Марина возвращалась из магазина, привычно перехватывая тяжелые пакеты из одной руки в другую. Ручки из тонкого пластика больно впивались в пальцы, но она не обращала внимания. Это был ее обычный маршрут, ее обычный день, ее обычная, устоявшаяся, как старый комод, жизнь. Мысли текли лениво, перебирая в голове меню на ужин. Игорь любит жареную картошку с грибами, а она сварит себе гречки. В последнее время ей все чаще хотелось простой, здоровой еды. Возраст, наверное.
У самого подъезда, на скамейке, словно поджидая ее, сидела Тамара, соседка с третьего этажа. Женщина одинокая, с острым, как иголка, взглядом и вечно поджатыми губами. Ее присутствие всегда вызывало у Марины легкое напряжение. Тамара умела сказать так, что самое невинное замечание о погоде звучало как упрек.
— Тяжело тебе, Мариночка, — начала она, провожая цепким взглядом пакеты. — Все сама, все на себе. А мужикам что? Им бы только порхать.
Марина выдавила вежливую улыбку.
— Да что вы, Тамара Васильевна, Игорь мне всегда помогает. Просто сегодня я по пути зашла, а он дома, с машиной возится.
Тамара хмыкнула, и в этом звуке было столько яда, что у Марины похолодело внутри. Соседка поднялась, подошла почти вплотную, заглядывая в глаза с какой-то зловещей, театральной жалостью.
— С машиной, говоришь? Ну-ну…
Пауза затянулась. Воздух стал плотным, вязким. Марина хотела обойти ее, прошмыгнуть в спасительную прохладу подъезда, но ноги словно приросли к асфальту.
— Я видела, как твой муж у другой! — слова прозвучали не громко, а как-то буднично, отчего сделались еще страшнее. Они ударили наотмашь, выбивая воздух из легких.
— Что?.. — только и смогла выдохнуть Марина. Мир качнулся, поплыл. Пакет с картошкой выскользнул из ослабевшей руки, и несколько клубней глухо стукнулись об асфальт, раскатившись грязными шариками.
— А то, — продолжала Тамара, с удовлетворением наблюдая за произведенным эффектом. — Вон, в соседний дом к молодухе ходит. В пятый подъезд. Я своими глазами видела. Не раз уже. Ухоженный такой стал, одеколон новый… Я ж все замечаю.
В голове у Марины билась одна мысль: «Ложь. Этого не может быть. Она завидует. Просто злая, одинокая женщина завидует нашему счастью».
— Это ошибка, Тамара Васильевна, — голос дрогнул, но она заставила себя говорить твердо. — Игорь туда к старому другу ходит, они вместе в институте учились. Помогает ему с ремонтом.
Соседка скривила губы в усмешке, полной ядовитого сочувствия.
— Ну конечно, с другом… Подругой, видать, сорокалетней. Ты уж извини, что правду-матку режу. Кто, если не я? По-соседски жалко тебя. Смотрю, как ты надрываешься, а он… Эх, все мужики одинаковы.
Она развернулась и, не оглядываясь, пошла к своему подъезду, оставив Марину одну посреди рассыпавшейся картошки и рухнувшего мира.
Марина стояла, не в силах пошевелиться. Слова соседки впились в душу, как ржавые гвозди. Она пыталась отогнать их, убедить себя, что это бред, злая сплетня. Тридцать пять лет брака. Тридцать пять лет… Разве можно вот так, одним махом, перечеркнуть целую жизнь? Они с Игорем прошли через все: через безденежье девяностых, через болезни детей, через строительство дачи, через радости и горести. Он был ее опорой, ее тылом, ее родным человеком. Неужели все это было ложью?
Кое-как собрав картошку, она зашла в подъезд. Лифт медленно полз вверх, а в голове набатом стучало: «К молодухе… в соседний дом… ухоженный такой…»
Квартира встретила ее привычной тишиной. Игорь еще не вернулся. Марина молча разобрала сумки, механически расставляя продукты по полкам. Руки действовали сами по себе, а мысли метались, как обезумевшие птицы в клетке. Она подошла к зеркалу в прихожей. На нее смотрела уставшая женщина с потухшими глазами и сеточкой морщин у губ. «А какая она, та, другая?» — против воли пронеслось в голове.
Она вспомнила, как в последнее время Игорь действительно изменился. Стал дольше крутиться у зеркала, купил себе новые джинсы, хотя раньше его было не затащить в магазин. Начал пользоваться парфюмом, который ему подарил на юбилей сын. Тогда она радовалась: «Наконец-то муж за собой следить начал!» А теперь… теперь каждая эта деталь обретала новый, зловещий смысл. И эти его частые отлучки «помочь другу с гаражом»… Друг этот, кажется, уже полгода не может починить свою старую «Волгу».
