Вечер пах яблочным пирогом и корицей. Тот самый запах, который я научилась считать синонимом слова «счастье». Он обволакивал нашу небольшую кухню, просачивался в гостиную и, казалось, даже забирался под диванные подушки, чтобы остаться там навсегда. Я поправила выбившуюся прядь волос и улыбнулась своему отражению в тёмном стекле духовки. Сорок восемь лет. Двадцать два из них я была женой Олега, матерью нашего позднего, вымоленного у небес сокровища — шестилетнего Димки. И все эти годы я была абсолютно, безоговорочно счастлива.
Олег снова задерживался. «Завал на работе, Ленусь, не жди, ужинайте без меня», — бросил он в трубку час назад. Я не злилась. Я гордилась. Мой муж — трудяга, ответственный, успешный. Он строил наше будущее, пока я создавала уют, тот самый тыл, куда ему хотелось возвращаться. Иногда он приезжал вымотанный, но всегда находил в себе силы поцеловать меня, обнять сонного Димку. А порой, как в прошлый раз, врывался в дом с букетом моих любимых пионов и виноватой улыбкой: «Прости, родная, что поздно. Это тебе, за терпение». И я таяла. Как можно было не таять?
Раздался щелчок замка во входной двери. Наконец-то! Мои мужчины вернулись. Сегодня у них был особенный «мужской день» — прогулка в парке, аттракционы, мороженое. Олег обещал.
— Ма-а-ам, мы дома! — звонкий голосок Димки влетел в кухню раньше него самого.
Сын подбежал ко мне, обхватил ногами и уткнулся носом в мой фартук. От него пахло сладкой ватой и чем-то неуловимо чужим, цветочным.
— Ну, как погуляли, путешественник мой? — я запустила пальцы в его светлые, растрепавшиеся волосы.
— Отлично! Мы с папой… — начал он, но тут в кухню вошёл Олег.
Выглядел он уставшим, но довольным. В руках — маленькая, ярко-жёлтая машинка.
— Вот, принимай гонщика, — он протянул игрушку сыну и чмокнул меня в щёку. — Привет, любовь моя. Чем это у нас так божественно пахнет?
— Пирог. Ваш любимый, — я улыбнулась, стараясь прогнать едва уловимое чувство тревоги. Что-то было не так. Какая-то фальшивая нотка в его бодрости. Или я просто себя накручиваю?
Мы сели за стол. Димка, возбуждённо болтая, рассказывал, как кормил уток в пруду, и как папа выиграл ему в тире ту самую жёлтую машинку. Я смотрела на них — на своего красивого, немного поседевшего на висках мужа и на нашего смеющегося сына — и сердце наполнялось нежностью. Вот оно, моё счастье. Простое, земное, настоящее.
— А ещё, а ещё! — Дима проглотил кусок пирога и посмотрел на меня своими огромными, честными глазами. — Папа сегодня отвозил меня к тёте Ларисе!
Я замерла с вилкой в руке. Лариса? Какая ещё Лариса? Может, коллега Олега?
— Да? — я постаралась, чтобы голос звучал беззаботно. — И кто же эта тётя?
Олег напрягся. Я увидела это по тому, как дёрнулся кадык на его шее. Он попытался перебить сына, подкладывая ему ещё пирога:
— Дим, ешь давай, а то остынет. Что ты там выдумываешь…
Но Диму уже было не остановить. Детская непосредственность не знает о том, что некоторые слова могут быть острее ножа.
— Она моя «другая мама»! — с гордостью заявил он. — Она такая хорошая, добрая! И у неё есть котёнок, Рыжик! Он такой смешной! И мы с папой ели у неё вкусное-превкусное печенье, которое она сама испекла.
Мир не рухнул. Он не взорвался и не разлетелся на тысячи осколков. Он просто… замерз. Застыл, как замерзает вода в лютый мороз, превращаясь в твёрдый, холодный, безжизненный лёд. Запах корицы вдруг стал удушливым. Свет лампы над столом — нестерпимо ярким. Я смотрела на сына, который продолжал что-то щебетать про котёнка, и не слышала его. В ушах стоял гул.
