В девяностые, когда кушать кроме картошки с капустой было нечего, рыбачили мы с Леонидовичем на заливе – сорога с икрой тогда нас крепко выручала.
Подъехали бандиты, их около десяти было, оружие у них. Знал, что не напугают они Базанова, станет со всеми бодаться, покуда не пристрелят нас. А те уж и хотели, и открыто, глядя на Витю, говорили ему в лицо об этом.
Гляжу, друг за топор держится, а он был рюкзаком укрыт сверху. Чего вдруг в голову взбрело, видно, шанс это наш последний был, самого трясёт, ведь обрез на нас был уже наставлен, говорю им громко:
– Так, как Витя поёт и играет тюремные песни, никто в округе не может.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Забрали они Витю с собою, были они на иномарке-микроавтобусе, редкому авто по тому времени.
Сижу, жду на берегу, и такая горечь нутро прожгла, спасу нет. Если Витю убьют, как потом жить? Чтобы самому убежать и мысли не было, чувство самосохранения забыло меня в ту ночь.
К утру приехали бандиты, выгрузили Виктора, постояли, помочились на наш костёр, и уехали.
Обнял друга, плачу, а он:
– Привезли меня домой, чтобы я гитару взял. Можно было бы в милицию позвонить, телефон ведь у меня, не додумался. Раз десять им про Таганку пел. Наливают мне из алюминиевой канистры спирт неразведённый в железную кружку. Полную, до краёв наливают, не жалеют, закуски никакой. Ну, думаю, пристрелят, дак хоть пьяным буду, помирать легче. Так и пел им полночи…
Когда совсем рассвело, к нам подъехал милицейский уазик. Оказалось, бандитов искали, не знаю, поймали ли их, это нам не ведомо. В эту ночь и сорога в сети не шла, почти без рыбы приплелись мы домой.
***
Господь берёг меня и моих друзей. В дни, когда казалось, что совсем пропадёшь, Господь просто брал меня на руки и нёс.
Берёт тоска, что всё, о чём хочу написать, конечно же, не удастся. Только бы Господь сподобил так писать, чтобы люди после прочтения становились добрее. Ведь, по сути, это моя исповедь перед читателем. Когда в церкви священнику исповедуется прихожане, то никто не смеётся, хотя бывает, что человек вдруг громко начинает говорить о своей жизни батюшке, и всем стоящим в храме это слышно. Говорит разное. Но я ни разу не видел, чтобы смеялись, ибо в жизни много скорбей. Батюшка старается найти слова утешения для каждого пришедшего в храм…
Снова возвращаюсь к заводу мыслями, не подведи, головушка моя грешная. И тут сразу встаёт в памяти слесарь Толик. Был он родом из Белоруссии, здоровый и весом, и ростом. Бывало, на праздники выпьем, наутро все болеют, он же бравый как бывалый солдат.
Спрашиваю на перекуре, как, мол, так выходит. Седой здоровенный мужик, сидя на лавке, размеренно говорит:
– Толик! Я, ежели под хорошую закуску, и двух бутылок водки не замечаю. Как выпиваю, так маленько чё-то забрезжит, и всё.
Анатолий жил в своём дому на Падуне, зовут эти дома «Индия». Держал свиней и всегда приносил с собою огромный кусок солёного сала, угощал нас. Ел же он его, словно это было «Эскимо», без хлеба.
Приближался, помню, выходной день и Толик блаженно мечтал:
– Приеду домой, баню истоплю, бярозовым веником нахляшусь. Жена с погреба запотелую бутылочку достанет, ахну и ещё попрошу, а она не откажет и не ругает.
Позже этот спокойный и добрый мужик строил дома своим детям. Когда настали девяностые и перестали платить зарплату, Анатолий ушёл на пенсию.
Прошло несколько лет, он помер. Его жена привозила в наш радиаторный цех самогонки и много закуски домашней, овощи с огорода. Говорила: «Выпейте, мужики, помяните мужа. Ешьте, он любил покушать».
После несколько раз вздыхала и добавляла:
– Хороший Толя был, спокойный.