Марина села на диван в гостиной. Тиканье настенных часов, такое родное и убаюкивающее, теперь отсчитывало мгновения ее разрушенной жизни. Она все еще не верила. Или не хотела верить. Но ледяное семя сомнения, брошенное Тамарой, уже дало ядовитые всходы в ее душе.
Глава 2. Тишина перед бурей
Следующие несколько дней Марина жила как в тумане. Она делала все на автомате: готовила, убирала, ходила в магазин, но внутри у нее все оледенело. Она наблюдала за Игорем. Теперь каждый его жест, каждое слово она рассматривала под микроскопом, ища подтверждение своим страшным догадкам. И, к своему ужасу, находила.
Вот он сидит на диване, уткнувшись в телефон. Раньше она бы не обратила внимания, но теперь видела, как он инстинктивно наклоняет экран, когда она проходит мимо. Как быстро сворачивает переписку, стоит ей заглянуть ему через плечо.
— Кто пишет так поздно? — спросила она однажды, стараясь, чтобы голос звучал как можно более безразлично.
— Да это Витька, по гаражу опять вопросы, — не поднимая глаз, буркнул Игорь. — Все никак с проводкой не разберемся.
Витька. Тот самый друг. Марина почувствовала, как во рту стало горько.
Он стал задерживаться. «Пробки», «надо было заехать в магазин запчастей», «помогали Витьке барахло разгребать». Объяснения звучали гладко, почти правдоподобно. Но в его глазах она больше не видела прежней открытости. Там появилось что-то новое — торопливая осторожность, легкая тень вины, которую он тут же прятал за напускной бодростью.
Он начал следить за своей внешностью с каким-то юношеским рвением. По утрам подолгу придирчиво осматривал себя в зеркале, тщательно укладывал поредевшие волосы. Купил себе модную рубашку в клетку.
— Куда это ты так нарядился? — не удержалась Марина.
— Да просто так, для себя, — ответил он, явно смутившись. — Не ходить же все время в старье.
Она молчала. Скандал? Истерика? А что это даст? Она представила эту сцену: ее крики, его лживые оправдания, битье посуды… Нет. Это было бы слишком унизительно. Она не даст ни ему, ни той, другой, ни ехидной соседке Тамаре повода злорадствовать. Если это правда, она должна узнать ее сама. Тихо. Без свидетелей.
Решение пришло внезапно, холодное и твердое, как сталь. В один из вечеров Игорь, поцеловав ее в щеку дежурным, привычным поцелуем, сказал:
— Мариш, я к Витьке на часок, надо помочь ему движок поднять. Скоро буду.
— Хорошо, — ровно ответила она, а сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Она подождала десять минут, накинула на плечи старый плащ, сунула ноги в стоптанные туфли и вышла из дома. Вечер был прохладный, сырой. Мелкий дождь моросил, превращая огни фонарей в расплывчатые желтые пятна.
Она не шла — она кралась, прячась за деревьями, как преступница. Ей было стыдно и горько от самой себя, от того, во что превратилась ее жизнь. Но желание узнать правду было сильнее унижения.
Вот он, ее Игорь. Идет не спеша, уверенной походкой. Проходит мимо гаражей… и сворачивает к тому самому дому, на который указала Тамара. Сердце Марины ухнуло куда-то в пропасть. Она замерла за большим кустом сирени, почти не дыша.
Игорь подошел к пятому подъезду, оглянулся по сторонам — быстро, воровато — и набрал номер на домофоне. Дверь пискнула и открылась. Он скользнул внутрь.
Все. Конец.
Боль была не острой, не обжигающей. Она была тупой, давящей, затапливающей все изнутри. Словно на нее разом обрушилась бетонная плита. Марина стояла под дождем, который уже усилился и холодными струями стекал по ее лицу, смешиваясь с беззвучными слезами. Она смотрела на светящиеся окна чужой квартиры на третьем этаже, и в одном из них на мгновение мелькнул знакомый силуэт. Ее силуэт. Силуэт ее мужа.
Она не помнила, как добралась домой. Просто в какой-то момент обнаружила себя стоящей посреди своей гостиной, в мокром плаще, с которого на ковер капала вода. В квартире было тихо. Часы на стене все так же равнодушно тикали. Но это была уже другая тишина. Не тишина уюта и покоя, а тишина пустоты. Тишина преданного дома.