«Другая мама».
Это словосочетание билось о стенки моего черепа, как обезумевшая птица.
Я подняла глаза на Олега. Он был бледен. На его лице застыла маска паники и отчаяния, которую он тщетно пытался прикрыть напускной строгостью.
— Дима, хватит болтать ерунду, — его голос был хриплым. — Мама устала, не мешай ей ужинать. Я же просил тебя…
Он оборвал себя на полуслове. Но я услышала. О, я всё услышала.
«Я же просил тебя не рассказывать».
Я опустила вилку. Она звякнула о тарелку с оглушительной громкостью. Внутри меня воцарилась ледяная пустота. Шок был настолько сильным, что не было ни слёз, ни криков. Только холод. Всепроникающий, парализующий холод, который, казалось, остановил кровь в моих жилах.
— Да, Димочка, — мой голос прозвучал на удивление ровно, как будто он принадлежал кому-то другому. — Ты, наверное, устал. Иди в свою комнату, поиграй с новой машинкой.
Сын, почувствовав неладное, послушно соскользнул со стула и, бросив на отца растерянный взгляд, вышел из кухни.
Мы остались вдвоём. В оглушительной тишине, которую нарушало лишь тиканье настенных часов. Каждый удар секундной стрелки отдавался в моей голове ударом молота.
— Лена, это… это всё не то, что ты подумала, — начал Олег, протягивая ко мне руку. — Он ребёнок, он всё напутал, выдумал…
Я посмотрела на его руку. Руку, которую целовала тысячи раз. Руку, которая обнимала меня по ночам. Сейчас она казалась чужой, отвратительной.
— Не трогай меня, — прошептала я.
А потом встала, механически собрала тарелки, отнесла их в раковину. Я двигалась как автомат, как заведённая кукла, потому что знала: если я остановлюсь, то просто упаду. Если я позволю себе почувствовать хоть что-то, боль разорвёт меня на части.
Двадцать два года. Целая жизнь. Моя идеальная, счастливая жизнь, мой уютный мир с запахом яблочного пирога только что превратился в пепел. И я даже не знала, как теперь дышать этим воздухом, пропитанным его вкусом.
Глава 2. Нити лжи
Ночь я не спала. Я лежала рядом с Олегом, который притворялся спящим, и слушала его ровное дыхание. Ложь. Даже в этом была ложь. Я чувствовала напряжение в его теле, слышала, как судорожно он сглатывает. Он не спал. Он ждал. Ждал бури, скандала, слёз. Но бури не было. Внутри меня была только выжженная пустыня.
Когда рассвет едва окрасил шторы в серый цвет, я тихо встала. Подошла к окну. Город просыпался. Где-то там, в одной из тысяч квартир, просыпалась она. Лариса. «Другая мама». Женщина, у которой есть котёнок Рыжик и вкусное печенье. Женщина, которой мой муж отдал те часы, что воровал у меня и нашего сына под предлогом «завалов на работе».
Унижение. Вот что пришло на смену шоку. Горячее, липкое, удушающее чувство унижения. Он не просто изменил мне. Он сделал меня соучастницей своего обмана. Он приводил нашего сына в тот дом. Он позволял чужой женщине играть роль его матери. Он учил Диму лгать. Мне.
Я вернулась в спальню. Олег всё так же лежал неподвижно. Его телефон лежал на тумбочке. Раньше мне и в голову не пришло бы взять его. Доверие было фундаментом нашего брака. Теперь от этого фундамента не осталось и камня. Руки дрожали, когда я взяла аппарат. Пароль. Конечно. Но я знала его. Дата нашего знакомства. Какая ирония.
Список звонков. Незнакомый номер. «Лариса». Десятки звонков. Утром, днём, поздним вечером. Короткие сообщения. «Жду». «Скучаю». «Он уснул?». «Купи молока по дороге».
