– Ты слишком бедная для наследства, – сказала Дарья, и её шёпот прорезал монотонное бормотание нотариуса, как осколок стекла.
Зинаида не вздрогнула. Она сидела прямо, положив на колени сумочку из кожзаменителя, и смотрела на мокрый прямоугольник окна. Там, за толстым стеклом, ноябрьский Новосибирск тонул в холодной измороси. Капли ползли по стеклу, сливаясь в кривые ручейки, искажая огни фонарей до бесформенных жёлтых пятен. Поздний вечер опустился на город тяжело, будто промокшее шерстяное одеяло.
– …квартира по адресу улица Красный проспект, дом сорок семь, квартира сто двенадцать, со всем находящимся в ней имуществом, завещается в полную собственность дочери, Марковой Зинаиде Петровне…
Голос нотариуса, пожилого мужчины с усталыми глазами, был бесцветным. Он просто делал свою работу. Дарья же, напротив, вся состояла из цвета и звука. Она дёрнулась на стуле, и её кашемировое пальто цвета кэмел тихо зашуршало. Дорогой парфюм, ноты которого долетали до Зинаиды даже через весь стол, вдруг показался удушливым, неуместным в этом казённом помещении, пахнущем старой бумагой и сургучом.
– Это ошибка, – отчеканила Дарья, глядя на нотариуса. – Мама не могла так поступить. Зина, ты что-то ей наговорила.
Зинаида медленно повернула голову. Ей было за шестьдесят, и каждое движение давалось с едва заметным усилием, словно она преодолевала сопротивление плотного воздуха. Она посмотрела на сестру. Дарья была младше на десять лет, но выглядела ровесницей голливудской звезды неопределённого возраста. Идеально уложенные волосы, гладкая кожа, тонкие пальцы с безупречным маникюром стискивали ремешок сумочки от известного бренда. Она прилетела из Москвы вчера, специально к оглашению. Прилетела, чтобы получить своё.
Зинаида ничего не ответила. Она снова посмотрела в окно. Дождь. Такой же дождь шёл и в тот вечер, двадцать пять лет назад. Только тогда капли барабанили не по стеклу конторы, а по жестяному козырьку балкона их старой хрущёвки в Кировском районе. И запах в воздухе стоял другой – не пыльной бумаги, а мокрой листвы и остывающего асфальта.
* * *
Тогда Зинаиде было под сорок. Развод с Виталием уже отболел, оставив после себя тупую ноющую пустоту и привычку спать на одной половине широкой кровати. Виталий, её яркий, шумный, вечно ищущий «настоящей жизни» муж, ушёл к молодой лаборантке, бросив на прощание фразу, которая въелась в память, как чернильное пятно: «С тобой скучно, Зин. Ты как бухгалтерская книга. Всё правильно, всё по полочкам, а души нет. Одни цифры».
В тот дождливый вечер она как раз сидела над цифрами. Сводила годовой отчёт для небольшого завода ЖБИ, где работала главным бухгалтером. На столе громоздились папки-скоросшиватели, калькулятор «Электроника» устало пощёлкивал, а в воздухе висел горьковатый запах кофе. Она любила свою работу. В хаосе чужих расходов и доходов был порядок, который она создавала сама. Дебет сходился с кредитом, и в этом была своя незыблемая гармония, которой так не хватало в жизни. Она как раз читала «Триумфальную арку» Ремарка, находя горькое утешение в судьбе Равика, когда в дверь позвонили. Коротко, нервно.
На пороге стояла Дарья. Мокрая, растрёпанная, но всё равно ослепительно красивая. В её руках был неуклюжий свёрток из одеяла.
– Зин, выручай, – выпалила она, проскальзывая в квартиру. От неё пахло дождём и чужими духами. – Я на пару недель. У меня кастинг в Москве, в одном театре. Понимаешь, это мой шанс!
Из свёртка донёсся тихий писк. Зинаида замерла. Она опустила взгляд и увидела крошечное сморщенное личико, спящее в ворохе байки.
– Даша, ты с ума сошла? Это… кто?
– Максим. Мой, – бросила Дарья, не глядя на сына. Она уже металась по прихожей, осматриваясь. – Папаша его… да какая разница. Испарился. Зин, ну пожалуйста. Я не могу с ним в Москву. Ты же одна, у тебя места полно. А я устроюсь и заберу. Сразу же!
Зинаида смотрела на сестру, на её горящие эгоизмом глаза, на этот живой свёрток, и чувствовала, как её упорядоченный мир, её выверенный баланс, трещит по швам.
– У меня работа, Даша. Я не могу…
– Ой, да ладно, твои циферки! – отмахнулась сестра. – Что там сложного? Сидишь себе в тепле. А у меня жизнь решается! Ты же старшая, ты должна помочь.
«Ты же старшая». Эта фраза была ключом, который Дарья использовала всю жизнь, чтобы открывать любые двери. Зинаида, ответственная, правильная Зина, всегда поддавалсь.
