Глава 54
– Моя девушка не звонила? – почему-то без особой надежды спрашивает Тимур Бурков, когда иду его проведать.
– Нет пока.
– Значит, уже не позвонит, – коротко вздыхает танкист.
– Как зрение? – меняю тему.
– Я начинаю видеть очертания. Всё будет в порядке.
– Вы слышали о препаратах против малярии? – начинаю издалека.
– И что? – настораживается Тимур.
– В больших количествах ведущий препарат этой группы вызывает нарушения зрения вплоть до слепоты, – делаю военному прямой намёк.
– Наверное, мне дали его слишком много, – невозмутимо (как ему кажется) отвечает танкист, однако его голос становится более нервным.
– Вы приняли его в течение последних двенадцати часов, товарищ сержант, – говорю пациенту. – Может быть, вы что-то узнали, когда вернулись домой на побывку? Например, о вашей девушке?
– Не ваше дело, – резко бросает мне Тимур.
– Поверьте, я не первый год тут работаю и много повидала разных людей. В том числе военных. Они часто говорили, что когда служили, дом – единственное, что держало их на плаву, особенно когда становилось особенно трудно. И когда возвращались, то очень хотели, чтобы в их жизни всё было по-старому…
– Вы психотерапевт или врач? – перебивает меня танкист.
– …Но дома всё меняется, – продолжаю свой монолог. – К сожалению, разумеется. Чтобы вам помочь, я должна знать правду.
– Когда находишься за ленточкой, воюешь день за днём, то легко забыть, что обычная, мирная жизнь продолжается, – вдруг спокойнее заговорил пациент. – Беда в том, что она продолжается уже без тебя, и ты ничего с этим поделать не можешь.
– Вы про вашу девушку, Елену? – уточняю на всякий случай.
– Она долго ждала меня, – голос танкиста становится грустным. – Наверное, устала ждать. Помогите мне, доктор. Помогите.
– Хорошо. Мы очистим организм, и я попрошу кое-кого поговорить с вами.
– Я военный. Если об этом узнают, меня демобилизуют с позором, – вздыхает Тимур. – Поэтому я попросил парней привезти меня сюда, а не в военный госпиталь.
– Меня беспокоит ваше здоровье, а не военная карьера…
– Это была секундная слабость, – неожиданно негромко признаётся танкист. – Ну, знаете, как бывает? Делаешь что-то, когда накрыло, будто тяжёлой волной, а потом думаешь: «Ну зачем?!»
Я смотрю на Тимура и понимаю, что хочу дать парню второй шанс. То есть не просто излечиться, но и вернуться в строй.
– Хорошо, – соглашаюсь. – Я дам направление к психологу.
– Да, я всё сделаю, – кивает военный.
– И прослежу…
– Не нужно. На этот раз всё будет хорошо.
Что ж, мне остаётся только поверить.
Потом иду проведать Настю. Сообщаю её матери, что у девочки высокий уровень креатинина и хроническая почечная недостаточность. Нужно сделать УЗИ.
– Но доктор Лебедев сказал, что там ничего серьёзного, – парирует женщина.
Молча проглатываю это заявление, чтобы не отправить её лечиться к этому эскулапу – девочку жалко. Потому отвечаю, что надо проверить почки.
– Я думала, это простая инфекция, – растерянно произносит мать Насти.
– Мы тоже так думали, – соглашаюсь. Смотрю на девочку и говорю ей, что процедура безболезненная, и ей нечего бояться.
Когда медсестра увозит девочку, её мать спрашивает у меня озабоченно:
– Я должна бояться?
«Бояться надо было, когда заводили интрижку с первым встречным», – хочу ей ответить, но вслух говорю другое:
– От этого легче не станет.
Наконец у меня появляется чуть больше времени, чтобы обстоятельно обсудить с Народной артисткой СССР план лечения. МРТ показало, что у Изабеллы Арнольдовны межпозвоночная грыжа. Небольшая, но требующая внимания к себе, чтобы не превратиться в большую проблему. Иду в VIP-палату, делюсь со старушкой полученными сведениями.
