Дом – это не просто стены и крыша. Мой дом был крепостью, тихой гаванью, которую мы с Олегом строили тридцать пять лет. Каждый кирпичик в нем был пропитан нашими общими воспоминаниями, смехом детей, запахом яблочных пирогов по воскресеньям. Олег… мой Олег. Я всегда смотрела на него и думала: вот он, мой каменный утес, моя опора на всю жизнь. В свои шестьдесят он все еще сохранил ту искорку в глазах, которая когда-то заставила мое девичье сердце замереть. Мы были единым целым, как два дерева, чьи корни так переплелись под землей, что уже не разобрать, где чей.
Именно поэтому, когда раздался звонок от Ларисы, я ни секунды не сомневалась. Лариска… моя школьная подруга, с которой мы делили одну парту, одни секреты и первые влюбленности. Жизнь нас раскидала, но тонкая ниточка дружбы, казалось, никогда не рвалась. Ее голос в трубке дрожал, срывался. Крах. Одним словом. Муж, с которым она прожила почти тридцать лет, внезапно объявил, что уходит к молодой. И не просто уходит, а выставляет ее из квартиры, которую, как оказалось, давно переписал на свою матушку. Лариса осталась на улице. Буквально. С одним чемоданом и разбитым сердцем.
– Светочка, я не знаю, что мне делать… Просто не знаю, – шептала она, и я физически ощущала ее боль через тысячи километров.
– Ларис, прекрати. Какие могут быть вопросы? Собирай свой чемодан и приезжай к нам, – ответила я без малейшего колебания. – У нас дом большой, места всем хватит. Поживешь, придешь в себя, а там что-нибудь придумаем.
Олег сначала воспринял новость без энтузиазма. Он сидел в своем любимом кресле с газетой, и я видела, как напряглась линия его челюсти.
– Света, ты уверена? Чужой человек в доме… это всегда нарушение привычного уклада.
– Олег, какой же она чужой человек? Это Лариска! Мы с ней пуд соли съели. У человека горе, а ты про уклад. Неужели мы не можем помочь?
Он вздохнул, отложил газету и посмотрел на меня своим фирменным усталым взглядом, который я научилась понимать без слов. Это означало: «Делай как знаешь, но я предупреждал». Я подошла, обняла его за плечи, поцеловала в седеющий висок.
– Спасибо, родной. Ты у меня самый лучший.
Через неделю Лариса была у нас. Худенькая, осунувшаяся, с огромными, полными слез глазами. Она стояла на пороге нашего дома, крепко стиснув ручку своего единственного чемодана, и выглядела как испуганный птенец, выпавший из гнезда. Мое сердце сжалось от жалости. Я тут же засуетилась, отвела ей лучшую гостевую комнату с окнами в сад, заварила чай с мятой, достала из шкафа свой самый уютный махровый халат.
– Располагайся, Ларисочка. Чувствуй себя как дома. Слышишь? Как дома.
Первые дни прошли в атмосфере тихой скорби. Лариса много плакала, я ее утешала, мы подолгу сидели на кухне, перебирая прошлое. Олег держался отстраненно, здоровался, спрашивал, как дела, и уходил в свой кабинет или возился в гараже. Я видела, что ему неловко, но была уверена – это временно.
А потом что-то изменилось. Началось все незаметно, с мелочей. Как-то вечером Олег принес из кабинета стопку старых журналов «Вокруг света».
– Вот, Лариса, помнится, ты говорила, что всегда мечтала побывать в Перу. Посмотри, тут потрясающая статья про Мачу-Пикчу.
Лариса подняла на него свои заплаканные глаза, и в них впервые за долгое время блеснул живой интерес.
– Правда? Ой, как интересно!
Они сели рядом на диване в гостиной и принялись разглядывать фотографии. Я в это время гремела на кухне кастрюлями, готовя ужин, и улыбалась про себя: «Ну вот, лед тронулся. Мой Олег – он такой, добрый, просто ему нужно время».
