловской лестнице.
Она вернулась на кухню, поставила вазу на стол. Астры смотрели на неё десятками фиолетовых глаз. Покой. Ольга всегда считала её беспокойной. Слишком много идей, слишком много планов, слишком много поездок. «Вечный двигатель, а не женщина», — цедила она сквозь зубы на семейных ужинах. Владимир обычно отшучивался, но в последние годы всё чаще молчал, поджимая губы.
Лидия налила в вазу воды из-под крана, не глядя. Несколько капель пролилось на столешницу. Она не вытерла. «Через месяц её не будет». Фраза въелась в мозг, как едкий химический состав в старинную фреску, разъедая слой за слоем — сорок лет общих воспоминаний, привычек, нежностей.
Она вернулась в гостиную с фальшиво-бодрой улыбкой.
«Ну вот, вашим красавицам теперь будет комфортно».
Ольга окинула её быстрым, оценивающим взглядом, словно примеряла на неё невидимый саван. Владимир не поднял глаз от своей чашки. Серый нижегородский день заглядывал в окно, небо цвета мокрого асфальта нависало над Волгой, и казалось, что весь город затаил дыхание вместе с Лидией.
Следующие дни превратились в мучительное наблюдение. Лидия стала шпионом в собственном доме. Она ловила обрывки телефонных разговоров Владимира с сестрой, анализировала его молчание за ужином, искала тайный смысл в том, как он складывает газету. Он стал для неё зашифрованным текстом, который она, дизайнер, привыкшая читать знаки в архитектуре и цвете, отчаянно пыталась декодировать.
Но Владимир был пуст. Он двигался по квартире как заведённый механизм: завтрак, газета, работа в своём кабинете над чертежами — он был инженером-мостовиком на пенсии, но продолжал консультировать, — обед, телевизор, сон. Ни злости, ни нежности. Сплошная выгоревшая равнина. Он смотрел на неё, но не видел. Спрашивал «как дела?», но не слушал ответа.
Её работа была единственным спасением. Лидия вела сложный проект — реставрацию интерьеров купеческого особняка на Рождественской улице. Старый дом, вросший в землю, с потрескавшимися фасадами и выцветшей лепниной, был её убежищем. Вдыхая пыльный, сладковатый запах старого дерева и штукатурки, она забывалась.
«Лидия Павловна, посмотрите, что мы под слоем краски нашли», — молодой рабочий Артём, парень с умными глазами и руками в известке, указал на стену в бывшей бальной зале. Под несколькими слоями советской охры проступал нежный цветочный орнамент, почти стёртый, как акварель, размытая временем.
«Роспись… конец девятнадцатого века, — выдохнула Лидия, осторожно касаясь подушечкой пальца хрупкого рисунка. — Тёма, здесь нужно работать скальпелем. Не дышать. Мы должны её спасти».
Она говорила о фреске, а думала о своём браке. Можно ли так же, слой за слоем, снять накопившуюся усталость, обиды, недомолвки и найти тот первоначальный узор? Тот, что они когда-то рисовали вместе?
Вечером, разбирая на полу в гостиной старые фотографии — предлог, чтобы побыть рядом с Владимиром, — она наткнулась на снимок из Португалии. Они стоят на мысе Рока, ветер треплет её волосы, а Владимир, молодой, со смеющимися морщинками у глаз, обнимает её так крепко, будто боится, что её унесёт в океан.
«Помнишь?» — спросила она тихо, протягивая ему фотографию.
Он взял карточку, посмотрел на неё дольше обычного. На его лице промелькнуло что-то похожее на боль.
«Помню, — глухо сказал он. — Ветер был сумасшедший».
«Я бы хотела туда вернуться. Или на Мадейру. Там сейчас, наверное, цветут гортензии…»
«Лида, какие гортензии? — он положил фото на столик. — Давление скачет, ноги гудят. Мне бы до дачи доехать без приключений».
Он встал и пошёл на кухню заваривать свой вечерний чай с чабрецом. «Его покой», — прозвенели в голове слова Ольги. Покой, пахнущий чабрецом и корвалолом. А её мир пах океанским бризом, специями марокканских рынков и горячим асфальтом Рима. Раньше эти миры пересекались. Теперь они расходились, как корабли в тумане.
Звонок сына застал её врасплох. Артём, их сын, жил в Москве, работал программистом, звонил редко.
«Мам, привет. Как вы там? Что-то тётя Оля мне сегодня звонила, странный разговор…»
Лидия замерла. «Что говорила?»