– Я так и думала, – улыбается она. – Радикулит!
– Простите, но не совсем. Воспаление и сдавление корешков спинномозговых нервов произошли из-за дегенеративно-дистрофических процессов в позвоночнике…
– Элли, ну хватит уже парить мне мозг умными словами, – отмахивается Изабелла Арнольдовна и демонстративно достаёт из сумочки портсигар. Раскрывает, берёт сигарету, подходит к окну, приоткрывает створку.
Я растерянно молчу, поскольку не знаю, как ещё воздействовать на Народную артистку СССР. Не говоря уже о том, что здесь курить запрещено. Только ей всё это глубоко безразлично.
– Да, Элли, ты права. Старую собаку новым трюкам не научишь, – усмехается Копельсон-Дворжецкая, глядя в окно. – Вот полежу тут немного, побарствую, и домой.
Старушка помолчала, потом продолжила.
– У меня ведь это не первый раз. Радикулит – болезнь ужасная, чем? Тем, что хватает человека без предупреждения, так сказать, без подготовки. Нет чтоб там насморк или недомогание, а просто сразу, сходу. Как лечиться от этой болезни? В общем, неясно. Каждый спасается, как может. Я тебе расскажу, как спасали меня в 1965 году. В общем, как всегда, повезло. Эта болезнь прихватила на улице около урны. На которую я и села. Проходившие мимо граждане одни бросали укоризненные взгляды, другие пожимали плечами: дескать, нашла, на что сеть.
Одна женщина ко мне подошла, посмотрела в глаза и говорит: «Вам нехорошо?». Я сказала «Ага». Она говорит: «У вас радикулит. Со мной так же было, но вы в хорошем месте». Милая женщина, нашла мне такси. Я приехала домой, повалилась на кровать и вызвала врача. Очень скоро пришла молоденькая, хорошенькая докторша. Вот совсем как ты, но лет на десять моложе. Я уверена, что это был её первый в жизни вызов. Она страшно волновалась. Походила вокруг меня и вдруг сказала: «Простите, пожалуйста, у вас случайно, не роды?» Я сказала: «Нет, девушка, я никогда б себе не позволила родить случайно. У меня, наверное, радикулит».
Тогда она сказала, что пришлёт мне самого опытного невропатолога и убежала. Соседи и друзья, которые не могли видеть мои страдания, стали меня лечить. Один мой знакомый артист цирка сказал, что надо достать 100 грамм муравьёв, высыпать их на больное место, закрыть поллитровой банкой. Через 16 минут по московскому времени муравьи, обезумев от отсутствия кислорода, начнут меня кусать. Муравьёв не было даже в комиссионном. Знакомый футболист сказал: «Я вас вылечу средством, которым лечатся все футболисты. Надо через день покупать коньяк, греть всю бутылку, потом надевать на горлышко детскую соску и сосать, пока не отпадёшь». Он приходил через день, сам грел, сам сосал. Сам уползал. Мне это не помогло.
Потом пришёл наш невропатолог. Наш милый районный доктор Круглов. Он плохо выглядел, был усталый, сел в кресло и сказал: «Ну-с, голубушка, как мы себя чувствуем? Как лечились?» Я рассказала. Доктор ответил: «Ну что ж, всё правильно». Он выписал мне бюллетень и лекарство, а уходя, в передней милый доктор болезненно поморщился и сказал: «Что-то у меня не того. Пойду утюг поставлю».
Я слушаю Изабеллу Арнольдовну и улыбаюсь. Она бросает на меня хитрый взгляд, подмигивает:
– Это Елизавета Ауэрбах сочинила. Забавный рассказ, правда? Ездила с ним по всему СССР, она любила общаться с людьми, и таких историй у неё было много. Ну, ты её не знаешь, конечно. А ведь она, между прочим, тоже Народная артистка. Только РСФСР. Ладно, Элли, возвращайся к своим делам. А я пока свою бездельницу-домработницу вызову. Вот ведь парадокс: тоже Лизка, но между ними пропасть! Хотя о чём я вообще? Одна померла давно, а этой дай Бог здоровья. Хоть поможет домой вернуться.
