Юлия
Удивительная вещь – человеческая память. Держит своего хозяина всегда на крючке. Как фокусник, выуживает из мешка что-то яркое, пахнущее ирисками и снегом, бросает прямо в руки, чтобы ты мог снова почувствовать запах, ощутить вкус, порадоваться. А может и закинуть в мешок с концами, и сколько ни ройся – больше не найдешь. Иногда лишь коснешься мимолетно, подумаешь, что вот сейчас-сейчас вытянешь наружу, но нет… Лишь намек так и останется висеть в воздухе.
А для каких-то воспоминаний память приберегла драгоценную шкатулку. Закрыла, но ключ не выбросила. Можешь в любой момент зайти, открыть, зажмуриться от счастья. Вспомнить.
Только расплатой за это будут слезы. Или обида. Лучше, когда легкая грусть.
Вот и наведываются к той шкатулке редко. Зачем бередить сердце?
Но сегодня я ее открыла. Схватила самое ценное и убежала туда, куда убегала, когда было больно, страшно и непонятно. К Горану.
***
Прошлое
В тот вечер мелкие осколки дождя засыпали меня с головой. Я спешила к Соне, моей однокласснице. Она пригласила меня на день рождения сестры. С Машей я была знакома еще по школе, хоть она и была на три года нас старше.
У Сони к вечеринке был корыстный интерес. Маша, студентка мединститута, обещала познакомить ее со своими однокурсниками.
– А это, значит, что? – ликующе выплясывала передо мной Соня.
В карих глазах плескался восторг.
– Что? – не поняла я.
Соня разочарованно крутнула головой.
– Это значит, что я познакомлюсь с кем-то постарше! И тогда Вероничка сдохнет от зависти!
Вероничка недавно увела у Сони Мишу. Они официально встречались почти год, когда в класс заявилась новенькая. Мишка не устоял. На фоне мелкой пигалицы Сони, Вероника Буськина выглядела кинозвездой. Да она и была ею. Папа у нее выступал продюсером, снимал «мыло», как пренебрежительно отзывалась о сериалах его дочь, но денег давал с условием, что одна из ролей достанется Никуше.
Вот и засветилась Никуша на экране. Правда, все ее роли были одинаковыми. Вероника с каменным лицом цедила реплики, нещадно их путала, импровизировать не умела, поэтому просто-напросто зависала в моменте и молча таращила в камеру серые, навыкате глаза.
Режиссер рвал на голове остатки волос, синел от нехватки воздуха, скрипя зубами назначал еще один дубль, потом еще один, и еще… Багровел, уносился, расшвыривая стулья и массовку в кулуары декораций, но неизменно возвращался. Попахивая коньячком, терпеливо просил ассистента объяснить «этой талантливой девочке» мизансцену, и начинал всё с начала.
Можно было, конечно, это безобразие прекратить. Но тогда господин Буськин одним махом бы и перекрыл артерию, по которой поступали живительные денежные знаки. А без них наступил бы и закат карьеры режиссера.
В общем, Мишка бросил Соню в один день, но ее злость почему-то выплеснулась не на него, а на разлучницу. Теперь уязвленная подруга жаждала реванша.
Я же шла на вечеринку просто за компанию. Дома сидеть не хотелось, там мама болтала по телефону, курила, переругивалась сама с собой из-за очередной потерянной бумажки, которая ей была нужна для лекций. Потом снова раздавался звонок, и мама, подцепив пальцами красный аппарат, тащила его к себе в комнату, плотно закрывала дверь и больше молчала, чем говорила.
На другом конце провода, как выяснилось позже, висела ее судьба – Толик. Но я об этом еще не догадывалась.
Вечеринка была в самом разгаре. Маша в облегающем платье цвета морской волны, принимала поздравления, едва успевая перехватывать бокалы с шампанским. Тесная квартирка казалась вдвое меньше из-за набившейся в нее толпы. Воздух гудел от ароматов духов, вина, легкого дымка сигарет, а на маленьком столе горкой лежали подарки. Сторожил всё это богатство большой розовый заяц – подарок от одного из сокурсников.
Сквозь музыку доносились вспышки смеха, в потолок летели пробки шампанского, и все присутствующие старательно ловили бокалами бьющую через край пену. Студенты-медики не отставали, успевая при этом проводить мини-лекцию о влиянии этанола на нервную систему.
Поболтав с Машей, я взяла стакан апельсинового сока и села на стул в углу комнаты – между диваном и балконом. Здесь меньше пахло дымом. Ни танцевать, ни влезать в разговоры мне не хотелось. Моим любимым занятием было наблюдать. Тем более что и компания была очень разношерстной.
Вокруг Маши всегда собирались самые яркие, самые веселые и самые талантливые. Да и сама она была зажигалкой.
Когда в комнату вошел высокий темноволосый парень, я не заметила. Просто неожиданно зябкий ветерок, продувающий сквозь штору, стал теплым. Дунул в лицо, заблудился в ресницах, растрепал волосы и окутал ароматом, от которого я замерла на месте, а потом понемногу принялась распутывать донесшийся до меня шлейф.
