Спустя всего три месяца после просветления Будда собрал всех своих полностью пробужденных учеников, которых было уже шестьдесят, и сказал им отправляться в путь в шестидесяти разных направлениях, чтобы они могли рассказать повсюду о том, что узнали. Он обратился к ним с такими словами:
«Идите, монахи, на благо многих, на счастье многих, из сострадания к миру, для пользы, блага и счастья богов и людей. Пусть не идут двое из вас одной дорогой.
Учите Дхамме, прекрасной в начале, прекрасной в середине и прекрасной в конце, как в духе, так и в букве. Провозглашайте святую жизнь, совершенную и чистую.
Есть существа с малым количеством пыли в глазах, которые пропадают, не услышав Дхамму. Будут те, кто поймёт Дхамму. Я тоже пойду в Урувелу, в Сенанигаму, чтобы учить Дхамме» [1].
Проделав большой путь внутренней работы, Будда посвятил остаток жизни распространению знания и, в сущности, стал миссионером. Таким образом сложилась не только судьба Будды, Христа и других духовных учителей. Это та точка, в которую каждый из нас приходит в своем развитии, если продвигается в нем достаточно далеко. Сперва мы учимся видеть себя, берем ответственность за собственную жизнь и наводим порядок внутри. Затем своим личным примером заботы о себе, деяниями ума, речи и тела мы непроизвольно учим других и создаем вокруг себя атмосферу тепла и принятия. Эта атмосфера оказывается целительной и подобна среде, наполненной солнечным светом, водой и кислородом, в которой природа начинает цвести.
Создав атмосферу тепла и принятия, мы используем ее для финального и уже непрерывного акта, растянутого на весь остаток нашей жизни: мы совершенствуем свое знание и передаем его другим. Как и сказал Будда, мы руководствуемся благом многих, счастьем многих и состраданием к миру. Но это не альтруизм, поскольку одновременно так продолжается наша собственная реализация, расширение и разрастание открытой нам правды вовне. Индивидуальное освобождение закономерно переходит во всеобщее освобождение, пока всякая грань между ними не стирается.
Но почему речь идет именно о знании? Разве нет других способов позаботиться о благе многих и о счастье многих? Вопрос как будто бы предполагает, что в этом богатом на возможности мире мы можем быть полезными себе и своим ближним множеством уникальных способов. Но, хорошо это или плохо, это не совсем так. Других способов прямой заботы о себе и о других не существует. По крайней мере, еще никому не удалось их обнаружить.
Христос говорил:
«Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8:32).
Весьма характерно, что точно такая же последовательность событий была многократно провозглашена и Буддой. В учении Будды лишь просветление как прямое прозрение в сущностное знание ведет к нирване, то есть к окончательной свободе. «Просветление ведет к нирване» есть в своей сути то же самое, что «Познаете истину, и истина сделает вас свободными».
Восьмеричный путь Будды с его многочисленными шагами и подразделами, с сотнями нюансов, рекомендаций и способствующих условий, ведет к одному окончательному методу – глубинному прозрению, за которым и вместе с которым приходит окончательное освобождение. «Правильное знание» и «правильное освобождение» (а это синонимы просветления и нирваны) были названы Буддой девятым и десятым элементами практики [2]. Они вынесены за пределы Восьмеричного пути, потому что на девятом и десятом элементах путь личного освобождения уже закончен. Мы прошли его вплоть до его логического конца, и теперь мы выходим в мир, на новый этап своей безличностной практики в ее связи с тотальностью мира. Нам больше не нужны ни восемь элементов, ни десять, ни сто, а достаточно лишь одного – нашего прямого знания, несущего свободу.
Передача знания является единственным способом по-настоящему помочь другому человеку, поскольку сообразно природе вещей только информация придает энергии структуру и определяет этой структурой ее протекание. Как только знание проникает в наш ум достаточно глубоко и пускает там корни, вся картина нашего мира меняется. Вместе с ней меняются и наши представления о том, куда и как в этом мире двигаться; меняются наши убеждения и склонности, наше понятие о ценном и малозначимом и, как следствие, все наши поступки.
