Глава 55
Дожидаюсь, пока Вежновец уедет на лифте, напоследок злобно сверкнув глазами в нашу сторону, а потом хватаю Ольгу за руку и буквально веду за собой в кабинет, словно заядлую хулиганку строгая завуч. Закрываю дверь, встаю напротив ординатора и строго спрашиваю:
– Что случилось?
– Простите, – она виновато отводит глаза. – Это всё эмоции, я не сдержалась.
– Повторяю вопрос: что между вами произошло? Ты отвесила пощёчину главному врачу. Он что-то сказал или сделал? Говори! – внутри не только возмущение клокочет, но и простое женское любопытство.
– Я не могу… – Великанова не поднимает глаз и смотрит куда-то вниз, словно серёжку там потеряла.
– Оля, ты можешь мне доверять, – смягчаю тон. – Я смогу тебя защитить, но только в том случае, если сама, абсолютно честно, мне во всём признаешься.
Ольга поднимает взгляд. Смотрит мне в глаза и просит:
– Только моему папе, пожалуйста, не говорите. Хорошо? Он после того раза ещё никак в себя прийти не может, а если узнает…
– Узнает что? Да говори уже, наконец! – не выдерживаю.
– Когда Вежновец вышел из кабинета, он подошёл ко мне сзади, шлёпнул по… мягкому месту и пошутил. Мол, ничего, булочка, перемелется – мука будет. Ну, я развернулась… и дала ему по лицу.
Молча хлопаю глазами, глядя в пунцовое от стыда лицо девушки напротив.
– Что, вот так дословно и сказал? Про булочку и муку?
Великанова снова опускает виноватый взгляд и коротко кивает.
– Ничего себе… – выдыхаю ошарашенно и понимаю, что Вежновец уже до такой гадости докатился, как домогательство. Но подобное поведение прощать ни в коем случае нельзя.
– Вас кто-то видел в этот момент? Я не о пощёчине, а про… всё предыдущее, – спрашиваю Ольгу.
– Нет, вокруг никого не было, – вздыхает она.
– Ладно, пойдём другим путём, – подхожу к столу, набираю номер Грозового. Но только раскрываю рот, как он таким же, как у Великановой, виноватым тоном произносит:
– Простите, Эллина Родионовна. Ничем насчёт видеозаписи помочь не могу. Десять минут назад Иван Валерьевич приходил лично и потребовал стереть тот… кхм… фрагмент.
– Что, даже копии не осталось? – уточняю на всякий случай.
– К сожалению, нет, – говорит Аристарх Всеволодович. – Это приказ, понимаете? Я, как человек военный…
– Не оправдывайтесь. Вы поступили, как вам сказали, – говорю не без сожаления и прощаюсь.
Да, теперь Великановой точно не поздоровится. С другой стороны, главврач сам себе яму выкопал. Ведь если попробует воздействовать на Ольгу административными методами, то на каком основании? Ах, ну конечно… Пощёчину-то я видела. Если исходить из чувства женской солидарности, то мне стоит прикинуться, будто ничего не заметила. Но это не так, к сожалению. Видела, причём с довольно близкого расстояния. И беда в том, что Ольга, как бы там ни было, не имела права поступать подобным образом. За стенами клиники – пожалуйста. Но здесь…
– Оля, ты можешь быть свободна, – говорю Великановой.
– Что же будет дальше, Эллина Родионовна? – робко спрашивает девушка.
– Прости. Не могу ответить. Как решит главный врач. Но после этого инцидента я вынуждена тебя отстранить от работы в отделении. Иди домой.
Ординатор вздыхает и, украдкой утирая слёзы, уходит.
Возвращаюсь к работе, поскольку её никто не отменял. Мне приносят результаты УЗИ Насти. Оно показало двусторонние почечные рубцы. Девочке нужна срочная операция. Странно, что в поликлинике по месту жительства этого никто не заметил. У них что, УЗИ нет? Или специалистов? Если бы речь шла о какой-нибудь сельской больнице, я бы ещё поняла. Но здесь, в Питере! Нужно срочно поговорить с матерью ребёнка.
В ходе беседы возникает вопрос о трансплантации почки. Говорю, что это самый крайний вариант, когда все остальные методы лечения окажутся неэффективными.
– Я должна позвонить мужу, – печально произносить мать Насти. Она достаёт телефон из сумочки и отходит в дальний конец коридора. Сама иду проведать юную пациентку.
– Если хотите узнать, каким будет моё последнее желание, – шутит она, – я вам говорю: пицца.
Коротко улыбаюсь в ответ:
– Настя, твои почки больны. Я выпишу тебе лекарство, чтобы справиться с инфекцией. А потом мы на консилиуме решим, что нужно делать дальше.
– Как я могла заболеть? – удивляется девочка.
– Вероятно, это наследственное.
– От моих родителей?
– Комбинация их ДНК.
– Наверное, поэтому однажды ночью они сильно поругались, после чего папа ушёл. Они не объяснили мне причины, – становясь грустной, говорит Настя.