Их разговоры становились все длиннее. Оказалось, что они оба обожают старое французское кино. Что оба зачитывались в юности Ремарком. Что их политические взгляды на удивление совпадают. Все это было для меня новостью. С Олегом мы давно перестали обсуждать книги или фильмы. Наши разговоры крутились вокруг быта: что купить, куда съездить на выходные, как там дети и внуки. Это казалось мне нормальным, естественным течением жизни. Нам было хорошо и спокойно в нашем молчании. А тут…
Я смотрела на них со стороны и чувствовала, как между ними пробегают какие-то невидимые искры. Их смех звучал в унисон. Олег, который вечно ворчал на мои сериалы, теперь с горящими глазами обсуждал с Ларисой какую-то новую экранизацию.
– Светочка, у тебя муж такой интеллектуал! – говорила мне Лариса, когда мы оставались вдвоем. – Мне так с моим бывшим не хватало этого… Простого человеческого общения.
– Да, он у меня умница, – кивала я, а в душе шевельнулся какой-то холодный червячок. Почему он со мной не такой? Или я просто перестала замечать?
Однажды я вошла в гостиную и застала их за шахматами. Олег учил Ларису играть. Он склонился над доской, его рука лежала рядом с ее рукой, почти касаясь. Они не заметили, как я вошла. Олег что-то увлеченно объяснял, а Лариса смотрела не на доску, а на него. И в ее взгляде было столько… восхищения. Нет, не так. Обожания.
Я кашлянула. Они оба вздрогнули и отпрянули друг от друга.
– Чай будете? – спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
– Да, милая, спасибо, – ответил Олег, не поднимая глаз от доски.
В тот вечер, когда мы легли спать, я прижалась к его спине.
– Олеж, тебе не кажется, что…
– Что? – он уже почти спал.
– Да так… ничего.
Я отвернулась к стене и долго смотрела в темноту. Дом перестал быть моей крепостью. В его стенах появился сквозняк, холодный и тревожный, и я никак не могла понять, откуда он дует. Я просто чувствовала, как его ледяное дыхание касается моей кожи.
Глава 2. Паутина лжи
Время шло. Прошла неделя, вторая, третья. Лариса заметно преобразилась. Она больше не плакала по углам, на ее щеках появился румянец, в глазах – блеск. Она стала помогать мне по хозяйству, но делала это как-то по-особенному. Если я готовила для Олега его любимый борщ, то Лариса пекла изысканный лимонный тарт по рецепту из французского журнала, который они с Олегом недавно обсуждали. Если я покупала Олегу обычную синюю рубашку, то Лариса приносила ему элегантный кашемировый шарф, говоря: «Увидела в магазине, и мне показалось, он идеально подойдет к цвету твоих глаз».
Олег принимал эти знаки внимания с видимым удовольствием. Он стал больше следить за собой: чаще бриться, пользоваться парфюмом, который годами пылился на полке. Он даже начал делать по утрам зарядку, чего я не могла добиться от него лет двадцать.
– Смотри, Светочка, как благотворно на него влияет мое присутствие! – смеялась Лариса. – Мужчинам иногда нужна встряска, чтобы не превращаться в старых ворчунов.
Я улыбалась в ответ, но улыбка получалась кривой, вымученной. Я чувствовала себя лишней в собственном доме. Словно я была старой, надоевшей мебелью, которую еще не выбросили, но уже прикрыли новой, яркой скатертью.
Моя тревога росла с каждым днем, превращаясь в липкий, удушающий страх. Я начала замечать детали, которые раньше ускользали от моего внимания. Их «случайные» прикосновения. Он передает ей солонку, и их пальцы соприкасаются на долю секунды дольше, чем нужно. Она поправляет ему воротник рубашки, и в этом жесте столько интимности, что у меня перехватывает дыхание. Их переглядывания за обеденным столом, полные тайного смысла, который был понятен только им двоим.