Прощаюсь с Копельсон-Дворжецкой и обещаю позвонить и узнать, как продвигается её лечение. Заодно обещаю, что к ней ходить делать уколы и массаж будет наша самая опытная медсестра. Вижу по глазам моей визави: хочет отказаться. Только не полагается на свою домработницу, потому нехотя соглашается. Я же потом иду в регистратуру, нахожу Катю Скворцову и предлагаю ей подработку. Знаю, что ей нужны деньги на ипотеку. С одной зарплатой трудновато, вот она и оказывает дополнительные услуги. Когда Катя слышит, кому нужно помогать, то поначалу из уважения к Народной артистке СССР даже хочет отказаться.
– Нет, Катя. Не нужно. Изабелла Арнольдовна живёт по справедливости. Потому если денег не возьмёшь с неё, обидится ужасно. Она убеждена, и я тоже: каждый труд должен достойно оплачиваться.
Подходит Гранин и спрашивает:
– Ты ещё долго?
– Надо дождаться пересменки, закончить кое-какие дела.
– Я могу тебя подождать, – голос Никиты становится загадочно-бархатным. – Как насчёт парочки гамбургеров с коктейлем? Потом…
– Я столь заманчивого предложения не получала с десятого класса, – отвечаю, хихикнув.
– Угощаю, – являет свою неслыханную щедрость Гранин, обольстительно улыбаясь. – Школьники этого не делают.
– Ну, они разные бывают.
– Сделай встречное предложение.
– Прости, меня ждёт пациент, – отвечаю, поскольку предложение Никиты хоть и заманчивое, но какое-то слишком… обыденное, что ли. Лучше бы сразу сказал, чего хочет.
– Это отказ? – спрашивает он. – Если да, то я предпочитаю знать.
– Понимаешь, я…
– Зачем эти недомолвки? – прерываю Гранина.
Пока он думает, что ответить, ухожу. Не нравится мне мужская нерешительность.
Возвращаюсь в регистратуру и, к своему удивлению, вижу двух санитаров из психиатрического, судя по бейджикам на груди, отделения. Подхожу к Достоевскому и спрашиваю, кто их вызвал.
– Они забирают того танкиста, который лекарства от малярии наглотался, – отвечает Фёдор Иванович.
– Что значит «забирают»? – начинаю закипать. – По какому праву? Кто распорядился?!
– Доктор Лебедев, – пожимает плечами администратор. – Он сказал, с вами согласовано.
«Убью паразита», – думаю решительно и начинаю искать этого коллегу, чтоб ему провалиться. Нахожу в палате, где он обсуждает с медсестрой план лечения пациента.
– Это вы переписали карту Тимура Буркова? – подхожу к Валерию, едва сдерживая кипящую внутри ярость.
– Да, – невозмутимо отвечает он и даже с противной ухмылочкой. – Вы там написали «случайно».
– И что?
– Никто не принимает столько таблеток просто так.
– Вас никто не просил!
– В чём дело, Эллина Родионовна? – Лебедев явно издевается. – Я вас прикрываю. Вы пошли на должностное нарушение, между прочим. Вояка явно хотел отравиться, и таких надо взашей гнать из нашей армии. А вы вместо того, чтобы помочь в этом командованию, прикрываете его. Зачем? Захотели иск о халатности?
– Почему вы всё время мешаете мне работать, Лебедев? – не выдерживаю.
– Ну что вы, Эллина Родионовна! Как я смею, – и опять его губы расползаются по лицу. – Даже в мыслях не было. Но согласитесь: в армии такой человек, как Тимур Бурков, не нужен.
– Этот парень, – показываю рукой в сторону палаты, где лежит танкист, – ещё мальчишка совсем, но уже герой. Он сражается за Родину, и делает это храбро. На таких, как Бурков, наша страна держится. Да, совершил глупость, потому что, как я уже сказала, ещё зелёный совсем. Влюбился, а она его бросила. Но не вам принимать за меня такие решения!
