После службы в армии, а был ноябрь 1986 года, полагалось месяц отдыху, да уж больно хорошо мой друг Андрей Клаузер говорил о нашем правобережном заводе отопительного оборудования. Не утерпел: побыв на маминых пирогах всего неделю, пошёл проходить медицинскую комиссию.
И вот стою перед начальником радиаторного цеха Святославом Шаминым. Роста он был ниже среднего, худощав, быстро глянув на меня пытливо спросил:
– У нас радиаторный цех, работа тяжёлая, выдержишь ли?..
***
Служил я в Военно-Воздушных Силах, обеспечивал полёты на глисаде, дальнем приводе, хотя учили на РСБН, но в армии чего не бывает.
Молдаванин по фамилии Дякону, который был на дальнем приводе старшим, ушёл в часть, а тут – полёты. Говорят по рации: включай привод! Включаю, делаю всё так, как учил старослужащий, но станция не работает. Потом оказалось, что станция была заземлена, накануне была сильная гроза.
Словом, не всему меня обучил молдаванин. На точку приехал подполковник и при всех объявил мне наказание. За срыв полётов получил неделю «губы».
Деревянные кровати на день прилаживались к бетонной стене и замыкались на замок, так что днём даже и не посидишь толком, не говоря уж о другом. Всё время хотелось есть, и это очень угнетало нутро. Окна все в железных решётках, были и одиночные камеры. Водили на различные работы, которых в солдатском обиходе сроду не переделаешь, впрочем, как и везде.
После «губы» отправили в кочегарку. Когда приходил уголь комочками, был для нас праздник, ибо уголь в котлах горел отлично, но случалось, поступал как песок, и тогда вставал вопрос: как бы не разморозить отопительную систему части.
Покидал уголёк, слава Богу, досыта. В такие часы, работая широкой железной лопатой, которая получила название как «комсомольская», помню, думал о многочисленных на ту пору кинофильмах, где показывался труд рабочего. Но там восхвалялся героизм, а мы с вольнонаёмными уральскими мужиками были в огромной кочегарке, где больших котлов восемь, и они через каждые двадцать минут требовали угля. Ну да, не всем быть героями да безгрешными. Кому какая доля выпадет не знает никто. Словом, покидал уголёк осень, зиму, прихватил и весну. И теперь, находясь в кабинете начальника радиаторного цеха, отвечал ему, что, мол, на любую работу согласен.
***
До армии я работал сварщиком на железобетонном заводе, так как учился в ГПТУ № 27, получил диплом третьего разряда. В армии профессия эта крепко меня выручила, приходилось сваривать трубы.
Однажды была такая работа: на дорожке, где сворачивал самолёт, прорыли траншею с обеих сторон, плиты не тронули, но надо было провести под плитами толстый медный кабель. Вот и взялись мы выполнять приказ, который состоял в том, чтобы вбивать заострённую концом трубу в землю, проталкивая, таким образом, трубу под плитами, а пробив выход на другую сторону, вставить в трубу кабель, долбануть «кувалдометром» и протащить его через плиты под землей.
Вколачивая трубу большой кувалдой, мы поняли, что трубы не хватит. Подставили другую, я её приварил, сварочный шов получился красивым. Шлак в таких случаях отваливается сам, но было не до красоты, а вот молодой лейтенант, когда у нас работа сладилась, похвалил меня. После много чего приходилось сваривать.
Нужная, где бы ты не находился, профессия выручала меня крепко. Но майор Заяц, припомнив срыв полётов, решил отправить меня в последнюю партию.
Уходили ребята, с которыми ты делил кусок хлеба два года, домой. Было грустно на душе. Помню, вступился за меня этот молодой лейтенант, имя его, фамилию за давностью лет забыл. Хороший был мужик, и как тут не вспомнить, что когда-то в пургу мы вытаскивали из-под снега на взлётной полосе кабель, чтобы снегоочиститель не повредил его. Делалось это для обязательного освещения полосы, ведь самолёты приземлялись круглосуточно. Так тот лейтенант в минуты отдыха досыта кормил нас сливочным маслом, в армии его очень хотелось.