Я листала переписку, и каждая буква выжигала клеймо на моём сердце. Они не просто встречались. Они жили. Жили параллельной, полноценной жизнью. Обсуждали бытовые мелочи, делились планами, смеялись. В его телефоне была папка с фотографиями, скрытая в каком-то дурацком приложении для «очистки памяти». Я нашла её почти сразу.
Вот они. В парке. Она смеётся, запрокинув голову, а Олег смотрит на неё с такой нежностью, с какой не смотрел на меня уже много лет. Вот она с Димой на руках, а рядом — тот самый рыжий котёнок. Мой сын доверчиво прижимается к ней. Вот они втроём за столом, на котором стоит торт со свечками. Чей день рождения они праздновали? Её?
Я смотрела на эти фотографии, и слёзы градом катились по щекам. Это были не слёзы обиды. Это были слёзы прозрения. Вся моя жизнь, всё, во что я верила, оказалось искусной декорацией. А я была главной актрисой в этом спектакле, не подозревавшей о своей роли. Каждая его «задержка на работе», каждая «срочная командировка», каждый подарок «за терпение» — всё это было частью продуманного, циничного сценария.
Утром я вела себя как ни в чём не бывало. Я приготовила завтрак, собрала Диму в садик. Олег наблюдал за мной с опаской, пытаясь поймать мой взгляд. Но я избегала его глаз. Я не была готова к разговору. Я ещё не знала, что говорить. Я знала только одно: я должна выяснить всё. До последней детали. Мне нужна была правда. Вся, без остатка.
Началось моё тайное, мучительное расследование. Я стала Шерлоком Холмсом в аду собственной семейной жизни. Я проверила выписки с его банковской карты. Кафе «Ассоль» на другом конце города, дважды в неделю. Цветочный магазин рядом с этим кафе. Ювелирный. Чек на золотую подвеску, которую я не видела.
Я стала следить за ним. Один раз, отпросившись с работы пораньше, я поехала по адресу, который нашла в его навигаторе в списке «избранных». Обычная панельная многоэтажка в спальном районе. Я сидела в машине на противоположной стороне улицы несколько часов, чувствуя себя последней идиоткой. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
И я их увидела.
Олег вышел из подъезда. Он вёл за руку Диму, которого, очевидно, забрал из садика раньше. А рядом с ним шла она. Лариса. Симпатичная женщина лет сорока, с тёмными волосами и усталой улыбкой. Они шли, о чём-то болтая, и выглядели… как семья. Обычная, нормальная семья, возвращающаяся домой после тяжёлого дня. Они смеялись. Дима показывал Ларисе что-то в своём рюкзачке, и она наклонялась к нему, внимательно слушая.
В этот момент что-то внутри меня окончательно сломалось. Та последняя, тоненькая ниточка надежды, за которую я цеплялась, — надежды, что всё это ошибка, недоразумение, — лопнула с оглушительным треском.
Он не просто изменял. Он жил другой жизнью. Он построил другую семью, в которой нашему сыну была отведена роль… чья роль? Приходящего гостя? Сына выходного дня?
Я вцепилась в руль, чтобы не закричать. Боль была физической. Казалось, кто-то вонзил мне в грудь раскалённый нож и медленно его проворачивает. Я смотрела, как они заходят в подъезд, и понимала, что мой дом, моя крепость, мой мир с запахом яблочного пирога больше не существует. Его разрушили. И сделал это самый близкий, самый родной мне человек.
Точка невозврата была пройдена. Я больше не была наивной, обманутой женой. Я была женщиной, у которой отняли всё, но которая больше не позволит себя использовать. Я поеду домой. Я дождусь, когда уснёт сын. И я потребую ответа. Не оправданий. Не извинений. А ответа на один-единственный вопрос: «За что?».
Глава 3. Сорванные маски
Дом встретил меня гулкой, враждебной тишиной. Тот самый запах яблочного пирога, который ещё вчера казался мне ароматом счастья, сегодня вызывал тошноту. Я механически открыла все окна, впуская в квартиру прохладный вечерний воздух, словно пытаясь выветрить призрак нашей прошлой жизни.