Я пыталась поговорить с Олегом. Не раз.
Первая попытка была робкой. Вечером, когда мы остались одни, я начала издалека:
– Олег, тебе не кажется, что Лариса… слишком уж к тебе привязалась?
Он оторвался от книги и посмотрел на меня поверх очков.
– В каком смысле?
– Ну… она так на тебя смотрит. Все время ищет твоего общества.
Олег рассмеялся. Громко, снисходительно.
– Света, ну что ты опять начинаешь? Женщине плохо, она ищет поддержки. У нее разбито сердце. Я просто отношусь к ней по-человечески, а ты уже напридумывала себе невесть что. Не будь старой ревнивицей.
Слово «ревнивица» ударило меня под дых. Я? Ревнивица? Я, которая тридцать пять лет доверяла ему, как себе? Я замолчала, чувствуя себя глупо и униженно. Может, он и прав? Может, это я все придумываю от усталости и скуки?
Но странности продолжались. Они начали вместе ездить в магазин, хотя раньше Олег ненавидел походы за продуктами. «Ларисе нужно развеяться, подышать воздухом», – объяснял он. Возвращались они через два-три часа, смеющиеся, с охапкой покупок, среди которых всегда был какой-нибудь пустячок «специально для Ларисы» – ее любимый йогурт или шоколадка.
Однажды я зашла к Ларисе в комнату, чтобы забрать полотенца для стирки, и увидела на ее прикроватной тумбочке букетик ландышей. Моих любимых ландышей, которые росли у нас под окном. Олег каждое утро срывал для меня несколько веточек и ставил в маленькую вазочку на кухне. Это был наш ритуал. Уже много лет. Я спросила его вечером:
– Олеж, а почему ты мне сегодня ландыши не принес?
Он поморщился, не отрываясь от телевизора.
– Ой, забыл, замотался. Какая разница?
Я ничего не сказала. Просто вышла из комнаты, чтобы он не видел моих слез. Разница была. Огромная. Это был не просто забытый букетик. Это был разрушенный ритуал. Еще один кирпичик, выбитый из стены нашей крепости.
Внутреннее чутье кричало мне, что происходит что-то страшное, непоправимое. Я чувствовала себя сумасшедшей, параноиком. Я искала доказательства, сама того не осознавая. Я прислушивалась к их разговорам, вглядывалась в их лица, пытаясь поймать ложь. И однажды я ее поймала.
Был дождливый субботний день. Олег и Лариса уехали «по делам», сказав, что им нужно в химчистку. Я осталась дома одна, бродила из комнаты в комнату, не находя себе места. Машинально начала разбирать вещи в прихожей и наткнулась на плащ Олега, который он забыл надеть. Из кармана выпал сложенный вчетверо чек. Я подняла его. Кинотеатр. Два билета на дневной сеанс, на какой-то романтический фильм. Время – сегодняшнее.
Химчистка…
Я села на банкетку в прихожей, и чек в моих руках задрожал. Вот оно. Неопровержимое доказательство их лжи. Маленький белый прямоугольник бумаги, который перечеркнул всю мою жизнь. Они не просто общались. Они врали мне. Вместе. В сговоре.
Когда они вернулись, я сидела в гостиной и делала вид, что читаю.
– Ну как съездили? – спросила я как можно более спокойно.
– Ой, Светочка, такие очереди везде! – защебетала Лариса. – Еле управились.
– Да, народу полно, – поддакнул Олег, вешая свой плащ в шкаф.
Он не заметил, что карман пуст.
Я смотрела на них и видела перед собой двух чужих, незнакомых мне людей. Мой муж и моя лучшая подруга. Паутина лжи, которую они сплели вокруг меня, была такой плотной, что в ней было трудно дышать. Я все еще надеялась, что это какая-то чудовищная ошибка, недоразумение. Но в глубине души я уже знала. Знала, что моя тихая гавань превратилась в место кораблекрушения. И я была на этом тонущем корабле одна.