Кожей ощутила, как рядом со мной задрожало полуденное жаркое солнце, подсушило луговые травы, капнуло каплей масла с дерева оливы и распылило горьковатый запах фисташек.
Отыскивая источник этого аромата, я медленно повернула голову и увидела его глаза. Они были похожи на растопленный свинец, только с мягким и теплым оттенком. Парень смотрел на меня, не отрываясь. Неожиданно его губы изогнулись, обнажив белоснежные ровные зубы. Глаза заискрились солнечными зайчиками. Он шагнул ко мне.
– Горан, - сказал он, чуть сжимая кончики моих пальцев.
– Юлия, - вытолкнула я из груди воздух.
– Джу-лия, - повторил он по слогам, словно пробуя имя на вкус.
Через час мы ушли на улицу. Под дождь. Мы гуляли, болтали обо всем и ни о чем, смеялись и были свободны, как ветер. Весь мир распахнулся навстречу. А мне казалось, что после долгого путешествия я наконец-то вернулась домой. К родному человеку.
Горан. Горец… Мой горец. А если с древнегерманского, то «защитник».
Так думала я. Пока не вышло, что мой защитник оказался предателем и трусом.
Юлия
Три встречи. Понадобилось всего три встречи, чтобы влюбиться в него по уши.
Я до сих пор помню рубашку, которая была на нем надета. Я помню его запах. Ему не нужен был парфюм. От него пахло южной ночью, нагретыми за день шершавыми скалами, балканской сосной и морем.
Мы много гуляли. И впервые я была рада, что мама была занята только собой и своими ежевечерними разговорами с неизвестным мне собеседником.
В один из вечеров Горан сказал, что хочет отвести меня в свое самое любимое место в городе. Мы оказались в центре, прошли по набережной Мойки, нырнули в одну из арок и, пройдя цепочку дворов-колодцев, оказались рядом с шестиэтажным доходным домом.
Горан движением пианиста пробежался по кнопкам кодового замка и потянул на себя дверь. Мы затопали наверх по полустертым каменным ступеням. Сколько они повидали подошв? В первые этажи неспешно поднимались лакированные ботинки или сапожки со множеством пуговок, выше шагали башмаки со штиблетами или туфли с узким или широким каблучком. А совсем высоко, в мансарду, взбиралась запыленная, а нередко и дырявая обувка.
Когда мы не остановились на самом верху, я догадалась, что Горан ведет меня на крышу. Пригнув голову, я шагнула за ним во тьму чердака. Загремела старой кастрюлей, попавшей под ноги, вцепилась крепче в теплые пальцы. Мне не было страшно, хотя я с детства боялась темноты. С этим парнем я могла бы пойти куда угодно. Разве можно ему не поверить?
Я была уверена, что будущие пациенты также безоговорочно ему доверятся. Горан будет самым лучшим хирургом. Так он решил еще в детстве, хотя семья настаивала на политехническом институте в Москве. Но Горана поддержал дед. Такой же упрямый, как и его внук. Нахмурил черные без проблеска седины брови, глянул на сына, так что тот замолчал на полуслове, и негромко пристукнув узловатой палкой, сказал:
– Пусть делает по-своему…
Горан поступил в первый мед в Петербурге. Дед передал все свои сбережения сыну и через год умер.
Мы выбрались на крышу и зашагали по покрытой ржавыми кляксами крыше. Под ногами загрохотали жестяные полотна. Вездесущий питерский ветер заплясал вокруг нас невидимый танец. Горан обнял меня, прижал спиной к себе, заслонил от яростных порывов.
Мы замерли, глядя на закат. Он разливался по небу, словно кто-то опрокинул огромную чашу с расплавленным золотом и гранатовым вином. Ярко-оранжевые всполохи плавно переходили в розовые с вкраплениями багрового и аметиста.
Темная Нева взмахивала рукавами волн, пыталась дотянуться до богатства неба, мечтая заполучить их все сразу. Ржавая крыша под ногами снова громыхнула, напоминая, куда мы забрались. Но мне было всё равно. Я не чувствовала опасности. Только теплое дыхание Горана на моей шее, его сильные руки, которые защищали меня от всего мира, его крепкие объятия. Казалось, что мы одни во всем городе, на всей планете. Только я и он.
Безграничное счастье окутало меня с ног до макушки. Горан опустил голову, его подбородок коснулись моих волос, и я почувствовала лёгкое прикосновение его губ к моей щеке. Он должен был обжечься, потому что мои щеки полыхали не хуже заката. Пульс зашкаливал, и мне казалось, что ни ветер, ни звуки вечернего города не могут заглушить стук моего сердца.
Я резко обернулась, и Горан сразу же нашел мои губы. Получилось это так естественно, будто мы целовались уже тысячу раз. Перед глазами почему-то вспыхнул «Поцелуй» Густава Климта – с густым и теплым желтым цветом, который затопил душу. Мы тоже стояли над обрывом, только под ногами были не цветы, а подернутое пятнами железо и городская улица.