***
Девяностые страшные годы, писано про них переписано. Тот, кто их пережил, тем медаль надо давать и написать на ней: «За то, что выжил».
Страшенным громом для страны аукнулся распад Советского Союза. Я лишь немного попытаюсь написать, что было на нашем заводе, который поставлял свою отопительную продукцию по всей стране и за рубеж.
Враз обесценились деньги, все опять же враз стали нищими. Умер наш легендарный директор отопительного завода Пётр Николаевич Самусенко. Убеждён, что, если бы не его преждевременная кончина, распад завода не был бы столь быстротечным, ведь у него в Москве были налажены многолетние добрые контакты. Много потом было различных слухов о его смерти. Я же убеждён, был бы Советский Союз, был бы жив и Пётр Николаевич. Звучит наивно, но это именно так.
Завод остановился и весь многотысячный коллектив отправили в отпуск без содержания. С этого момента люди стали массово увольняться, кто-то уезжал к себе на родину. Ведь в нашу Сибирь-Матушку люди ехали не только за запахом тайги, на заработки ехали. Многие специалисты стали устраиваться на Братский алюминиевый завод, на целлюлозно-бумажный комбинат. Из Братска начался массовый отток народа.
Раньше я, разумеется, слышал слово «депрессия», но значения ему не придавал. Объяснение этому простое, люди в нашем Братске жили хорошо и весело. Теперь эта самая депрессия давила всех. Страшное это состояние, когда не знаешь, чем накормить семью. Отправить-то нас отправили без содержания, а что делать?!
Устроился санитаром в психбольницу. Насмотрелся на больных, шибко их всех жалел, хотел уйти с самого первого дня работы, но месяц каким-то чудом выдержал.
В апреле у друга Эдуарда был день рождения, выпили самогонки, а мне – в ночную смену. В больнице всегда меряли давление. В общем, отстранили меня и выгнали. За что я очень благодарен медицинскому персоналу и другу – за то, что вовремя самогонкой напоил.
К весне завод стал потихоньку оживать, но все восемь линий по производству радиаторов сиротливо простаивали. Я шёл вдоль огромного радиаторного цеха, глядел на линии, и в моём воображении всплывали люди, которые на них работали и которых я знал и любил. Теперь их не было. На каждой линии я точно знал места, где мы исправляли неполадки, где была моя сварка.
Теперь, а это была весна девяносто четвёртого года, я тащил на тележке баллоны с пропаном и кислородом, резал стальные листы из тридцатки. Понадобилось много небольших таких квадратиков, которые после фрезерной обработки использовались как замки для котельных установок. Такая теперь была моя работа. Резал я и радовался про себя, что не работаю теперь санитаром в психушке. Жалел блаженных, которые там лежат. Пот от работы ручьём стекал по спине, а думы были о том, заплатят ли за работу при эдаком безвременье?! Во все века отец думает, чем накормит своих домочадцев, и думы эти добавляют башке седых волос.
Столовые прекратили работать по всему заводу – не ходил народ в столовые, ибо зарплату подолгу не платили. А когда зарплату давали, то это уже были не те весомые советские деньги. Нынешних пустых денег не хватало даже на питание, не говоря об одежде. Все повара завода вмиг потеряли работу. Из почти восьмитысячного в прошлом коллектива теперь на отопительный ходило около двух тысяч человек. Люди увольнялись каждый день, оставались только те, кому некуда было податься.
Бывшая заводская котельная, которая отапливала не только цеха, а весь сорок пятый квартал, уже заводу не принадлежала. Всё рушилось и разворовывалось. Воровало начальство, воровали рабочие, обвинять в этом кого-то сложно – все выживали кто как мог.
Начальник радиаторного цеха Александр Дмитриевич Васяев через много лет скажет мне:
– В том, что случилось с заводом, виноваты мы все.
Но даже в те, действительно сложные годы, Александр Дмитриевич платил рабочим. Пока его не сняли новые руководители, а точнее, – воры.
В то время Витя Базанов жарил кабачки прямо в нашей каморке, мы ели и радовались, что есть хоть такая еда. Котлов марки ВК 3 мы теперь делали по тридцать штук в месяц, модификации у них были разные. Одни работали на твёрдом топливе, другие на жидком, заказы на них, хоть и нерегулярно, но всё же были.