Время тянулось, как расплавленный свинец. Я уложила Диму спать, прочитала ему сказку о храбром рыцаре, который всегда говорил правду и защищал слабых. Слова застревали в горле. Какую правду я смогу рассказать своему сыну? Как объяснить ему, что его отец, его герой, оказался предателем?
Я сидела в тёмной гостиной, положив на журнальный столик вещдоки: распечатки банковских выписок, фотографию чека из ювелирного, снимок экрана с его перепиской, который я успела сделать тем утром. Мои руки не дрожали. Внутри царило странное, ледяное спокойствие. Шторм прошёл, оставив после себя мёртвый штиль. Я была готова.
Олег пришёл около десяти. Он вошёл тихо, как вор, и замер на пороге гостиной, увидев меня. В его руках был пакет с продуктами — кефир, хлеб. Как всегда. Он пытался сохранить иллюзию нормальности, цеплялся за привычные ритуалы, словно они могли отменить случившееся.
— Лен, ты чего в темноте сидишь? — его голос был неестественно бодрым. — Устал как собака сегодня…
— Сядь, Олег, — мой голос прозвучал ровно и глухо.
Он послушно опустился в кресло напротив. Свет от уличного фонаря падал на его лицо, выхватывая из темноты морщинки у глаз, усталые складки у губ. Когда-то я любила каждую из них. Сейчас я видела перед собой чужого, незнакомого мне человека.
— Я хочу задать тебе один вопрос, — начала я, не повышая голоса. — И я хочу услышать правду. Хотя бы раз. Кто такая Лариса?
Он вздрогнул. Попытался изобразить недоумение.
— Опять ты за своё? Лена, я же говорил, Димка всё выдумал. У него фантазия…
— Хватит! — я не закричала, но мой шёпот прозвучал громче крика. — Хватит лжи, Олег. Я устала.
Я включила настольную лампу. Её мягкий свет упал на разложенные на столе бумаги. Он проследил за моим взглядом. Его лицо медленно менялось. Маска благополучного семьянина трескалась, осыпалась, обнажая растерянность, страх и… вину. Настоящую, неприкрытую вину.
— Кафе «Ассоль», — я постучала пальцем по выписке. — Ты там обедаешь два раза в неделю. Цветы. Подвеска. Адрес в твоём навигаторе, который ты почему-то назвал «Офис-2». Я была там сегодня, Олег. Я видела вас. Тебя, её и нашего сына. Выглядели вы очень счастливыми. Как настоящая семья.
Он молчал, опустив голову. Вся его напускная уверенность испарилась. Передо мной сидел не успешный менеджер, не глава семьи, а нашкодивший мальчишка, пойманный на месте преступления.
— Так кто она? — повторила я.
— Коллега, — выдавил он наконец. — Бывшая.
— И давно?
— Год. Почти два…
Два года. Семьсот тридцать дней лжи. Тысячи часов, украденных у меня. Я закрыла глаза, пытаясь осознать эту цифру. Два года я жила в выдуманном мире, пока он строил другую жизнь за моей спиной.
— Почему? — вырвалось у меня. — Олег, за что? Я была плохой женой? Я не заботилась о тебе? Наш дом был не достаточно уютным? Чего тебе не хватало?
Он поднял на меня глаза. В них стояли слёзы. Но жалости я не почувствовала. Ни капли.
— Ты ни в чём не виновата, Лена. Ты… ты идеальная. Слишком идеальная. Всё правильно, всё по полочкам. Наш быт, наш уклад… он стал таким… предсказуемым. А там… — он запнулся, подбирая слова. — Там всё было по-другому. Легко. Она ничего не требовала, она просто… радовалась мне. Прости. Я запутался. Кризис среднего возраста, чёрт бы его побрал. Рутина…
— Рутина? — я горько усмехнулась. — Ты называешь рутиной двадцать два года нашей жизни? Рождение сына? То, как мы вместе клеили обои в его комнате? То, как мы дрожали над ним, когда он болел? Это рутина?