Конечно, можно отыскать миллионы различных способов создать условия для более эффективной передачи знания, но как бы ни было важно создание таких условий, они во всем своем многообразии лишь подводят нас к этому главному процессу. Мы можем лечить больных, строить дома, кормить голодающих, снимать кошек с деревьев и переводить бабушек через дорогу. Вне всяких сомнений, все это благие дела, которые полезны и должны быть совершены, однако ничто из этого не освободит людей и ничто из этого их не удовлетворит. Это лечение симптомов без устранения самой болезни – оно временно и частично облегчает жизнь, но не излечивает.
Мир, в котором все больные выздоровели, все голодные накормлены и все коты сняты с деревьев будет куда лучше, чем сейчас, но все-таки останется несчастным и несвободным, а его внешнее благополучие будет зыбким. Несвобода и несчастье не могут быть преодолены здоровьем, пищей, достатком, социальной справедливостью и прочими благами, которых мы так вожделеем, потому что их причины совсем иного характера.
В своих попытках повлиять на других мы часто отдаем предпочтение не передаче знания, а грубой силе, и это понятно, поскольку ее применение дается намного легче и осуществляется с автоматической подачи инстинкта. В отличие от знания, грубая сила действует поверхностно. Она примитивна, обладает низкой когнитивностью, из чего и проистекает ее низкая эффективность. Грубая сила не меняет основы человеческого поведения. Вместо этого она побуждает людей делать то, что противоречит их склонностям и видению жизни.
Посредством грубой силы мы создаем набор временных стимулов, мотивирующих человека поступать так, а не иначе. Мы действуем методом кнута и пряника. Обращаясь к кнуту, мы запугиваем человека и обещаем ему наказание, если он поступит или же не поступит определенным образом. Именно на методе кнута основаны закон и большинство форм воспитания.
Изъян кнута состоит в том, что стоит носителю угрозы или самой угрозе исчезнуть или ослабнуть, как грубая сила обнаруживает свою уязвимость. Человек перестает бояться и, по мере того как его страх идет на убыль, он все охотнее совершает то, чего не хотим мы, но чего хочет он. Точно так же, жажда заполучить что-то или ненависть могут с легкостью взять верх над страхом. Человек начинает сильнее ненавидеть или сильнее хотеть, нежели бояться, а потому мотивирующая способность страха становится недостаточной. Пытаясь контролировать другого грубой силой, мы должны сохранять постоянную бдительность, а итог все равно является неопределенным и хрупким.
Другая форма воздействия грубой силой – это пряник, то есть поощрение. Мы обещаем человеку награду в виде объекта обладания. Тогда, желая заполучить ее, он делает то, что не стал бы делать по своей естественной склонности. Грубая сила зависит от крайне непостоянных условий и столь же непостоянных реакций жажды, агрессии и страха. Пока в нашем распоряжении имеется условие в виде кнута или пряника, грубая сила кое-как работает, но со временем они теряют свою власть и человек возвращается к следованию сложившимся у него склонностям и убеждениям.
Человек начинает сомневаться: а так ли вкусен этот обещанный ему пряник, чтобы делать то, к чему он не испытывает внутренней тяги? Почему этот пряник так мал? Его аппетиты растут. Не лучше ли будет получить пряник побольше в другом месте или вообще забрать его силой? Его смелость растет. Он задается вопросом: а так ли страшен занесенный над ним кнут, который мешает ему следовать за его природой и его видением?
Проницательные люди во все эпохи и во всех цивилизациях понимали различие между передачей знания и грубой силой, но облекали свое понимание в разные слова. Ученик Диогена, философ Кратет Фиванский, осмыслял это различие как различие между мотивирующей силой философии и закона. Он говорил:
«Хорошая вещь закон, но не лучше философии. Закон принуждает не совершать преступлений; философия учит этому.