***
Люди увольнялись с нашего родного отопительного тысячами, молодой Братск в своё время строила вся страна. Многие, заработав северную пенсию, уезжали к себе на Родину.
Случаи были разные, страна наша огромная, не Швейцария, и вот в один из дней я получил письмо от уехавшего к себе на Родину замечательного нашего слесаря Толи Иванкова. Слесарь шестого разряда. Только-только вышел на пенсию, а деньги совсем перестали платить. Вот и надумал вернутся в родные места.
В Братск он приехал молодым. Семья, дети, квартира, дача. Но завод враз обрушился, потому подался Анатолий свой век доживать в село Архангельское что находится в Нижегородской области.
Толя, работая с нами, был большим специалистом своего дела. Меня он учил затачивать свёрла. Как же любили мы посидеть с ним в каморке на перекуре, поговорить о жизни!.. И вот теперь я читаю его письмо.
Приятно брать в руки бумажное письмо, присланное тебе за пять тысяч километров, и чуять, что там непременно прочтёшь что-то тёплое. Писал Толя, что живёт теперь в доме, рядом работают два завода по производству лампочек и счётчиков, но платят на них мало. Вся молодёжь ездит учиться в Арзамас, Нижний Новгород, Москву, до которой всего семь часов пути поездом. Поделился мыслями о том, что вся молодёжь покинет в конце концов деревню, приглашал нас с Витей Базановым в гости, обещал угостить ягодой терновника.
Я же писал ему в письме, что мужики наши заводские уж больно часто помирают, от жизни нынешней и «катанки». Он жалел их очень. Да, дорогой Толя, думал я, не до терновника нам нынче, тем, кто остался работать на нашем отопительном.
***
В один из дней порог нашей квартиры переступили мои друзья, собралось больше десяти человек, все стояли с опущенными головами. Эдик сказал, что убили Сергея Шаврова. Мама, раскрыв большую бутыль, налила каждому по два стакана крепкого домашнего вина. Гладила моих друзей по головам, и, как могла, успокаивала по-матерински.
Убили Серёгу в его квартире, убили жестоко. Убийц не нашли. Весёлый был человек Серёга, и я до сих пор убеждён, что он за кого-то заступился, натура такая была у Серёжки нашего, вот и отомстили. Серёжка, Серёжка! В память врезалось, как ты работал учеником токаря и старшие сотоварищи рабочие говорили, что, де, у тебя токарный талант! Сотни парней на нашем отопительном выучились и стали специалистами высоких разрядов, и ведь это по всей стране так было.
Помяну и Колю Новичкова, с которым учились на сварщиков. Зарезал его много раз сидевший, только что освободившийся зэк. Хороший был парень Коля, маленького росточку, а доброй души сколь хошь, и он делился ей со всеми. В армии тоже сварщиком работал, командование части прислало его маме благодарственное письмо за отличную работу сына.
Нёс я гроб с товарищами по улице, затем правили путь к погосту, не передать то чувство тревоги на душе, русской тревоги. Сотни и сотни тысяч этих нелепых смертей, ежели собрать все вместе материнские слёзы нашей страны, то представляется в воображении полноводная чёрная река скорби, течёт она и, по всему видать, будет течь, покуда мы, грешные люди, на воистину многострадальной земле живём. Хуже всего, что река эта не воображаемая, а самая что ни на есть всамделишная.
На похоронах приходилось бывать настолько часто, что это вошло в привычку. Но это была страшная привычка, постоянно не покидало ощущение того, что мы погибаем.
Отчаяние давило, по-моему, почти всех в России нашей. Я не люблю, да и не гоже как-то нутру лезть даже под хмельком в политику, но действительно таким руководителям как Анатолий Чубайс во многом удалось уничтожить советскую экономику. Он об этом, улыбаясь, сам говорит по телевизору. А это сотни тысяч заводов, колхозов, совхозов за которыми миллионы человеческих судеб.
Продолжение здесь
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий
Другие истории этого автора этого автора здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь
Книга Анатолия Казакова здесь