– Иногда взрослым трудно объяснить своё поведение.
– Они совершили ошибку. Может, моя болезнь снова соединит их вместе?
Я молчу, поскольку не знаю, что ответить. Вызываю медсестру, делаю назначение препарата. Пока она готовит ей вену, девочка начинает улыбаться и говорит:
– Думаю, теперь у мамы с папой всё наладится.
Очень хочется в это и мне верить, но… Как и в нашем с Граниным случае. Лодка наших отношений выглядит, как разбившийся о скалы корабль, который сняли с рифов, подлатали и снова пустили по морям, по волнам. А он никак не может ни курс держать, ни утонуть окончательно.
Наконец этот день заканчивается. Больше никаких срочных дел. Возвращаюсь домой. Ставлю машину на сигнализацию и иду к подъезду.
– Ты уже должна была достать ключи, – слышу голос Никиты. Он выходит из-за дерева, где притаился в шутку, ожидая меня. – Мало ли, кто притаился рядом?
Смотрю на него вполне серьёзно. Гранин перестаёт улыбаться.
– Элли, я знаю, что у меня проблемы с памятью. Она восстанавливается, но слишком медленно, и, к сожалению, ускорить этот процесс невозможно. Но я тут подумал: как далеко мы зайдём, если будем что-то скрывать друг от друга? А ведь у тебя секретов может быть гораздо больше, в том числе про меня.
Вздыхаю и подхожу к Никите.
– Я ничего не скрываю. Ты напрасно так думаешь. Да, у меня были встречи после того, как мы с тобой расстались. Имею в виду после рождения Олюшки.
Гранин вздыхает.
– Всё слишком сложно у нас с тобой. Мне нужно было время, чтобы понять, где мы.
– Мы здесь, – отвечаю ему с улыбкой.
Никита протягивает мне руку. Беру его ладонь и веду этого странного мужчину к себе домой.
***
Пока еду на работу, ловлю себя на мысли, что постоянно улыбаюсь. Всему подряд. Старушке с крошечной собачонкой на руках, осторожно переходящей улицу. Девочке в розовой курточке, которую мама ведёт в садик. Даже капелькам воды на лобовом стекле – дождик вроде бы начался, но потом передумал, и то хорошо! А ещё, стоило приоткрыть окно на светофоре, в него повеяло жареными пирожками… м-м-м! Аромат был такой густой и насыщенный, что я сглотнула несколько раз, хотя позавтракала.
И вообще. Минувшая ночь… Она была чудесной. Правда, мне так и не удалось выспаться. Ненасытный Гранин оказался слишком любвеобильным, чтобы оставить меня в покое. Хотя что скрывать, я и сама так сильно по нему соскучилась, что не давала времени для отдыха. И стоило закончиться одному восхождению на вершину счастья, как оно плавно перетекало в следующее. Кажется, мы заснули только в пятом часу.
Я сладко потягиваюсь. Вот бы всегда так!
Но рабочий процесс начинается с конфликта. Мимо меня по коридору идут Лебедев, впереди Сауле.
– Если вы дали мне приказ, то должны всё разъяснить! – возмущается медсестра.
– Но не на глазах у больных, – парирует врач.
– Я сомневалась в дозе. Вы уже ошибались!
– Неправда!
– Какая-то проблема? – останавливаю Лебедева, позволяя Сауле пройти дальше. У неё свой непосредственный руководитель – старшая медсестра.
– Да, она трусиха, – кивает Валерий на Сауле.
– Я с ним работать не буду! – слышу, как медсестра жалуется Кате Скворцовой.
– Почему?
– Он обращается с медсёстрами, как с тупицами!
– Чья бы коза мычала, – произносит Лебедев, услышав эти слова.
– Корова, – гневно поправляет его Сауле.
– Какая разница?
Медсестра фыркает и уходит.
– Лебедев, прекратите этот бардак, – ощущая, как из головы стремительно выветриваются последние радостные нотки, оставшиеся после ночи любви, бросаю ему.
Но дольше вникать в эти перипетии некогда. Нам сообщают, что на вечеринке произошёл пожар. Не менее тридцати пострадавших. Первая – девушка лет двадцати с обожжённым лицом.
– Как вы? – спрашиваю её, пока везём в смотровую.
– неважно, – отрывисто отвечает она.
– Как вас зовут?
– Эмма…
– А фамилия?
– На первом этаже была вечеринка… – произносит девушка слабеющим голосом.
– Как ваша фамилия?
Не отвечает.
– С ней кто-нибудь был? – спрашиваю фельдшера «Скорой».
– Трудно сказать, сгорел весь дом. У пострадавшей сажа в ноздрях, в лёгких сильные шумы.
Говорю коллегам, чтобы срочно начали интубацию, иду в следующей. Марина Бажова, 25 лет, ожоги кистей и предплечий.
– Тот парень сгорел, – явно пребывая в шоке, говорит девушка, – я пыталась его вытащить. Но схватиться за него смогла только руками.