Насколько хуже делать что-нибудь по принуждению, чем добровольно, настолько закон хуже философии. Поэтому занимайтесь философией, а не политикой. Лучше, когда люди учатся поступать по справедливости, чем принуждаются не совершать преступлений».
Даже когда грубая сила справляется со своей работой, ее эффективность низка в сравнении с той мотивацией, которую нам дает ясное понимание существа дела. Мотивированные внешними наградами и наказаниями, мы всегда работаем хуже, поскольку внутри нас присутствует сопротивление деятельности со стороны других потребностей. Мы занимаемся тем, чем занимаемся, лишь в ответ на переменчивые условия, а потому только малая часть нашей психической жизни сконцентрирована вокруг поставленных перед нами целей. Другая часть борется против них.
Давно известно, что лучше всего трудится тот, кто верит в свое дело и знает его истинную полезность, потому что знание и вера концентрируют личность и ее творческую энергию. Такой человек может ждать и хотеть некоего вознаграждения, но не вознаграждение есть причина, приводящая его в действие. Вознаграждение лишь создает косвенные условия для его работы. Более того, человек, имеющий понимание и веру в свою деятельность, ведет добродетельную жизнь и трудится во благо не только без всяких внешних наград, но и вопреки множеству трудностей и угроз. Угрозы не заставляют пасть его духом, а отсутствие внешнего вознаграждения не лишает энтузиазма. Благодаря внутренней мотивации человек пребывает в намного более интенсивном счастье, смысле и творческой реализованности, чем тот, кто живет в совершенном достатке и безопасности, но движим внешними и условными наградами и наказаниями.
История человеческого творчества содержит многочисленные примеры того, как хрупка мотивация грубой силы и какой сверхчеловеческой прочностью обладают вера и знание, открывающие доступ к наградам бытия, которые заставляют меркнуть любые награды в форме обладания.
Навязывание
Союз грубой силы и передачи знания порождает уродливое дитя – навязывание. Навязывая свои взгляды, мы говорим другому, как нужно думать и во что верить, но при этом не делаем самого главного – не помогаем ему увидеть истинности того, о чем мы говорим. У нас нет доводов или же они легковесны; другой не видит того, о чем мы говорим, и не согласен с нами. Тогда мы требуем от него согласия заранее, в кредит, и снабжаем передачу знания энергией жажды и агрессии. За то, что он с нами согласится, мы сулим ему нечто ценное или угрожаем ему неприятными последствиями, например, собственным неодобрением.
Однако знание не может быть внушено умасливанием и угрозами, поскольку насильственное внушение создает не знание, а галлюцинацию. Галлюцинация лишена корней в нашей информационной модели мира, она образована на пустом месте и вырвана из контекста остального мировоззрения человека, а потому нарушает внутреннюю согласованность наших представлений. Под действием чужого гипноза мы можем увидеть, как к нам прилетает условная летающая тарелка с зелеными человечками внутри. Мы в нее всем сердцем верим, но как это событие согласуется со всей остальной нашей жизнью и совокупностью знаний? Никак. Эта летающая тарелка повисла в воздухе и в прямом, и в переносном смысле.
Мы не можем объяснить навязанного нам представления и, более того, нас побуждают даже не пытаться его объяснить. Навязанные представления никогда не бывают поняты, поскольку понимание есть видение связи элемента информации с широким контекстом. Понимание есть корни, которые органически сплетают новую информацию со всеми остальными знаниями, которыми мы обладаем. Чем прочнее и органичнее эта связь, тем лучше мы понимаем, но именно эта принципиально важная связь и не формируется при навязывании. В нашу информационную модель подсаживают паразита, а затем блокируют естественные защитные механизмы по отторжению этого чужеродного тела. Иными словами, нам сообщают итог познания, но не сообщают, как к нему можно пройти и как мы можем в нем удостовериться, то есть как мы можем связать его корнями со всем остальным.