Глава 3. Звук разбитого стекла
После истории с чеком из кинотеатра мир для меня раскололся. Я ходила, улыбалась, подавала ужин, но внутри все было выжжено дотла. Я жила в каком-то тумане, наблюдая за своей жизнью со стороны, как за плохим спектаклем, где я играла роль наивной дурочки. Каждое их слово, каждый жест теперь приобретали двойной смысл. Их вежливость казалась издевкой, их смех – оскорблением.
Я металась между двумя желаниями: устроить грандиозный скандал, выплеснуть всю свою боль и ярость, или молча собрать их вещи и выставить за дверь. Но я не могла сделать ни того, ни другого. Мне не хватало сил. Я была парализована шоком. Тридцать пять лет жизни, доверия, любви… Как можно было перечеркнуть это одним махом? Я отчаянно искала для них оправдание. Может, это кризис среднего возраста у Олега? Может, Лариса так отчаялась после своего развода, что просто потеряла голову? Я цеплялась за эти мысли, как утопающий за соломинку.
Но они не оставили мне даже этой соломинки.
Финальный удар, тот, что разбил остатки моих иллюзий вдребезги, был нанесен тихо и буднично. У Олега был старый ноутбук, которым он почти не пользовался, предпочитая свой новенький планшет. Однажды мне понадобилось найти какой-то рецепт в интернете, и я открыла этот ноутбук. Он загружался целую вечность. Я уже собиралась его закрыть, как вдруг на экране всплыло окошко мессенджера, который Олег, видимо, забыл закрыть в последний раз. А в нем – открытый диалог. С Ларисой.
Мое сердце остановилось. Я знала, что нельзя. Что это низко – читать чужую переписку. Но я не могла удержаться. Руки дрожали так, что я с трудом попадала пальцами по клавишам, прокручивая историю сообщений вверх.
Их переписка длилась почти месяц. С самого ее приезда.
Сначала – вежливые, формальные сообщения.
«Спокойной ночи, Лариса».
«Спасибо за интересный вечер, Олег».
Потом – более личные.
Олег: «Сегодня ты выглядела потрясающе. Это платье тебе очень идет».
Лариса: «Ты умеешь делать комплименты. Мой бывший муж за десять лет ни разу не заметил, во что я одета».
Дальше – хуже. Они обсуждали меня.
Олег: «Света опять устроила допрос. Кажется, она что-то подозревает. Устала от ее вечной опеки».
Лариса: «Милый, потерпи. Она просто живет в своем маленьком мирке, где ничего не меняется. Она не понимает тебя так, как я».
«Не понимает тебя так, как я»… Эта фраза огнем прожгла мой мозг.
А потом я дошла до сообщений недельной давности. Тех самых, что были написаны после их похода в «химчистку».
Лариса: «Это был лучший день. Я так давно не чувствовала себя такой счастливой. Спасибо тебе за этот фильм и за… все остальное».
Олег: «Я тоже. Я будто снова начал дышать. С тобой я чувствую себя живым. Скучаю по нашему вечеру. Твоя Лариса».
«Твоя Лариса»… Нет, это было сообщение от Олега. Он цитировал ее слова, которые она, видимо, сказала ему. И в конце добавил: «Скоро мы все решим. Обещаю».
Я сидела перед экраном и не могла вздохнуть. Воздух кончился. Во всей вселенной не осталось воздуха. Вот оно. Не просто флирт. Не просто увлечение. Это были отношения. Тайные, лживые, построенные на костях моей любви и моей дружбы. Они происходили под моей крышей. В моем доме. Пока я пекла им пироги и стирала их белье.
Я захлопнула ноутбук. Звук ударившего пластика прозвучал в тишине комнаты как выстрел. Я встала и, шатаясь, пошла в спальню. Подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Оттуда на меня смотрела постаревшая, измученная женщина с потухшими глазами и серой кожей. Это была я. Женщина, которую предали самые близкие люди.