Спустившись с крыши, мы еще долго гуляли. Горан держал меня за руку и рассказывал о своей стране, о крошечном городке Хум, где живет всего тридцать жителей, о соборах и монастырях. И, конечно, о теплом море и островах.
– Volim te… - сказал он мне через две недели.
И я поняла. Хотя Горан хорошо говорил по-русски, в любви он признался на хорватском.
– Люблю тебя… - повторила и я, глядя ему в глаза.
Кубарем пролетела осень, наступила зима – слякотная, колючая, сырая. Отпраздновали мое день рождения. Мама с Толиком об отъезде пока не заговаривали. Иногда обсуждали что-то на кухне, но дальше разговоров дело не шло. И я успокоилась. Ничего не изменится. Мы с Гораном так и будем вместе, а потом уедем к нему. Ординатуру он собирался заканчивать в Загребе или Сплите.
Всё рухнуло, в марте.
– Мне нужно уехать, - сказал Горан, хмуро глядя в сторону.
Воротник черного пальто поднят, в волосах искрятся капли весеннего дождя вперемешку со снегом.
– Отец телеграмму прислал, мама больна. Похоже, дела не очень… Надо ехать.
Меня обдало холодом. Не потому что промозглый ветер пробрался под куртку, а от одной мысли, что я не увижу Горана несколько дней. Или недель?
Горан коротко взглянул на меня, загреб в охапку, прижал к себе так крепко, что я почти задохнулась. Лучше умереть, чем быть без него. Мы стояли, вцепившись друг в друга, как будто прямо сейчас невидимая сила может растащит нас в разные стороны. Я гнала это жуткое ощущение, но оно, кривляясь и зобно скалясь, так и маячило рядом.
– Надолго? – спросила я, стараясь улыбаться.
Губы замерзли и плохо меня слушались. Март в Петербурге бывает злее января. Горан пожал плечами. Обхватил меня за плечи, заглянул в лицо. Смотрел пристально, не моргая, и я увидела: ему тоже тяжело.
– Я постараюсь быстрее, Джулия… Завтра самолет.
Я кивнула и снова улыбнулась дрожащими губами. Конечно, он не может не ехать. Но это ведь ненадолго? Да, ведь? Да?
– А сейчас поедешь со мной? – спросила я храбро.
– Поеду. Куда?
– На дачу. Здесь недалеко, с Финляндского вокзала.
В электричке мы молчали, просто держались за руки и молчали.
***
Проснулась я от того, что на крыльце что-то громыхнуло. Следом послышался мамин истеричный голос.
– Толя! Толяша! Смотри, влезли, сволочи! На той неделе к соседке, к Зое Борисовне, а теперь к нам? Обнесли ведь, заразы! Точно обнесли! Я так и знала! Ох…
Я испуганно подскочила на кровати. Горан крепко спал, обняв подушку. В панике я кинулась одеваться. Руки тряслись, и я никак не могла разобраться с вещами, сваленными тут же в кучу. Пол был холодным, за ночь тепло от печки выветрилось.
Прошлой ночью мы долго сидели перед огнем. Возможно, просидели бы так и всю ночь, если бы я первая не поцеловала Горана. Мама с Толиком должны были ночевать у его знакомых. Тоже на даче, но только совсем в другом поселке, на другой стороне залива. Как они здесь оказались?
Как выяснилось позже, маме понадобились стеклянные банки. Для меда, который знакомые Толика привезли откуда-то из-под Уфы прямо в большой кадке.
– Горан! Горан! – зашептала я, тряхнув его за плечо. – Вставай!
Он только успел натянуть джинсы, как в комнату ворвалась мама. Толик задержался у входа. Я видела через окно, как он тыкал пальцами-сосисками в телефон.
– Юля? Что… Ах ты…
От звонкой пощечины я пошатнулась. Горан быстро шагнул вперед, задвинул меня за спину и встал перед мамой. Она взвизгнула и попыталась кинуться на него, но вовремя подоспевший Толик перехватил ее руки. По его лицу скользнула сальная ухмылка, а взгляд быстро обшарил мои голые ноги.
– Как ты могла? Ты… - мама захлебнулась гадким словом. – А тебя я посажу! – плюнула она в сторону Горана.
– Я люблю вашу дочь. И женюсь на ней, - сказал Горан.
Я вцепилась ему в плечо.
Толик вытянул маму из комнаты и плотно закрыл дверь.
Продолжение следует. Все части внизу 👇
***
Если вам понравилась история, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем стиле и жанре:
"После развода. Дойти до края", Марина Безрукова ❤️
Я читала до утра! Всех Ц.
***
Что почитать еще:
***
Все части:
Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4 | Часть 5 | Часть 6 | Часть 7 | Часть 8 | Часть 9 | Часть 10
Часть 11 - скоро