Возвращаюсь и отменяю решение доктора Лебедева. Беру карту танкиста, меняю в ней всё, что нужно. Звоню в психиатрию и говорю, что вышла ошибка: нужна консультация, а не госпитализация.
– Эллина Родионовна! Стелле плохо! – прибегает и зовёт за собой Ольга Великанова.
Женщина потеряла сознание в коридоре. Перекладываем её на каталку. Прошу её очнуться и замечаю, что пациентка слишком бледная. Начинаю делать ей непрямой массаж. У Стеллы стенокардия. Требую срочно дефибриллятор и кардиомонитор.
– Двести! Разряд!
– Без изменений, – говорит бледная ординатор.
– Триста! Разряд!
– Ничего. Ввести адреналин?
Всё происходит в коридоре и привлекает слишком много внимания людей вокруг. Потому быстро увозим пациентку в смотровую.
– Фибрилляция.
– 360. Разряд!
– Ничего.
– Продолжаем!
Не проходит и минуты, как в палату входит Вежновец.
– Это же та самая, да? – интересуется со своей фирменной улыбочкой. – Симулянтка?
– У неё остановка сердца! – бросаю главврачу, памятуя о том, как он потребовал её выписать, поскольку Стелла слишком часто жаловалась на сердце, а на самом деле у неё якобы был типичный грудной остеохондроз.
– Сколько времени? – словно речь идёт об изменении погоды, спрашивает Иван Валерьевич.
– Двенадцать минут.
Так проходит ещё полчаса. Всё это время Вежновец стоит в сторонке и наблюдает, как мы пытаемся запустить сердце женщины. Но в конце концов останавливаемся.
– Всё, – произносит главврач, сменив личину на серьёзную.
Объявляю время смерти.
– В девяносто девяти случаях из ста с такими пациентами, – философски заявляет Вежновец, – ничего не происходит. Вам достался один.
– Если считать это игрой, – нервно бросает Великанова, и я с этим согласна.
– Иногда ничего другого не остаётся, – пожимает плечами Вежновец.
– Прогрессирующие симптомы стенокардии предполагают ишемию! – злится ординатор, глядя в сторону. – Вы просмотрели симптомы!
– Ольга, – говорю ей, пытаясь предотвратить конфликт.
– Она жаждала обнаружить у себя болезнь…
– Которую вы просмотрели! – не унимается Великанова.
– Закончим на этом.
– Если бы вы взяли её, можно было заметить тахикардию и принять меры гораздо раньше! – кричит Ольга на Вежновца.
– Надо было сказать.
– Мы пытались, – вмешиваюсь.
– Вас кто-то спрашивает? – начинает дерзить и Вежновец.
– Иван Валерьевич, вы главный врач, а Ольга – ординатор…
– Вот именно! Поэтому она должна молчать и слушать!
Великанова вдруг подходит к Ивану Валерьевичу, встаёт напротив и говорит в лицо:
– Это из-за вас она умерла!
Прошу медсестру вывести Великанову. Та берёт девушку за руку и тащит за собой в коридор.
– Вы готовите врачей или злобных мосек?! – накидывается на меня Вежновец, когда остаёмся вдвоём.
– Она очень расстроилась…
– Надо подключить больную к монитору!
– Вам стоило отнестись к ней внимательнее.
– Мы всегда должны думать о возможном риске.
– А мне казалось, что мы должны думать о пациентах.
Вежновец усмехается.
– Интересное мнение для завотделением.
Он выходит в коридор, я остаюсь в палате. Вдруг слышу снаружи приглушённые голоса, спешу выйти. Открываю дверь и вижу, как Великанова, размахнувшись, влепляет главврачу звонкую пощёчину. Потом разворачивается и уходит.
Вежновец стоит с широко раскрытыми глазами. Левая сторона лица у него покрывается алым пятном в форме женской ладони.