Она сняла плащ, прошла на кухню и налила себе стакан воды. Руки дрожали. В голове не было ни одной мысли, только звенящая пустота и холод. Она не чувствовала ни злости, ни обиды. Только огромное, всепоглощающее опустошение. Человек, с которым она прожила тридцать пять лет, которому доверяла больше, чем себе, только что растоптал ее жизнь, ее веру, ее прошлое и ее будущее.
Она села за кухонный стол и стала ждать. Она не знала, что скажет ему. Но она точно знала, что прежней их жизни больше не будет. Никогда.
Глава 3. Разговор
Игорь вернулся через полтора часа. Вошел в квартиру нарочито шумно, бодро, стряхивая с куртки капли дождя.
— Ну и погодка! Замерз как собака. Витька — сумасшедший, заставил меня под машиной лежать. А ты чего не спишь, родная?
Он попытался обнять ее, но наткнулся на ледяное спокойствие. Марина сидела за кухонным столом, сложив руки на коленях. Она даже не посмотрела на него.
— Проходи, Игорь. Мой руки. Нам нужно поговорить.
Ее голос был тихим и ровным, без единой дрожащей нотки. И эта неестественная тишина напугала его больше, чем любой крик. Он засуетился, прошел в ванную, долго мыл руки. Он тянул время, чувствуя, что сейчас произойдет что-то непоправимое.
Когда он вернулся на кухню, она все так же сидела в той же позе. Она подняла на него глаза. Взгляд у нее был тяжелый, чужой. Словно смотрела не жена, а следователь.
— Где ты был, Игорь? — спросила она так же тихо.
— Я же говорил, у Витьки в гараже, — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкой и кривой. — Мы с движком…
— Не ври, — прервала она его. Не громко, но так весомо, что он осекся. — Я прошу тебя, хотя бы сейчас, не ври. Это слишком унизительно.
Он побледнел.
— Марин, ты чего? Наслушалась сплетен каких-то? Тамарка напела?
— Я видела тебя сегодня, — все так же ровно продолжала она, игнорируя его вопрос. — Видела, как ты заходил в пятый подъезд соседнего дома. Я стояла под дождем и смотрела на окна третьего этажа.
Воздух на кухне, казалось, можно было резать ножом. Игорь молчал, опустив голову. Вся его напускная бодрость слетела, как шелуха. Он стоял перед ней, как нашкодивший школьник, — большой, шестидесятилетний мужчина, внезапно ставший маленьким и жалким.
— Марин… я… — он замялся, подбирая слова.
И тут его прорвало. Он рухнул на стул напротив нее, закрыл лицо руками и заговорил — сбивчиво, путано, отчаянно. Он говорил о пенсии, которая обрушилась на него, как приговор. О чувстве ненужности, когда он, ведущий инженер, вдруг оказался просто стариком, сидящим дома. О страхе старости, о том, что жизнь прошла, а он ничего не успел.
— Она… она просто… Я не знаю, как это вышло. Она слушает меня, понимаешь? Смотрит на меня так, будто я еще что-то значу. Это была глупость, ошибка! Я сам не понимаю, как в это ввязался. Я только тебя люблю, Мариш, только тебя!
Он ждал чего угодно: слез, упреков, истерики. Он был готов к этому, готов был просить прощения, стоять на коленях. Это была знакомая, понятная схема. Но Марина молчала. Она слушала его с тем же холодным, отстраненным выражением лица, и чем больше он говорил, тем дальше она, казалось, от него отдалялась. Пропасть между ними росла с каждой его жалкой фразой.
Он наконец замолчал, с надеждой глядя на нее.
Она медленно поднялась.
— Ты закончил?
Он растерянно кивнул.
— Хорошо, — сказала она. В ее голосе не было ни боли, ни гнева. Только смертельная усталость. — Я все поняла. Ты не любишь меня, Игорь. Ты любишь себя в отражении чужих глаз. Ты испугался старости и решил, что предательство — лучшее лекарство.
— Марина, прости! Это не так! Я все исправлю!
Она посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом. Взглядом, которым смотрят на совершенно постороннего человека.
— Мне нужно подумать, Игорь. Подумать, как жить дальше. Одной.
Последнее слово она произнесла с нажимом, и оно прозвучало как приговор.
— Собирай вещи и поезжай на дачу. Прямо сейчас. Я не хочу тебя видеть.
Он опешил.
— Как на дачу? Ночь на дворе… Мариш, давай поговорим…
— Мы уже поговорили, — отрезала она. — Я сказала, собирай вещи. Или мне помочь?