В тот вечер я решила, что больше не могу молчать. Я должна была услышать это от них. Не прочитать на экране монитора, а услышать. Посмотреть им в глаза в тот момент, когда они будут мне лгать. Или говорить правду.
Я приготовила ужин. Их любимую запеченную курицу. Накрыла на стол, как всегда. Зажгла свечи. Создала иллюзию обычного семейного вечера. Они пришли, сели за стол. Олег, как ни в чем не бывало, начал рассказывать о своих делах на работе. Лариса ему поддакивала, с нежностью глядя на него.
Я дождалась, пока они наложат себе еды, и спокойно сказала, глядя в свою тарелку:
– Я собираюсь летом на даче посадить новые розы. Думала, может, съездим все вместе на выходные, выберем саженцы.
Олег замер с вилкой в руке. Лариса опустила глаза.
– Света, я не думаю, что это хорошая идея, – медленно произнес Олег.
– Почему? – я подняла на него взгляд.
Он тяжело вздохнул. Тот самый вздох, который я слышала уже много раз. Вздох человека, которому предстоит сделать что-то неприятное, но неизбежное. Он посмотрел на Ларису, и она едва заметно кивнула ему, словно давая разрешение.
– Света… – начал он, и его голос дрогнул. – Я больше не могу так. Не могу врать. Ни тебе, ни себе.
Я молчала, вцепившись в край стола. Весь мой мир сузился до его лица, до его губ, которые сейчас должны были произнести приговор.
– Понимаешь… Мы с Ларисой… Это не просто так. Это серьезно.
Он сделал паузу, собираясь с духом. А потом произнес слова, которые прозвучали в моей голове как звон разбитого стекла. Громко, режуще, необратимо.
– Я больше люблю Ларису. Мы решили, что будем вместе.
Вот и все. Приговор вынесен. Обжалованию не подлежит.
В комнате повисла оглушительная тишина. Было слышно только, как тикают старые часы на стене. Тик-так. Тик-так. Отсчитывая последние секунды моей прошлой жизни.
Лариса сидела, вжавшись в стул, и не поднимала глаз. Но я видела, как под столом ее рука нашла руку Олега и крепко сжала ее. Поддержка. Они поддерживали друг друга. Против меня.
Что-то во мне оборвалось. Боль была такой невыносимой, такой острой, что перешла в какое-то странное, ледяное спокойствие. Туман в моей голове рассеялся. Я посмотрела на них. На этих двух предателей, сидящих за моим столом, в моем доме, поедающих мою еду. И я почувствовала не горечь. Не обиду. А брезгливость.
Я медленно встала. Мой голос прозвучал на удивление твердо и громко.
– Вон.
Они оба подняли на меня глаза.
– Что? – переспросил Олег.
– Я сказала, вон, – повторила я, разделяя слова. – Оба. Собирайте свои вещи и убирайтесь из моего дома. Сейчас же. Я не потерплю предательства под одной крышей ни одной лишней минуты.
Я видела растерянность на их лицах. Они, видимо, ожидали слез, истерики, упреков. Но не этого холодного, спокойного приказа.
– Света, давай поговорим, – начал было Олег.
– Нам не о чем говорить. У вас есть полчаса.
Я развернулась и вышла из комнаты, оставив их одних. Я поднялась в свою спальню, закрыла дверь и сползла по ней на пол. И только тогда позволила себе закричать. Беззвучно, без слез, разрывая изнутри горло этим немым криком отчаяния. Звук разбитого стекла все еще звенел у меня в ушах. Это разбилось не просто стекло. Это разбилось мое сердце. Моя жизнь. Моя вера в людей.