Я встала и подошла к окну.
— Ты можешь врать себе сколько угодно, Олег. Скука, кризис… Это всё жалкие оправдания. Но есть одна вещь, которой оправдания нет. И ты её не сможешь найти. Никогда.
Я повернулась к нему. Мой голос окреп, налился сталью.
— Ты предал не только меня! Это я бы, может, и пережила. Ты предал нашего сына! Ты использовал его в своей грязной, лживой игре! Ты приводил его в дом к своей любовнице! Ты позволял ему называть её «мамой»! Ты учил его обманывать меня! Ты понимаешь, что ты сделал?! Ты втянул в свою грязь нашего ребёнка! Самое чистое, что у нас было!
Вот тут его прорвало. Он упал на колени, пытался схватить меня за руки.
— Лена, прости! Прошу тебя! Я идиот, я всё исправлю! Я порву с ней сегодня же! Это была ошибка, ужасная ошибка! Только не уходи, не разрушай семью! Подумай о Диме!
Я отдёрнула руки, как от огня.
— О Диме? Это ты сейчас говоришь мне о Диме? После того, как водил его на свидания с другой женщиной? Ты уже всё разрушил, Олег. Своими руками. В тот самый день, когда решил, что имеешь право на вторую жизнь за моей спиной. Семьи больше нет. Есть только обломки. И ложь.
Он смотрел на меня снизу вверх, и в его глазах я видела отчаяние. Он наконец-то понял. Понял, что это конец. Что его уютный мир, в котором у него было всё — и надёжный тыл с яблочными пирогами, и яркие эмоции на стороне, — рухнул. И винить в этом он мог только себя.
Маски были сорваны. И под ними оказалось уродливое лицо предательства, которое уже ничем не прикрыть.
Глава 4. Выбор
Тишина, наступившая после моей тирады, была тяжелее любого крика. Она давила, сгущалась, заполняя собой всё пространство. Олег так и стоял на коленях, опустив голову, — сломленный, раздавленный, жалкий. А я смотрела на него и впервые за двадцать два года не чувствовала ничего. Ни любви, ни ненависти, ни жалости. Только пустоту. И странное, горькое облегчение. Правда, какой бы уродливой она ни была, всегда лучше самой сладкой лжи.
— Встань, — сказала я тихо. — Не унижайся ещё больше.
Он медленно поднялся, тяжело опёршись о кресло. Выглядел он постаревшим лет на десять.
— Лена, дай мне шанс, — прошептал он. — Один. Последний. Я сделаю всё, что скажешь. Я докажу тебе…
— Что ты докажешь, Олег? — я устало покачала головой. — Что можешь врать ещё искуснее? Что научишься лучше чистить историю звонков? Доверие — это не кран, который можно открыть или закрыть. Ты его уничтожил. Сжёг дотла. А на пепелище ничего нового не построишь.
Я подошла к шкафу, достала дорожную сумку и бросила ему под ноги.
— Собирай вещи.
Он смотрел на сумку, как на смертный приговор.
— Куда я пойду? Ночью?
— У тебя есть куда пойти, — отрезала я. — К ней. К Ларисе. Ты же строил с ней «лёгкую» жизнь без рутины. Вот и иди. Начинай. Или она была удобна только тогда, когда знала, что у тебя есть дом, куда всегда можно вернуться?
Этот удар попал в цель. Он поморщился, как от пощёчины.
— Это нечестно, Лена…
— НЕЧЕСТНО?! — ярость, которую я так долго сдерживала, наконец прорвалась наружу. — Ты смеешь говорить мне о честности?! Ты, который два года жил двойной жизнью, врал мне в глаза каждый день, тратил наши деньги на свою любовницу, впутывал в это нашего сына?! Ты, Олег?! У тебя хватает наглости говорить о честности?!
Я задыхалась от гнева. Слёзы, которых не было всё это время, обжигая, хлынули из глаз.
— Уходи. Пожалуйста, просто уйди. Я не хочу тебя видеть. Не хочу дышать с тобой одним воздухом. Каждый твой вздох, каждое слово — всё отравлено ложью.