В ее голосе прозвучали такие стальные нотки, что он понял: спорить бесполезно. Это была не та Марина, которую он знал. Не мягкая, всепрощающая жена. Перед ним стояла незнакомая, сильная и холодная женщина, которая только что вычеркнула его из своей жизни.
Молча, шаркая ногами, он побрел в спальню. Было слышно, как он открывает шкаф, как бросает вещи в спортивную сумку. Марина осталась на кухне. Она подошла к окну и посмотрела на темный, мокрый двор. Слезы, которые она так долго сдерживала, наконец хлынули из глаз. Но это были не слезы жалости к себе. Это были слезы прощания. Она прощалась с тридцатью пятью годами своей жизни.
Глава 4. Неделя тишины
Первый день без Игоря был самым страшным. Квартира, казалось, наполнилась гулкой, давящей тишиной. Каждый скрип половицы, каждый звук за окном отдавался в ушах. Марина ходила из комнаты в комнату, не находя себе места. Его присутствие ощущалось во всем: в оставленной на стуле рубашке, в чашке на кухонном столе, в запахе его одеколона в ванной.
Она машинально сварила утром кашу на двоих. И только когда поставила на стол вторую тарелку, поняла, что есть ее некому. Она села и заплакала. От одиночества, от обиды, от внезапно навалившейся пустоты. «Что теперь? Как жить дальше?»
Но на второй день что-то изменилось. Проснувшись, она впервые за много лет не подумала о том, что нужно приготовить на завтрак мужу. Она сварила себе кофе — тот сорт, который любила она, а не Игорь, — и долго сидела у окна, глядя на просыпающийся город. Тишина больше не давила. Она стала… другой. Спокойной.
Марина вдруг поняла, что вся ее жизнь последние тридцать пять лет вращалась вокруг него. Его вкусы, его привычки, его настроение, его работа. Она была женой, матерью, хозяйкой. А где была она сама? Марина? Чего хотела она? Она не могла вспомнить.
Она достала с антресолей старые фотоальбомы. Вот они молодые, на свадьбе. Вот они с новорожденным сыном. Вот на даче, уставшие, но счастливые. Она всматривалась в свое лицо на фотографиях, пытаясь найти ту девушку с горящими глазами. Куда она исчезла? Когда она растворилась в быте, в заботах, в муже?
На третий день она сделала то, чего не делала много лет. Она позвонила старой институтской подруге, с которой они виделись раз в год по большим праздникам.
— Ленка, привет. У тебя есть время сегодня? Давай встретимся.
Они просидели в маленьком уютном кафе несколько часов. И Марина говорила. Она рассказала все. Не жалуясь, не плача, а просто констатируя факты. И подруга, мудрая, разведенная уже десять лет назад Лена, не утешала ее банальными фразами. Она просто слушала. А потом сказала:
— Марин, это не конец. Это, может быть, начало. У тебя наконец-то появилось время на себя. Вспомни, как ты любила рисовать. Как мечтала поехать в Петербург осенью.
Разговор с подругой подействовал лучше любого лекарства. Марина вернулась домой окрыленная. Она достала свой старый этюдник, покрытый слоем пыли. Нашла краски, кисти. И впервые за долгие годы начала рисовать — натюрморт с яблоками на кухонном столе. Получалось неумело, руки не слушались. Но это было неважно. Важен был сам процесс. Она чувствовала, как с каждым мазком из нее уходит боль, уступая место чему-то новому, светлому.
Неделя пролетела незаметно. Она перебрала шкафы, выбросила кучу старого хлама. Она много гуляла в парке одна, слушая музыку в наушниках. Она читала книги, до которых раньше не доходили руки. Она училась жить с собой. И, к своему удивлению, ей это нравилось. Страх одиночества отступал. Она поняла, что быть одной и быть одинокой — это не одно и то же.
Ровно через неделю в дверях появился Игорь. Похудевший, осунувшийся, с виноватыми глазами и букетом астр в руках. Он был готов ко всему: к тому, что она его не пустит, к тому, что она подаст на развод. Он был готов на все, лишь бы она его простила.
— Мариш… — начал он с порога.
— Проходи, — спокойно сказала она, принимая цветы и молча ставя их в вазу.
Он прошел в гостиную и замер. Комната изменилась. На стене, где раньше висел безликий постер, теперь висела ее картина — тот самый натюрморт. На диване лежали книги, которые она читала. Квартира перестала быть их общей территорией. В ней появилась хозяйка.
— Я все обдумала, — начала она разговор первой, не давая ему вставить ни слова. Он сел на краешек кресла, готовый услышать вердикт.