Говорил он долго с майором, и отправили меня домой в ноябре.
Друга Сашку Нестеренко отправили под самый Новый год, и я помню, как получил от него письмо ещё из армии, а я ведь был уже дома! В письме Сашка горевал, что сильно хочет напиться водки. Что ж, нормальная солдатская мечта…
***
И вот она, шестая линия по производству радиаторов. Поставили меня на испытательную ванну. Радиаторы были стальные, тяжёлые. В моём случае это были спаренные, то есть двойные отопительные батареи.
Одинарные радиаторы в основном испытывали женщины, двойные – сварщики-мужики, но были и тройные, их мне испытывать не доводилось. Но попробовав их на вес, я понял, что надорвался бы за раз, а другие мужики – таскали. Сильные они были, многие из деревни родом, оттуда и силушка богатырская, природная, Богом да родителями данная, мне до них было далеко.
Двойной сваренный радиатор вставлялся в специальные приспособления, всё сдавливалось воздухом и погружалось в воду. Давление давалось до двенадцати очков, рабочее же в квартирах, как я позже узнал, было максимум до четырёх, шести.
Случалось, что радиаторы раздувались и взрывались, окатив испытуемого или испытуемую с ног до головы водой. Словосочетание «мокрая курица» в таком случае подходило, кстати, но как-то невесело было от этого.
Ох и часто же мне доводилось быть этой самой мокрой курицей! Выявлялись течи, заново проваривали, снова испытывали. С помощью напильника, а, точнее, обратной его стороны, счищались брызги от сварки. Подходили симпатичные, в основном молодые женщины из отдела качества, проверяли, и ставили штампик, что продукция принята. Составлял я двойнухи вручную друг на дружку, подходила «кара» – так мы называли погрузчик, на которых тоже работали женщины. И продукцию увозили на покраску.
Зарплату выдавали прямо в цеху. Бригады мужиков и женщин занимали очереди. Выходили из очереди, получив деньги, очень довольные. Зарплату же наш бухгалтер считал обыкновенными счётами. Позже, когда стала техника посовременнее, в бухгалтерии стали часто ошибаться с начислением зарплаты. Но хорошо помню, что, когда считали на простых счётах, ошибок почти не было.
В нашем цехе работало семьсот тридцать человек. В самом же начале пуска радиаторного цеха, а было это в 1973 году, работала тысяча человек, но технологии не стояли на месте, освобождая, таким образом, рабочие руки. Люди уходили в другие цеха, работы хватало всем с избытком. На ту пору зарплата на нашем заводе была очень высокой. Сварщики могли заработать по пятьсот рублей и выше. Женщины-испытательницы получали около четырёхсот и больше. На то время очень большие деньги, платились и северные надбавки. Проработал год – получи десять процентов, и так – до пяти лет.
Устроился я в начале декабря, а в апреле от тяжёлой работы и сквозняка в цехе угодил в больницу с почками. Работали люди в белых халатах так, что я невольно думал, какой всё-таки я глупый человек. Столько лекарств знают медики! И все их надо запомнить, знать дозировку.
В больнице я отдыхал, отчасти компенсируя недогуленный из армии отпуск. Запомнился старенький дедушка, он болел раком, к нему приходили многочисленные его дети, но он их никого не узнавал, ему постоянно кололи морфий. Ночью он умер, и его положили на пол в коридоре, рядом с умершей, почти в одно и то же время, бабушкой. Лежат они рядышком, а один больной пошутил, сказав, словно жених с невестой в старости лежат. Разные люди бывают, и шутят все по-разному. Только запомнилось, что шутка эта мне не понравилась.
Больничные тогда оплачивались полностью, никому бы и в голову не пришло нарушить трудовой закон. Это я вспомянул девяностые и ту дикость, которая была уже не за горами.