«Да так… туманно всё. Про то, что папе нужен отдых, что он устал. Что она ему помогает принять какое-то важное решение. Намекала, что ты слишком… активная для его возраста. Мам, у вас всё в порядке?»
Кровь отхлынула от её лица. Значит, Ольга обрабатывала и сына. Готовила почву.
«Всё в порядке, Тёма, — сказала она неожиданно твёрдым голосом, удивляясь самой себе. — Просто у твоей тёти обострился осенний синдром спасительницы. Не бери в голову».
Она подумала, что нужно было пожаловаться, попросить помощи, но сказала другое. Это была её битва. Она не позволит втягивать в неё сына и выставлять себя жертвой.
На следующей неделе Ольга перешла в наступление. Она стала появляться у них почти каждый день. Приносила Владимиру домашние котлеты («Лидочка же вечно в своих разъездах, кто о тебе позаботится?»), придирчиво оглядывала квартиру («Пыльно у вас, надо бы генеральную уборку»), заводила с ним тихие разговоры в кабинете, плотно прикрывая дверь.
Лидия чувствовала себя привидением в собственном доме. Она ходила мимо них, улыбалась, наливала Ольге чай, а внутри всё сжималось в ледяной комок. Она начала считать дни. Оставалось две недели.
Однажды вечером она вернулась с объекта позже обычного. В прихожей стояли Ольгины сапоги. Из кухни доносились их голоса. Лидия не стала разуваться, прошла прямо в комнату. На кухонном столе, рядом с сахарницей и вазочкой с вареньем, лежал развёрнутый план их квартиры из БТИ.
«А вот эту стену можно снести, — Ольга водила по плану красным ногтем. — Объединить кухню с маленькой комнатой. Получится отличная студия. Тебе одному больше и не надо».
Владимир молчал, глядя на план. Он не заметил, как вошла Лидия. Или сделал вид, что не заметил.
В этот момент что-то в ней сломалось. Или, наоборот, выпрямилось и закалилось, как сталь. Вся её робость, её страхи, её попытки найти оправдание — всё испарилось. Осталась только звенящая, холодная ярость.
«Действительно, — произнесла она громко и отчётливо. Они оба вздрогнули и подняли на неё глаза. — Зачем моему мужу столько комнат, если через две недели меня здесь не будет? Верно, Оля?»
На лице Ольги отразилось плохо скрытое торжество, смешанное с раздражением, что её застали врасплох.
«Лидочка, ты всё не так поняла…»
«Я всё так поняла, — Лидия подошла к столу и посмотрела прямо на мужа. В его глазах был страх. Не за неё. За себя. За то, что сцена разыграется не по его тихому сценарию. — Я поняла, что вы за моей спиной делите мою квартиру. Мою жизнь. Мой дом, в котором я вырастила сына и прожила сорок лет. Ты, — она перевела взгляд на Ольгу, — всегда меня ненавидела. За то, что я не сидела у плиты, за то, что мне был интересен мир за пределами этого города. Это я могу понять. Но ты… — она снова посмотрела на Владимира. — Ты. Человек, с которым я засыпала и просыпалась. Человек, которому я доверяла».
«Лида, прекрати, — пробормотал он. — Это не то, что ты думаешь. Оля просто…»
«Оля просто предложила тебе покой, — закончила за него Лидия. — А что такое покой в её понимании? Продать эту квартиру, полную воспоминаний, купить конуру поменьше, сидеть перед телевизором и ждать конца? Это твой план, Володя? Это и есть твой второй шанс пожить для себя?»
Она говорила, и слова сами находились, жёсткие, точные, как удары скальпеля по штукатурке. Она счищала слой за слоем, обнажая уродливую правду.
«Знаешь, в чём ирония? — она горько усмехнулась. — Я ведь тоже хочу пожить для себя. Я думала, мы будем делать это вместе. Я копила на круиз по фьордам. Представляла, как мы будем стоять на палубе, а вокруг — скалы и водопады. Я думала, это и есть «мы». А оказалось, что «мы» больше нет. Есть ты со своим покоем. И я со своими фьордами».
Она взяла со стола план квартиры. Секунду посмотрела на него, на эти ровные чернильные линии, определявшие границы её жизни. И медленно, демонстративно разорвала его пополам. А потом ещё раз. И ещё.
«Я не буду ждать месяц, — сказала она тихо, бросив обрывки на стол. — Я уйду завтра».
Ольга ахнула. Владимир вскочил, опрокинув стул.
«Лида! Куда ты пойдёшь?! Не говори глупостей!»
В его голосе впервые за долгое время прозвучала настоящая, живая эмоция — паника. Не забота, а именно паника. Рушился его удобный, тихий план.