— Я не буду подавать на развод.
Он с облегчением выдохнул.
— Но и прощать тебя я не готова. Возможно, никогда не прощу. Жить как раньше мы не будем. Этого «раньше» больше нет, ты сам его разрушил.
Она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде не было ни ненависти, ни любви. Только спокойная констатация факта.
— Мы продаем эту квартиру. Она слишком большая для нас, и в ней слишком много прошлого. Мы покупаем две маленькие. В одном районе, чтобы быть рядом с детьми и внуками, если понадобится. Но жить мы будем отдельно.
Игорь смотрел на нее, не веря своим ушам. Это было не то, чего он ожидал. Не прощение, но и не окончательный разрыв. Что-то третье, непонятное.
— Но… как это? Отдельно? — пролепетал он.
— А вот так, — твердо сказала Марина. — Ты поживешь один. Подумаешь о своей жизни, о своей старости, о том, что для тебя действительно важно. И я поживу одна. Я хочу понять, кто я без тебя. Хочу снова научиться быть Мариной, а не просто «женой Игоря». А там… посмотрим. Посмотрим, осталось ли между нами что-то, кроме привычки и общего прошлого. Считай, что это не прощение. Это испытательный срок. Право на который я заслужила за тридцать пять лет.
Глава 5. Новый горизонт
Процесс продажи и размена оказался сложнее, чем они думали. Но он же и стал той самой вынужденной терапией, которая не давала им обоим утонуть в эмоциях. Нужно было встречаться с риелторами, разбирать вещи, упаковывать в коробки целую жизнь.
Каждый предмет, который они брали в руки, был осколком прошлого. Вот елочные игрушки, которые они покупали еще в год рождения сына. Вот старый сервиз, подаренный на свадьбу. Вот стопка его грамот с завода, которые он так гордо вешал на стену.
— Это заберешь? — спрашивала Марина, держа в руках его любимую удочку.
— Да, пожалуй, — отвечал Игорь, не поднимая глаз.
Их разговоры стали деловыми, короткими. Он больше не пытался вымолить прощение, кажется, поняв, что это бесполезно. Он просто молча делал то, что она говорила, словно искупая вину тяжелым физическим трудом. Иногда он ловил на себе ее взгляд — внимательный, изучающий, но по-прежнему отстраненный. Он не знал, о чем она думает, и это пугало его больше всего.
Марина же, разбирая вещи, проводила ревизию не только в квартире, но и в собственной душе. Она отпускала прошлое. Она не злилась, не ненавидела. Она смотрела на Игоря и видела перед собой не монстра-предателя, а просто слабого, запутавшегося человека, испугавшегося старости. Ей было его даже немного жаль. Но эта жалость не имела ничего общего с любовью или желанием все вернуть. Это была жалость к постороннему.
Квартиры нашлись на удивление быстро. Две небольшие «однушки» в соседних домах, с окнами, выходящими на один и тот же тихий зеленый двор.
В день переезда, когда последняя коробка была вынесена из их старой, общей квартиры, Марина на мгновение остановилась на пороге. Она окинула взглядом голые стены, пустые комнаты, в которых эхом отзывался каждый шаг. Здесь прошла вся ее жизнь. Но странное дело — ей не было грустно. Она чувствовала только облегчение. Словно снимала с плеч тяжелый груз.
Первая ночь в ее новой, своей квартире была необыкновенной. Она не стала разбирать коробки. Просто постелила на надувной матрас, заварила себе чаю в единственной кружке и села на подоконник. За окном шумел город, горели огни. И впервые за много-много лет она почувствовала себя абсолютно свободной.
Ей предстояло еще так много сделать: расставить мебель, повесить шторы, создать свой собственный уют. У нее впереди была новая жизнь. Ее жизнь. Она не знала, что будет дальше с ними и Игорем. Будут ли они иногда ужинать вместе по воскресеньям? Будут ли вместе встречать Новый год с детьми и внуками? Может быть. А может, и нет.
Телефон на подоконнике завибрировал. Сообщение от Игоря: «Устроился. Тут пусто. Спокойной ночи».
Она посмотрела на экран, и легкая, едва заметная улыбка тронула ее губы.
«И тебе. Спокойной ночи», — набрала она в ответ.
Она отложила телефон и снова посмотрела в окно. Она не знала, простит ли она его когда-нибудь. Но она точно знала, что простила себя. За слепую веру, за растворение в другом человеке, за потерянные годы. Впереди был новый горизонт. И она была готова встретить его с высоко поднятой головой. Одна. Но не одинокая.