Он понял, что это всё. Что больше не будет уговоров, мольбы, попыток что-то склеить. Он молча взял сумку и пошёл в спальню. Я слышала, как он открывает шкаф, как бросает в сумку вещи. Я не пошла за ним. Наша спальня, наше ложе, которое он осквернил, больше не была моим местом.
Через пятнадцать минут он вышел. Одетый, с сумкой в руке. Он остановился в дверях.
— Я… я буду помогать с Димой. Деньгами… всем, чем нужно, — пробормотал он.
— Я подам на развод и на алименты, — холодно ответила я, вытирая слёзы. — Всё будет по закону. Как положено. Без «лёгкости» и «спонтанности».
Он кивнул. Постоял ещё мгновение, словно надеясь, что я его остановлю. Но я молчала. Тогда он повернулся и вышел. Щёлкнул замок.
И я осталась одна.
Я опустилась на диван и зарыдала. В голос, навзрыд, как не плакала никогда в жизни. Я оплакивала не его. Я оплакивала нас. Тех Лену и Олега, которые двадцать два года назад клялись друг другу в вечной любви. Я оплакивала свою веру в людей, свою разрушенную жизнь, своё украденное счастье. Я оплакивала ту наивную девочку внутри себя, которая верила в сказки.
Эта сказка закончилась. И финал у неё был страшным.
Не знаю, сколько я так сидела. Может быть, час, может, два. Когда слёзы иссякли, я встала и пошла в комнату Димы.
Он спал, раскинув руки, и улыбался во сне. Мой мальчик. Моё солнышко. Он ничего не знал. Его маленький мир ещё был целым и невредимым. И теперь только от меня зависело, каким он будет дальше.
Я смотрела на него, и во мне поднималось что-то новое. Не боль, не гнев, не отчаяние. Это была сила. Тихая, упрямая, глубинная сила матери, которая защитит своего ребёнка от всего мира.
Да, мне будет тяжело. Невероятно тяжело. Придётся учиться жить заново, одной. Придётся объяснять сыну, почему папа больше не живёт с нами. Придётся видеть сочувствующие взгляды знакомых и перешёптывания за спиной. Но это будет моя жизнь. Честная. Без лжи и фальши.
Я не позволю своему сыну расти в атмосфере обмана. Я не хочу, чтобы он видел несчастную, униженную мать и отца, живущего двойной жизнью. Он заслуживает лучшего. Он заслуживает видеть рядом с собой сильную, счастливую маму, которая уважает себя.
Я приняла решение. Самое трудное, самое болезненное в моей жизни. Но единственно верное. Я выбрала не сохранение видимости семьи. Я выбрала себя. Я выбрала достоинство. Я выбрала будущее моего сына. Наше с ним будущее. И пусть оно пугало неизвестностью, я знала, что мы справимся. Потому что теперь у меня была самая главная цель в жизни — построить для нас новый дом. Дом, в котором никогда не будет пахнуть предательством.
Глава 5. Первое утро
Рассвет я встретила в кресле у Димкиной кровати. Я так и не смогла заставить себя лечь в нашу… в мою постель. Мысль о том, что ещё прошлой ночью там спал он, была невыносима.
Первые лучи солнца робко прокрались в комнату, позолотив светлые волосы сына. Он пошевелился во сне, что-то пробормотал и перевернулся на другой бок, крепче обняв своего плюшевого медведя. В этот момент я почувствовала такой прилив нежности, что на мгновение перехватило дыхание. Вот он. Мой смысл. Моя опора. Моё всё.
Дом без Олега был другим. Пустым. Тишина больше не казалась умиротворяющей, она звенела в ушах, подчёркивая зияющую дыру, которая образовалась в нашей жизни. Но вместе с пустотой было и другое чувство — лёгкость. Словно из комнаты вынесли огромный, пыльный шкаф, который годами занимал место и мешал дышать. Воздух стал чище.