Глава 4. Тишина и эхо
Полчаса, которые я им дала, растянулись в вечность. Я сидела на полу в спальне, обхватив колени руками, и слушала. Слушала звуки, доносившиеся снизу. Приглушенные голоса. Торопливые шаги. Скрип выдвигаемых ящиков. Хлопанье дверцами шкафа. Каждый звук был как удар молотка по гвоздю, который вбивали в крышку моего гроба. Они собирали вещи. Они уходили. Вместе.
Я не плакала. Слез не было, они будто замерзли где-то глубоко внутри. Было только оцепенение и пульсирующая боль в висках. Я думала о том, что еще утром у меня был муж, была подруга, был дом, полный привычного уклада. А теперь ничего этого не было. Остались только стены, пропитанные ложью.
Наконец, внизу все стихло. Я услышала, как щелкнул замок входной двери. Потом – звук заводящегося двигателя машины. Он удалялся, пока не растворился в ночной тишине.
Все. Они уехали.
Я сидела неподвижно еще очень долго. Боялась спуститься вниз. Боялась увидеть пустоту. Пустые вешалки в шкафу, пустую полку в ванной, пустые комнаты, в которых еще витал их запах – его одеколона и ее духов.
Когда я все же заставила себя встать, ноги были ватными и не слушались. Я спустилась по лестнице, держась за перила. В столовой на столе стояли нетронутые тарелки с остывшим ужином. Две свечи догорели и оплыли воском. Картина несостоявшегося праздника, который обернулся трагедией.
Я механически убрала все со стола, вымыла посуду. Движения были автоматическими, отточенными годами. Мои руки знали, что делать, даже когда голова отказывалась соображать. Потом я пошла по дому. Комната Ларисы была пуста и безлика, только скомканные простыни на кровати напоминали о том, что здесь кто-то жил. Я сорвала это постельное белье, скомкала его в узел и засунула в стиральную машину, выставив самую высокую температуру. Мне хотелось выжечь, стереть, уничтожить любой след ее присутствия.
Самым страшным был кабинет Олега. Его кресло. Его книги. Его запах. Я зашла и замерла на пороге. Казалось, он просто вышел на минуту и вот-вот вернется. Но он не вернется. Никогда.
Первые дни были похожи на страшный сон. Дом, который всегда был для меня источником силы и уюта, превратился в огромную, гулкую тюрьму. Каждый угол кричал об их предательстве. Вот диван, на котором они сидели, разглядывая журналы. Вот шахматная доска, над которой они склонялись. Вот кухня, где Лариса смеялась его шуткам. Тишина давила на уши, прерываемая лишь тиканьем часов. Эхо их голосов, их смеха преследовало меня повсюду.
Я перестала спать. Ночами я бродила по темным комнатам, как привидение. Садилась в его кресло и пыталась понять: когда? Когда все началось? Когда я пропустила тот самый момент, когда наш корабль дал течь? Я перебирала в памяти годы, месяцы, дни. Искала знаки, намеки, трещинки. Но все казалось таким прочным, таким незыблемым. Или я просто не хотела видеть? Была слепа в своем уютном, выстроенном мирке?
Позвонили дети. Сын, потом дочь.
– Мам, привет! Как вы там? Что-то от папы не могу дозвониться.
Мой голос сел. Я не знала, что им сказать.
– Мама? Что случилось? У тебя голос странный.
И я рассказала. Сквозь душащие меня рыдания, заикаясь и путаясь в словах, я вывалила на них всю эту грязную, уродливую правду. На том конце провода повисла тяжелая тишина. Шок. Неверие. А потом – ярость.
– Как он мог?! – кричал в трубку сын. – С твоей подругой! В нашем доме! Я его убью!
– Мамочка, родная, держись, – плакала дочь. – Мы сейчас приедем.
Они приехали в тот же день. Ворвались в мой тихий, оцепеневший дом, как ураган. Сын, сжав кулаки, ходил из угла в угол, дочь обнимала меня и гладила по голове, как маленькую. Их поддержка была спасительной, но она же и бередила раны. Видя их боль, их гнев, я чувствовала себя еще более виноватой. Это ведь я разрушила их привычную картину мира, их веру в семью, в любовь.