Довольно скоро вестибюль отделения заполняется людьми. Самых тяжёлых пострадавших везём к себе. Остальным приходится ждать своей очереди. Стоит сильный шум. В наш адрес звучат просьбы, угрозы, требования, – всё, как обычно в таких ситуациях. Некоторые интересуются, почему возник пожар, кто будет отвечать за последствия и так далее.
Возвращаюсь к Эмме. С ней работает Маша.
– Как думаешь, сколько ей лет? – спрашиваю подругу.
– Не знаю, – пожимает она плечами. Вижу, как аккуратно разжимает ладонь пострадавшей. Внутри обнаруживается цепочка с кулоном в виде ангелочка. – Судя по всему, совсем ещё девчонка.
После осмотра выясняется, что ей очень сильно досталось. 80% тела в ожогах, нужно сделать томографию живота и таза. Маша показывает мне, мол, я здесь справлюсь сама. Киваю и ухожу, а буквально через пять минут мне достаётся пациент, не имеющий отношения к пожару. У него воспаление не лодыжке после укуса насекомого. Хочу даже возмутиться: этим должны ординаторы заниматься! Или даже медсёстры могут! Но оглядываюсь и понимаю, что перепоручить некому. Все заняты. Что ж, не боги горшки обжигают.
Иду к пациенту. Симпатичный молодой мужчина, зовут Павел. Рядом его чуть встревоженная супруга. Здороваюсь, достаю маркет и помечаю область, на которую распространилось воспаление. Сразу закрадывается сомнение: что-то тут не так. Слишком много пришлось выделить: всю наружную часть почти от колена до щиколотки.
– Зачем это? – интересуется Павел.
– Чтобы отслеживать распространение инфекции, – поясняю.
– Какие лекарства вы ему дадите? – спрашивает его жена.
Называю препарат.
– И это уничтожит инфекцию?
– Должно, это антибиотик, – отвечаю не слишком определённо. Чтобы дать точный ответ, нужно сделать анализ. Ещё лучше – понять, какое именно насекомое укусило Павла. Но как, если он не знает?
Говорю медсестре, какие анализы необходимы, потом иду к себе. Но когда это я могла спокойно пробыть там хотя бы час? Не проходит и пятнадцати минут, как заглядывает Гранин. Молча запирает за собой дверь, подходит, поднимает с кресла, не давая слова сказать, и целует. Да так, что у меня перехватывает дыхание.
Мы ведём себя, как два очень юных создания, которые только что научились целоваться и раскрыли огромный мир чувственных удовольствий. Потому и разлепиться никак не могут.
Наконец, когда у обоих перехватывает дыхание, прерываемся.
– Никита! Ты с ума сошёл! Сюда же могут войти в любую минуту! – ворчу, продолжая улыбаться.
– Не могут, я дверь запер изнутри, – ухмыляется Гранин.
– Да ты… – договорить не успеваю, поскольку он снова затыкает мне рот поцелуем.
На этот раз всё заканчивается намного быстрее, поскольку звонит телефон. Пришли анализы того укушенного, Павла. Шутливо выпроваживаю Никиту прочь, сама остаюсь на минуту в кабинете. Надо же привести себя в порядок! Только потом, убедившись, что выгляжу не как только что пережившая бурный приступ мужской романтики, выхожу.
– Ну что, доктор? – усмехается Павел. – Мне теперь придётся гулять только в длинных штанах?
– Да, и брызгаться репеллентом, – шутливо поддакивает жена.
Смотрю на снимок и понимаю: инфекция распространяется.
– Всё в порядке? – чуть волнительно интересуется пациент.
– Я сейчас вернусь.
Мне нужна консультация. Нахожу Петра Звягинцева. Сообщаю, что у меня случай с быстро распространяющейся инфекцией.
– Насколько быстро? – спрашивает Пётр Андреевич.
– Я нарисовала эту линию полчаса назад, – показываю. – Похоже на воздух под кожей и некротизирующий фасциит.
– Придётся отвезти вашего мужа наверх, – тут же говорит жене Павла коллега.
– Наверх?
– Да, в хирургию. Что он получает?
Называю препарат. Звягинцев заменяет его на два других, более сильных.
– Вы молодец, Элли. Не прозевали фасциит.
– Что это? – смотрит на меня испуганная жена Павла.
– Воспаление подкожной прослойки. Это такая гибка соединительная ткань. Она поддерживает свод стопы и амортизирует нагрузку на кости. Покрывает сухожилия, суставы, мышцы и связки стопы, – объясняю, пока спешно двигаемся к лифту, – поясняет Звягинцев.
– Но ему давали антибиотики…
– Инфекция распространяется слишком быстро.
– Что вы собираетесь делать? – спрашивает Павел.
– Отвезём вас в операционную, удалим инфицированную ткань, – говорит Звягинцев. – Если это срочно не остановить, то инфекция распространится дальше. У вас упадёт давление, и вы можете умереть.
Двери лифта закрываются.
– Боже мой… – бледная, произносит жена Павла.
Я глубоко вздыхаю. Надеюсь, мы вовремя спохватились.