Пара недель растянулась на месяц. Потом на полгода. Дарья звонила редко, говорила торопливо. Про кастинг, про новую жизнь, про богатого поклонника. Про Максима спрашивала в последнюю очередь, как о вещи, оставленной на хранение. «Ну как он там? Не кричит? Ладно, целую, мне бежать».
Зинаида училась жить заново. Ночи превратились в череду кормлений, укачиваний и тревожного сна. Днём она разрывалась между работой и ребёнком. Начальник, видя её осунувшееся лицо и круги под глазами, ворчал, но входил в положение. Она брала работу на дом, по ночам, когда Максим спал, склоняясь над ведомостями и счетами-фактурами. Её книги, её единственная отдушина, покрывались пылью на полке. Читать было некогда.
Однажды, когда Максиму было уже около трёх, он нашёл на антресолях старый фотоальбом. Ткнул пальчиком в выцветшую карточку, где молодая Дарья смеялась на фоне новосибирского оперного театра.
– Мама? – спросил он своим тоненьким голоском.
Зинаида на мгновение замерла. Что она должна была сказать? Правда была слишком жестокой, а ложь – слишком тяжёлой.
– Это тётя Даша, – сказала она наконец. – Мамина сестра.
И с этого дня она стала для него мамой. Не по крови, но по бессонным ночам, по разбитым коленкам, по первым прочитанным сказкам.
Дарья за двадцать пять лет приезжала в Новосибирск трижды. Каждый её приезд был похож на ураган. Она врывалась в их тихую жизнь, привозила дорогие, но бестолковые игрушки, осыпала Максима поцелуями с запахом помады и улетала через пару дней, оставляя после себя шлейф дорогих духов и горькое недоумение в душе мальчика.
– Мам, а почему тётя Даша не остаётся? – спросил он однажды, когда ему было лет десять.
Зинаида гладила его по вихрастой голове.
– У неё своя жизнь, сынок. В большом городе.
Она не стала говорить, что в этой «жизни» не было места для них. Не рассказала, как Дарья в один из приездов, смеясь, бросила ей: «Ну ты даёшь, Зинка. Нашла себе занятие на старости лет. Возишься с ним, как с писаной торбой. А я вот живу! У меня премьеры, поклонники…»
Зинаида возилась. Она оплачивала репетиторов, когда у Максима начались проблемы с математикой. Она сидела ночами у его кровати, когда он болел ангиной. Она ходила на родительские собрания и с гордостью слушала, какого хорошего парня воспитала. Она работала на двух работах, когда понадобились деньги на брекеты, а потом – на подготовительные курсы в университет. Она, главный бухгалтер с тридцатилетним стажем, знала цену каждой копейке. Она вела домашнюю бухгалтерию в старой амбарной книге, скрупулёзно записывая все траты. Не из жадности, а по привычке к порядку. Это успокаивало. Цифры не лгали.
Их родители, Пётр Семёнович и Анна Ивановна, до последнего ждали Дарью. Они писали ей письма, которые оставались без ответа. Зинаида ухаживала за ними, когда они состарились. Возила отцу лекарства от сердца, читала матери, когда у той ослабло зрение. Дарья прислала на похороны отца телеграмму и огромный венок, который выглядел вызывающе помпезно на скромном кладбище. На похороны матери она прилетела сама. Стояла у гроба, красивая, печальная, как героиня трагедии, и принимала соболезнования. А вечером, в опустевшей родительской квартире, сказала Зинаиде: «Надеюсь, они хоть квартиру не разделили. Тебе-то она зачем? У тебя своя есть. А мне в Москве надо расширяться».
* * *
– Ты меня вообще слушаешь? – голос Дарьи вернул Зинаиду в настоящее. Он дребезжал от возмущения. – Я буду оспаривать завещание! Ты на них давила! Воспользовалась их немощностью!
Нотариус снял очки и устало потёр переносицу.
– Дарья Петровна, завещание составлено по всей форме. Ваша мать была в здравом уме и твёрдой памяти. Вот заключение врача.
– Врача можно купить! – выплюнула Дарья. – Всех можно купить! Просто у неё денег не было, вот она и вцепилась в родительскую квартиру! Ты ведь всегда была нищей. Всю жизнь в своём Новосибирске, в своих убогих конторках, копейки считала. Ты слишком бедная для такого наследства! Оно должно было достаться мне по праву!
Зинаида молчала. Она смотрела на сестру, и впервые за много лет не чувствовала ни обиды, ни боли. Только холодное, отстранённое любопытство, как у энтомолога, разглядывающего под стеклом суетливое и предсказуемое насекомое. Бедная? Возможно. По меркам Дарьи, с её московскими квартирами и машинами, – несомненно. Но Зинаида знала истинную цену вещам. Она знала, сколько стоит бессонная ночь у детской кроватки. Сколько стоит гордость за сына-отличника. Сколько стоит спокойная совесть.