Я встала и пошла на кухню. Взгляд наткнулся на забытый им на столе пакет с кефиром и хлебом. Последний артефакт прошлой жизни. Я без сожаления выбросила его в мусорное ведро. Сегодня у нас будет новый завтрак.
Я включила музыку — что-то лёгкое, джазовое. Достала муку, яйца, молоко. Я буду печь блины. Тонкие, кружевные, с малиновым вареньем, как любит Дима. Я буду создавать для нас новые ритуалы, новые традиции, новые запахи счастья.
Когда Дима проснулся и прибежал на кухню, сонно щурясь, его встретил аромат ванили и весёлая музыка.
— Мам, а что это ты делаешь? — он потёр глаза кулачком.
— Доброе утро, солнышко! А я пеку нам праздничные блины, — я улыбнулась ему самой искренней улыбкой, на которую была способна.
— А какой сегодня праздник?
— Сегодня первый день нашей новой жизни, — ответила я, целуя его в макушку.
Он, конечно, не понял смысла этих слов, но радостно захлопал в ладоши при виде стопки румяных блинов.
За завтраком он спросил. Тот самый вопрос, которого я боялась больше всего.
— А где папа?
Я присела рядом с ним, взяла его маленькую ладошку в свою.
— Димочка, послушай меня. Так бывает у взрослых. Иногда они понимают, что не могут больше жить вместе в одном доме. Папа очень тебя любит, и я очень тебя люблю. И мы всегда будем твоими мамой и папой. Просто теперь папа будет жить в другом месте.
— У тёти Ларисы? — спросил он с детской непосредственностью.
Сердце сжалось, но я не отвела взгляд.
— Может быть, у неё. Это его решение. Но он обязательно будет с тобой видеться. Гулять, играть, как и раньше. Хорошо?
Он нахмурился, обдумывая услышанное. В его маленькой голове эта информация никак не укладывалась. Но он увидел моё спокойное лицо, почувствовал тепло моей руки и кивнул.
— Ладно. А можно мне ещё блинчик?
И я поняла, что справлюсь. Детская психика гибкая. Главное — это любовь, честность и ощущение безопасности. И я дам ему всё это.
Днём позвонил Олег. Голос у него был потерянный. Он спрашивал, как Дима, как я. Я отвечала коротко и по делу. Никаких эмоций. Никаких упрёков. Просто факты.
— Я хочу увидеть его на выходных, — сказал он.
— Хорошо. Позвони в субботу утром, договоримся о времени и месте. Встретишься с ним на нейтральной территории. В парк сходите или в кафе.
— Лена, может, мы всё-таки…
— Нет, Олег, — твёрдо прервала я его. — Мы не будем. Это моё окончательное решение. Прими его. Ради сына.
Он тяжело вздохнул в трубку и попрощался.
Вечером, уложив Диму, я долго стояла у окна и смотрела на огни ночного города. Там, в одном из этих окон, сейчас горел свет в его новой жизни. С ней. Может, они пили чай. Может, смотрели фильм. Мне было всё равно. Впервые за много лет я думала не о нём, а о себе.
Что дальше? Развод. Раздел имущества. Новая работа, потому что на одну зарплату нам с Димой будет тяжело. Слёзы по ночам в подушку. Приступы одиночества. Всё это будет. Я не строила иллюзий.
Но будет и другое. Будет свобода. Будет самоуважение. Будет гордость за то, что я не сломалась, не стерпела, не позволила вытереть о себя ноги. Будет честность. И будет наша с Димой жизнь. Настоящая.
Я посмотрела на своё отражение в тёмном стекле. Оттуда на меня смотрела уставшая, измученная женщина с заплаканными глазами. Но во взгляде её было что-то новое. Сила. Та самая сила, о которой я и не подозревала. Сила женщины, которая прошла через предательство, но не потеряла себя.
Я знаю, я справлюсь. Мы с Димой справимся. Мы построим свой маленький, но очень крепкий мир. И в нём обязательно будет пахнуть счастьем. Может быть, это будет запах свежеиспечённых блинов с малиновым вареньем.