Знание наделяет человека ясностью видения и помогает нам двигаться вперед. Некритически усвоенные представления, напротив, разрушают нас, оглупляют и нарушают целостность нашей картины мира. Мы начинаем все хуже понимать, как кусочки пазла стыкуются между собой. С каждой новой усвоенной нами галлюцинацией наша доверчивость растет, мы утрачиваем способность видеть связи причин и следствий и теряем интерес к доказательствам, а потому ум деградирует. Нас поглощает шизофрения: распад картины мира и нашей личности на составляющие, где самые противоречивые и нелепые воззрения соседствуют друг с другом и не замечают друг друга. У нас над головой висит летающая тарелка, больше никто ее не видит, кроме нескольких таких же уверовавших, но мы делаем вид, что все в порядке.
Другим недостатком галлюцинаций является их хрупкость, зыбкость и непредсказуемость того, когда они рассеются и во что превратятся со временем. Одни навязанные нам идеи могут быть легко вытеснены другими или же отдать свое место миражам, спонтанно порождаемым больным сознанием. Когда механизм критического отбора знания повреждается, мы начинаем верить в любые небылицы и теряем здоровый скептицизм, потребность в проверке утверждений наблюдением и экспериментом. Согласие подсадить к себе в ум одно НЛО автоматически трансформируется в согласие подсадить туда почти все что угодно. Критерии проверки были проигнорированы единожды, нам будто бы понравился результат, и теперь мы игнорируем их все чаще и чаще.
Даже если нам удастся навязать человеку то, чего он не понимает и не видит, от галлюцинирующего нашими истинами сторонника будет мало толка. Сторонники, которыми мы заручились посредством навязывания, вредны для нашего дела по тем же причинам, по которым они вредны для самих себя и для окружающих их людей. Их ум постепенно распадается, и чем сильнее чары, тем взрывоопаснее их фанатизм и тем бесполезнее их помощь в чем бы то ни было. Фанатичный сторонник есть плохой помощник, поскольку он не понимает существа дела, крайне туго соображает и потому совершает глупости. Кроме того, он непредсказуемо опасен. Тот, кто собирает вокруг себя фанатичных последователей, вовсе не умножает тем свое благо и с неизбежностью становится заложником той шизофренической атмосферы, которую создал.
Краткосрочные выгоды от навязанного согласия меркнут перед несомыми им долгосрочными потерями. Будда хорошо понимал это и призывал своих учеников воздерживаться от агрессивного миссионерства, не навязывать никому учения и не требовать согласия в кредит. В первую очередь Будда советовал обращаться к людям, «у кого мало пыли в глазах». Таких людей не нужно страстно переубеждать и бороться с ними; опытом своей жизни они были подготовлены к тому, чтобы услышать учение, и сделают это охотно и с благодарностью. Помочь даже тем, кто этого хочет, бывает так трудно, что не стоит делать приоритетом помощь тем, кто этого не хочет и сопротивляется нам.
Согласие посредством навязывания означает подчинение одного человека другому. В конечном счете оно влечет за собой распад разума и того, кто навязывает, и его жертвы. Истинное согласие, напротив, умножает всеобщую свободу. Когда мы передаем знание и с нами соглашаются, мы оба видим правду ситуации, которая безлична и не принадлежит никому. Мы не подчиняемся другому человеку; строго говоря, мы соглашаемся не с ним, а лишь со связью причин и следствий, которую видим мы оба. В таком согласии нет ничего личного, ведь если я согласен с человеком, который утверждает, что дважды два равно четыре, то я вовсе не подчиняюсь его взглядам и не следую за ним. Мы оба следуем за правдой ситуации, которую не создавал никто из нас.