Она медленно, без суеты, открыла свою потёртую сумочку. Дарья и нотариус удивлённо на неё посмотрели. Из сумочки Зинаида извлекла не платок, чтобы утереть слёзы, и не валидол. Она достала толстую папку-скоросшиватель, перевязанную тесёмкой. Точно такие же папки стояли у неё в рабочем кабинете. Она положила её на полированный стол и развязала тесёмку.
– Что это? – с подозрением спросила Дарья.
– Это отчёт, – тихо сказала Зинаида. Её голос был ровным и спокойным, как у лектора. – За двадцать пять лет.
Она открыла папку. Внутри, в аккуратно вставленных в мультифоры листах, были не только машинописные страницы, но и старые, пожелтевшие чеки, квитанции, выписки. И страницы из той самой амбарной книги, исписанные её убористым бухгалтерским почерком.
– Ты говоришь, я бедная, Даша. Возможно. Но я всегда вела учёт. Это профессиональное. Вот, смотри. – Она подвинула сестре первый лист. – Это расходы за первый год жизни Максима. Смеси, пелёнки, лекарства. Итого: три моих тогдашних зарплаты. Твоих поступлений за этот период – ноль рублей, ноль копеек.
Дарья отшатнулась, словно от неё пахнуло жаром.
– Вот, – Зинаида перевернула страницу, – оплата детского сада. Вот – ортодонтическая пластинка, помнишь, у него был неправильный прикус? А вот – первый велосипед. Вот – репетитор по английскому. Вот – выпускной костюм. Вот – оплата первого семестра в институте, когда он не прошёл на бюджет.
Она листала страницы, и перед глазами Дарьи мелькала вся жизнь её сына, переведённая на сухой язык цифр. Каждая прививка, каждая пара ботинок, каждый поход в кино, каждая книга – всё было учтено, подсчитано и подведено. Это был не просто отчёт. Это был обвинительный акт, написанный языком дебета и кредита.
– А вот, – Зинаида дошла до последних страниц, – это расходы на содержание родителей за последние пять лет. Лекарства, сиделка для мамы, когда она сломала шейку бедра, ремонт в их квартире. Здесь твоё участие тоже отражено. Вот, – она ткнула пальцем в строчку, – перевод на пять тысяч рублей три года назад, на мамин юбилей. И венок на похороны отца – двенадцать тысяч. Я всё учла.
Она закрыла папку. В кабинете повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь шуршанием дождя за окном. Нотариус смотрел на Зинаиду с нескрываемым изумлением, переходящим в уважение. Дарья сидела бледная, её идеально накрашенные губы были плотно сжаты. Вся её московская спесь, вся её уверенность в собственной правоте испарились, столкнувшись с этой безжалостной арифметикой любви и долга. Она смотрела на сестру так, будто видела её впервые. Не забитую жизнью неудачницу, а кого-то несоизмеримо сильного и цельного.
– Ты… ты всё это хранила? – наконец выдавила она.
– Я бухгалтер, – просто ответила Зинаида. – Я привыкла, чтобы всё сходилось. А в нашей с тобой жизни, Даша, баланс давно не сходился. Родители это видели. Поэтому и завещание такое. Оно не про деньги. Оно про справедливость.
Зинаида встала. Она аккуратно сложила папку обратно в сумочку, застегнула её и кивнула нотариусу.
– Я могу идти?
– Да, конечно, Зинаида Петровна. Мои поздравления. Документы будут готовы через неделю.
Она направилась к выходу, не глядя на сестру. У самой двери Дарья окликнула её. Голос у неё был уже не гневный, а какой-то растерянный, детский.
– Зин… А Максим… он знает?
Зинаида на миг остановилась, положив руку на дверную ручку.
– Он знает, что у него есть тётя в Москве, которая очень занята, – медленно произнесла она. – И он знает, что у него есть мама, которая его любит. Остальное – просто цифры. Они не имеют значения.
Она вышла на улицу. Дождь почти прекратился, оставив после себя мокрый блеск на асфальте и свежий, чистый воздух. Зинаида глубоко вдохнула. Она не чувствовала триумфа. Только лёгкость. Словно она только что закрыла последний, самый сложный годовой отчёт в своей жизни. Всё сошлось. Дебет и кредит. Прошлое и настоящее.
Она пошла по Красному проспекту в сторону дома. В окнах уже зажигался свет. Где-то там, в её тёплой квартире, её ждал сын. Максим уже вернулся с работы. Наверное, поставил чайник. На полке в гостиной её ждала недочитанная книга. Сегодня она наконец сможет дочитать главу.
Она шла по вечернему Новосибирску, маленькая пожилая женщина в скромном пальто, и впервые за долгие годы не чувствовала себя бедной. Она была баснословно, немыслимо богата. И её наследство никто и никогда не смог бы у неё отнять.