«Найду, куда, — она посмотрела на него долгим, прощальным взглядом. — Я сорок лет ездила по миру и всегда находила дорогу. Найду и в родном городе».
Она развернулась и пошла в спальню. Закрыла за собой дверь. Руки тряслись, но спина была прямой. Она открыла шкаф и достала большой дорожный чемодан. Тот самый, с которым они летали в Лиссабон.
Стук в дверь. Тихий, виноватый.
«Лида… открой».
Она молча продолжила складывать вещи. Свитера, джинсы, альбом с эскизами, несессер. Она не брала ничего общего. Только своё.
«Лида, пожалуйста. Давай поговорим. Она сейчас уйдёт».
Она услышала, как в прихожей хлопнула входная дверь. Ольга ушла. Битва за «покой» была проиграна, и она ретировалась.
Лидия открыла дверь. Владимир стоял в коридоре, растерянный, постаревший за эти несколько минут на десять лет.
«Это была её идея, — начал он торопливо. — Она капала на мозги уже полгода. Что ты всё время в разъездах, что квартира большая, коммуналка дорогая, что мне нужна тишина… Она нашла покупателей. Сказала, что ты как раз в ноябре собиралась в Карелию на две недели, и можно будет всё провернуть… А тебе потом сказать, что так вышло. Купить тебе отдельную маленькую квартиру…»
Он говорил, и Лидии было почти физически больно от низости и трусости этого плана. Не сказать в лицо, а провернуть за спиной. Сделать сюрприз.
«А ты? — спросила она тихо. — Ты согласился?»
Он опустил голову. «Я… я устал, Лид. Устал от всего. Мне казалось, это… простой выход».
«Простой выход, — повторила она без всякого выражения. — Знаешь, я сегодня на объекте спасала фреску. Царапина за царапиной снимала уродливую краску, чтобы добраться до красоты. Это сложно, долго и муторно. А можно было просто сбить всю штукатурку до кирпича. Это и есть твой «простой выход». Сбить всё до кирпича».
Она закрыла чемодан. Щелчок замков прозвучал в тишине квартиры как выстрел.
«Я поживу у подруги. Мне нужно подумать».
«Не уходи, — он шагнул к ней, впервые за много месяцев попытался взять её за руку. Его пальцы были холодными. — Лида, я дурак. Старый, испуганный дурак. Я не хочу никакого покоя без тебя. Я…»
Он замолчал, не находя слов. И тогда он сделал то, чего Лидия от него не ожидала. Он подошёл к книжному шкафу, где на нижней полке пылились путеводители и атласы — её сокровища, к которым он давно не прикасался. Он порылся там, достал потёртый путеводитель по Португалии. Тот самый. Открыл его на заложенной странице. Мыс Рока.
«Ветер, — сказал он, глядя не на неё, а на фотографию в книге. — Был сумасшедший ветер. И ты смеялась. Я сто лет не слышал, как ты так смеёшься».
Он поднял на неё глаза. В них больше не было усталости. В них было отчаяние и надежда.
«Фьорды… — проговорил он. — Там холодно, наверное? Может, для начала на Мадейру? Где гортензии…»
Лидия смотрела на него, на этот потрёпанный путеводитель в его руках, на обрывки плана БТИ на кухонном столе, которые виднелись из-за его плеча. Месяц ещё не прошёл. Она должна была «исчезнуть». И она действительно исчезла — та Лидия, которая молчала, терпела и делала вид, что всё в порядке. На её месте стояла другая женщина. Которая знала цену и себе, и фьордам, и сорока годам совместной жизни.
Она не ответила. Она просто подошла к нему, взяла из его рук путеводитель и закрыла его. Потом взяла его тёплую, сухую ладонь в свою.
«Сначала нужно вынести мусор», — сказала она, кивнув головой в сторону кухни, где на столе белели обрывки их несостоявшегося прошлого и чужого вероломного плана.
Он сжал её руку. Крепко, как тогда, на краю земли, под сумасшедшим ветром Атлантики.
Пасмурный день за окном не изменился. Серое небо всё так же низко висело над свинцовой водой Волги. Но внутри дома, в тишине разорённой гостиной, что-то сдвинулось. Воздух перестал быть спёртым. Кажется, впервые за долгие месяцы им обоим стало легче дышать. Это не было окончанием истории. Это было только начало долгой, кропотливой реставрации. Скальпелем, а не кувалдой. Сантиметр за сантиметром. И Лидия вдруг поняла, что у них, может быть, ещё есть на это время.