Навязать взгляды другому возможно, но это не только вредное предприятие, но и довольно сложное. Чаще всего, другой занимает оборонительную позицию и яростно отторгает даже самые здравые и очевидные вещи, которые мы пробуем ему внушить. Это и не удивительно. Навязывание ведомо не только невежеством, но также инстинктами жажды, агрессии и страха и является инструментом невежественной борьбы эго за обладание тем, что ему даже не нужно.
Мы навязываем, потому что нас охватывает похоть до обладания чужой волей. Мы навязываем, потому что чужое отличие злит нас, пугает и угрожает нашим шатким представлениям о жизни. Вдруг он прав, а не я? Сомнение мучительно. Мы пытаемся самоутвердиться через отрицание и устранение сомневающихся, не понимая, сколь это тщетно. Вдруг он, думающий иначе, не уважает меня или затевает что-то против меня? Это страшит. Он другой, и я не знаю, что от него ждать – пусть он лучше будет таким, как я.
Чувствуя нутром наше невежество, жажду, страх и злость в их разных комбинациях, другой понимает, что своими рассуждениями мы стараемся не помочь ему и не поделиться некоей известной нам правдой, а лишь забрать его свободу, устранить в нем препятствие и расширить личную территорию собственных взглядов. Это наступательная война на него. На такую попытку вторжения он отвечает собственными импульсами агрессии, страха и брезгливости.
Навязывание приводит к тому, что люди ведут не диалог, а два злых монолога и обнаруживают полную неспособность достичь желаемого и что-то друг другу дать. Человек, который слушает монолог, не может ничего получить и всячески старается не допустить этого. Коммуникация с заранее намеченным результатом, из которой он исключен и по итогам которой он должен подчиниться, становится ему не интересна. Она раздражает его, и раздражение отвлекает от сути произносимого еще больше. Человек, который произносит монолог, также не достигает поставленных им целей и не может передать знание, ибо наталкивается на сопротивление. Не происходит никакого обмена ценностями.
Навязывание есть признак слабости и неспособности человека создать благоприятные условия для передачи знания, чтобы повлиять на другого на глубинном уровне. Мы не создаем нужную для этого атмосферу теплоты и принятия, спокойствия и уверенности; мы не можем показать правду, а потому требуем принять наши слова с ее описанием на веру и злимся, если нам не дают согласие в кредит. Навязывание показывает, что наш разум слаб, наше понимание слабо, наши доводы слабы, а попытки неумелы.
Передача знания отличается от грубой силы тем, что меняет склонности и убеждения человека, а не только манипулирует уже имеющимися. Мы не обещаем никаких условных угроз и наград, потому что можем показать, в чем состоит безусловное благо и в чем безусловная опасность, которые суть способы проживания всякого мгновения и отношения ко всему происходящему, чем бы оно ни было. Награды и наказания уже заложены в прочных связях причин и следствий нашей внутренней жизни. Мы оказываемся вознаграждены или наказаны сообразно безличному закону, точно так же как сообразно закону мы согреваемся огнем и охлаждаемся льдом. Никто не может отказать в главной награде, и никто не может помочь нам избежать дурных последствий нашего невежества.
Если же вдруг за наши поступки появляется дополнительная награда в виде обладания вещами, чьим-то расположением или иными благами, то она укрепляет наш волевой импульс, который идет изнутри. Внутренняя мотивация, основанная на понимании безусловной награды, накладывается на внешнюю мотивацию и сулимые ей условные блага, и они взаимно усиливают друг друга.
В деле распространения знания путь мягкости достигает кульминации: совершенствование и распространение знания становится основной формой нашего творчества. Мы придаем энергии структуру и делаем это тем единственным способом, который существует, – определяющей эту структуру информацией. Разумеется, мы делились тем, что нам известно, и раньше, но это еще не являлось приоритетом. Мы не продвинулись достаточно далеко в индивидуальном освобождении, чтобы покинуть пределы своего мелкокалиберного индивидуального проекта. Теперь для этого наконец-то пришло время.
Следующее, что происходит в точке кульминации пути мягкости, это…
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Заказать новую книгу автора (2023 г.)