***
Вышел я в радиаторный цех, но стал постоянно чем-то хворать: то простуда, то спина, обматывал себя собачьим поясом и нервничал жутко. Но, главное, не хотел подводить мужиков с бригады.
Был молод, пошёл к начальнику – увольняюсь, мол. Был я такой не первый, это уж после узнал. Не выдерживали некоторые люди ритма работы, надсады, вот и увольнялись.
Святослав Павлович подписал заявление сразу. Но тогда наш завод был гигантом отопительной индустрии страны, и правофланговым, передовиком. В отделе кадров стали разбираться, почему увольняюсь. Зачем, говорят, уходите, ведь у нас такой завод, а вы увольняться надумали!..
Завод был и вправду хорош во всех смыслах. Кругом море цветов, очень красивые фонтаны, в каждом цехе сауны с бассейнами, молочные бары, в которых продавались замечательные, настоящие соки в трёхлитровых банках, очень вкусная заводская выпечка и, конечно, гвоздь программы – его величество молочный коктейль. Никаких искусственных добавок тогда не было, свои, заводские коровушки, давали силушки нашему заводскому народу.
Направили меня в кабинет, не помню, как он назывался. Сидела там женщина, стала со мной разговаривать. Предложила место садовника при заводе. Убедила не покидать завод. А я уж было хотел вернуться на прежнее, доармейское место работы – сваривать арматуру на железобетонном заводе. Но здоровье дало сильный сбой, ослаб, и теперь поливал цветочки, постригал акации, сажал цветы, и всё это возле родного радиаторного цеха. Нам, садовникам, специально выделяли машины, мы ездили в лес, выкапывали там лопатами с корнем жарки и высаживали при заводе. Цветов этих в тайге было настолько много, что у нас не болела совесть, что мы нарушаем природный баланс. Лес был сказочно богат, всем хватало грибов, ягод, шишки, лекарственных трав.
Глядел, глядел на меня Александр Дмитриевич Васяев, бывший на ту пору заместителем начальника радиаторного цеха, как я с резиновым шлангом каждое утро цветочки поливаю, и вдруг предложил мне идти в ремонтную бригаду цеха. Там, говорил он, работа не такая тяжёлая, как на линии, будешь сварщиком третьего разряда работать, получать будешь поменьше, но в три раза больше, чем сейчас садовником. Добрый, хороший мужик Александр Дмитриевич, будто душу мою разглядел.
Стал я работать в ремонтной бригаде, и своё почуял. Тут была не поточная линия. Надо было сваривать прорвавшиеся трубы, выполнять любые другие ремонтные работы, словом, это было моё, наконец-то я нашёл себя.
Работа была творческой. Я постигал вертикальные потолочные сварные швы от старших сотоварищей.
Таковым был Геннадий Юрченко, мужик среднего роста, полноватый, не выпускающий изо рта дорогие болгарские сигареты. В обучении был очень дотошным, помню, говорил мне:
– Толик, ты вот трубы завариваешь, нижние швы варишь, это каждый сварщик может. А видел цепи на кране, которые тяжеленный магнит держат? Ими бухты стальные таскают, металлолом. Так вот, эти цепи свариваю я. Их потом на рентген относят, чтобы на поры проверить. Я тебя не только этому научу. Медь будешь сваривать, алюминий.
В цеху Геннадия все называли «тюбетейкой». Когда он выполнял сварочные работы, то на голову надевал похожую на тюбетейку шапочку. Брызги от сварки – это раскалённый металл, потому специальные головные уборы мы не снимали все восемь часов трудового дня. Но случалось, что раскалённая капля металла, прожигала шапку, и через воротник попадала за спину, катясь по всей спине, в такие моменты сварщики останавливали сварку, либо терпели, и корчились от боли. Внешне это напоминало какой-то дикий танец. Танцевал и я много раз.