Они хотели что-то делать: звонить ему, разбираться, требовать объяснений. Я запретила.
– Не надо. Ничего не надо. Он свой выбор сделал.
Месяцы слились в один серый, тягучий день. Я почти не выходила из дома. Похудела, осунулась. Друзья звонили, звали куда-то, но я всем отказывала. Мне было стыдно. Стыдно своей боли, своего унижения. Казалось, все смотрят на меня с жалостью, как на брошенную, обманутую дуру.
Однажды ко мне пришла моя старая приятельница, Ольга, с которой мы работали когда-то вместе. Она не стала меня жалеть. Она села напротив, налила нам обоим коньяку и сказала жестко:
– Так, Светлана. Хватит раскисать. Да, случилось страшное. Да, тебя предали. Но жизнь на этом не заканчивается. Ты собираешься всю оставшуюся жизнь провести в этом мавзолее, оплакивая руины?
– Я не знаю, как жить дальше, – прошептала я.
– А ты попробуй. Не для кого-то. Для себя. Ты вообще помнишь, когда в последний раз делала что-то для себя?
Ее слова задели меня за живое. А ведь и правда. Когда? Вся моя жизнь была подчинена расписанию других: мужа, детей, внуков. Я была функцией: жена, мама, бабушка, хозяйка. А где была я сама? Светлана. Просто Света. Что я люблю? О чем мечтаю? Я не знала ответов на эти вопросы.
Ольга ушла, а ее слова остались. Они зудели, сверлили мозг. «Для себя».
На следующий день я сделала первый шаг. Я достала с антресолей старый ящик с красками и холстом, который мне подарили на юбилей лет десять назад. Я всегда любила рисовать в юности, но потом… потом была жизнь. Я поставила холст на мольберт, выдавила на палитру краски и начала рисовать. Не думая. Просто водила кистью, смешивая цвета. Синий, черный, багровый. На холсте проступала моя боль. Мой крик. Я рисовала несколько часов подряд, и когда закончила, почувствовала странное опустошение. Но это было хорошее опустошение. Как будто я выплеснула весь яд, который скопился внутри.
Это было начало. Крошечный, едва заметный просвет в беспросветной тьме. Я поняла, что у меня есть два пути: либо утонуть в этой тишине и этом эхе, либо попытаться заполнить их чем-то новым. Своим собственным звуком. Своим собственным голосом.
Глава 5. Свой собственный дом
Решение пришло внезапно, но было твердым, как гранит. Я продам дом.
Дети сначала были в шоке.
– Мама, как продать? Это же наше гнездо, здесь все наше детство прошло!
– Прошло, – спокойно ответила я. – Именно, что прошло. А я не хочу больше жить в музее прошлого. Особенно такого прошлого. Мне нужен мой собственный дом. Маленький, уютный. Где не будет чужих призраков.
Они поняли. Увидели в моих глазах не слабость, а новую, незнакомую им решимость.
Продажа дома, развод – все это было похоже на сложную хирургическую операцию по ампутации части твоей жизни. Больно, муторно, с бумагами, адвокатами, разделом имущества. Олег на разводе не появился, прислал своего представителя. Он не спорил, не торговался. Казалось, он хотел как можно быстрее избавиться от этого груза, отрезать все нити, связывающие его с прошлым. Мне это было только на руку. Я не хотела его видеть.
Вырученных денег хватило на покупку небольшой, но очень светлой двухкомнатной квартиры в новом районе, с большими окнами и видом на парк. И еще остались средства, чтобы жить, не думая о завтрашнем дне.
Переезд был как ритуал очищения. Я безжалостно выбрасывала все, что напоминало о прошлой жизни. Старую мебель, фотографии, где мы были втроем, его подарки. Оставила только то, что было дорого лично мне. Свои книги, детские рисунки моих детей, старую шкатулку с бабушкиными украшениями.