Однажды ночью за мной приехали. Слесарь Василий Родин, огромаднейший мужик, ввалился к нам с мамой в малометражку:
– Вставай, Толик, линия остановилась, нужно заварить там кое-что.
Таких «кое-что» в нашем огромном цеху было с избытком, но хорошо запомнилось моё тогдашнее настроение. После нашей работы и пуска линии по производству радиаторов я почувствовал какую-то всеобщую сопричастность к производственному процессу. И, дай Бог нынешним молодым людям испытать похожее чувство в жизни! На стареньком «Запорожце» мастер, у которого всё лицо было покрыто покраснениями и шелушилось, развёз нас с Василием по домам.
***
Каждый год только с нашего завода по осени отправлялись десятки автобусов, наполненные работягами. Путь наш лежал в близлежащие колхозы и совхозы. Ещё до армии, когда работал на железобетонном заводе, мы ездили в Александровку. Привозили нам во флягах парное молоко, я пил и всё было нормально, ведь каждый год мама в деревню возила. А не привыкшие к парному – ох и носились они после по кустам!..
Теперь, работая на отопительном, возили нас в Ключи – Булак и Кобляково. Уже вовсю в стране шла борьба с пьянством, ввели талоны на водку. Мне казалось тогда, что пили все поголовно, начальство крепко выпивало, только делало это не на виду.
В первый день по приезде в колхоз никто не работал. Талонной водки было мало, потому взял я тройного одеколона, несколько фунфыриков. Засели мы с Василием Родиным в кустах, закуска – холодная телятина, как раньше в старину. Василий был весом, пожалуй, килограмм сто тридцать, но удивительно, жирным его назвать было нельзя. С детства занимался борьбой, мастер спорта. Но после армии, оставив родную Украину, приехал в Братск – заработки, новые квартиры тогда манили в наш город людей со всей страны.
Так вот, выпив этого тройного с полстакана, у Василия выкатилась из глаз, как мне тогда показалось, большущая слеза, белая, словно алмаз. Спустя некоторое время он икнул, после победно улыбнулся, крякнув, закусил телятиной, которую заботливо приготовила его жена Наталья.
Выпить-то выпили, да разве Василию дадут отдохнуть? Человек десять сразу накинулись на него. В шутку – давай бороться. Он их как котят малых откидывает по сторонам, народ смеётся. Прямо богатырь Василий Буслаев из кинофильма! Василию весело от эдакого действа, скромно улыбаясь, он говорил нападавшим задирам:
– Да ладно вы, успокойтесь, у меня ещё телятина не переварилась.
Вечером кто песни пел, кто сидел у костра, мирно беседуя. Драк я не упомню, все друг друга знали, а тяжёлая работа всех сближала необыкновенно, как солдат в бою. Люди просто жили, работали, растили детей, внуков, и были уверены в завтрашнем дне.
Все последующие дни – ударная работа по уборке картофеля, незабываемая солдатская кухня. Помню, я тарелку из дома забыл взять. Василий достал из рюкзака тарелку железную, только величиной она была с таз. Когда он с широченной улыбкой подходил к кухне, и говорил повару, чтобы налили на двоих, весёлая повариха радостно повествовала:
– Да хоть на десятерых, всем хватит, не волнуйся, Вася.
Все смеялись, мы же, вооружившись ложками, хлебали из его огромной чаши вкусное хлёбово. Василий почему-то слегка смущался, скромность его была совершенно неподдельной, врождённой. Рабочие из-за громадности Василия подшучивали над ним, говорили: «А Васька слушает, да ест».
Съев второе, попив чайку, мы снова шли в поле, отлично себя чувствовали.
Во время работы рассказы о жизни текли рекой, и именно в те дни, наблюдая за людьми, я ощущал сердечность нашего народа. Многие из них были дети войны, или рождённые сразу после войны, человечность от тягот и лишений голодного детства была у людей врождённой.
Продолжение здесь
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий
Другие истории этого автора этого автора здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь
Книга Анатолия Казакова здесь