В новой квартире я впервые за много лет почувствовала себя… свободной. Я сама выбирала цвет обоев (нежно-оливковый, а не бежевый, который так любил Олег). Я сама расставляла мебель. Я купила себе огромное, удобное кресло, в котором можно было сидеть с ногами, и повесила на стены свои картины – те самые, которые я начала рисовать в самые черные дни. Они были мрачными, но они были честными. И они были моими.
Я начала жить. По-настоящему. Я записалась на курсы керамики – всегда мечтала поработать с глиной, почувствовать, как под твоими пальцами рождается форма. Мои первые кривые чашки и вазы приводили меня в детский восторг. Я пошла учить английский язык в группу для «сеньоров». Там я познакомилась с удивительными людьми – вдовами, разведенными женщинами, пенсионерами, которые не хотели сидеть сложа руки. Мы вместе учили неправильные глаголы, смеялись над своим произношением и после занятий ходили пить кофе.
Я начала путешествовать. Сначала – по своей стране. Потом, когда мой английский стал получше, я купила билет в Прагу. Одна. Я бродила по старинным улочкам, ела трдельники, слушала уличных музыкантов и чувствовала себя абсолютно счастливой. Я осознала, что мне не нужен кто-то рядом, чтобы наслаждаться красотой мира. Мне было хорошо наедине с собой.
Прошел год. Я изменилась не только внутренне, но и внешне. Сделала новую стрижку, сменила гардероб, перестала носить унылые «возрастные» вещи. Я полюбила яркие шарфы и удобные кроссовки. В зеркале на меня смотрела женщина. Не старая, не молодая. Просто женщина. С живыми, искрящимися глазами и спокойной улыбкой. Женщина, которая нашла себя.
И вот однажды, солнечным осенним днем, я столкнулась с ними.
Я выходила из своей любимой кофейни, когда увидела их, идущих мне навстречу. Олега и Ларису.
Мое сердце на миг замерло, а потом забилось ровно и спокойно. Никакой боли. Никакой ненависти. Только легкое любопытство.
Они очень изменились. Олег как-то ссутулился, постарел, под глазами залегли темные мешки. Он был одет в тот самый кашемировый шарф, но теперь он казался не элегантным, а каким-то чужеродным. Лариса… от ее былого блеска не осталось и следа. Она выглядела уставшей, издерганной. На ее лице застыло выражение вечного недовольства. Они о чем-то спорили, говорили на повышенных тонах, не замечая ничего вокруг.
И тут они увидели меня.
Они замерли посреди тротуара. На их лицах отразилась целая гамма чувств: шок, растерянность, стыд. Олег открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашел слов. Лариса вперилась в меня взглядом, в котором читалась неприкрытая зависть.
А я… Я посмотрела на них и улыбнулась. Вежливо. Спокойно. Немного отстраненно. Как улыбаются старым, почти забытым знакомым.
– Здравствуйте, – сказала я ровным голосом.
И пошла дальше, не оборачиваясь.
Я шла по залитому солнцем парку, и на душе у меня было светло и легко. Я поняла в этот момент самую важную вещь. То страшное предательство, которое, как мне казалось, разрушило мою жизнь, на самом деле ее спасло. Оно вырвало меня из уютного, но душного кокона, в котором я просидела десятилетия. Оно заставило меня расправить крылья, о существовании которых я даже не подозревала.
Они не обрели счастья, построенного на руинах чужого. Их «великая любовь» оказалась пшиком, не выдержавшим проверки бытом и общественным осуждением. А я… Я обрела нечто гораздо большее, чем любовь мужчины. Я обрела себя. Свою свободу. Свой собственный дом, который был не в стенах, а внутри меня.
И я знала, что впереди у меня еще много новых, интересных глав. И писать их я буду сама.