«В прищуренных маленьких глазах, перебегавших взглядом с этюда на модель, была острая зоркость, присущая морякам и художникам. Откинутые назад густые, с проседью волосы, красноватое лицо с приподнятыми углами ноздрей, всегда готовых, вместе с морщинками у висков и подвижным ртом, сложиться в лукавую усмешку…»
Таким увидела восемнадцатилетняя Вера Веревкина (в те годы ещё Вера Абегг) Илью Репина, придя к нему в мастерскую на урок.
«…все в Репине как-то озадачило меня и не вязалось с моим представлением о великом художнике», – продолжает она в своих воспоминаниях.
А в начале 1890-х, когда произошла первая встреча юной художницы с мастером, Репин, действительно, уже был Великим.
К этому времени уже были написаны «Бурлаки на Волге», «Крестный ход в Курской губернии», «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года», «Николай Мирликийский избавляет от смерти трёх невинно осуждённых», «Не ждали» и многие другие знаменитые полотна.
«Самсоном русской живописи» называл его известный критик Владимир Васильевич Стасов.
Илья Ефимович Репин прожил долгую неоднозначную жизнь, полную поисков и сомнений, успеха и разочарований. Но главное, что в ней было, – это безоговорочная любовь к искусству. В одном из писем к Стасову художник признавался:
«Я все так же, как с самой ранней юности, люблю свет, люблю истину, люблю добро и красоту как самые лучшие дары нашей жизни. И особенно искусство! И искусство я люблю больше добродетели, больше, чем людей, чем близких, чем друзей, больше, чем всякое счастье и радости жизни нашей. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница, неизлечимо… Где бы я ни был, чем бы ни развлекался, кем бы я ни восхищался, чем бы ни наслаждался... Оно, всегда и везде, в моей голове, в моем сердце, в моих желаниях лучших, сокровеннейших. Часы утра, которые я посвящаю ему, – лучшие часы моей жизни. И радости, и горести, радости до счастья, горести до смерти все в этих часах, которые лучами освещают или омрачают все эпизоды моей жизни…» – Илья Репин, 27 июля 1899 г. Петербург
Родился Илья Репин 5 августа (по новому стилю) 1844 года в небольшом украинском городке Чугуеве, недалеко от Харькова.
«Я родился военным поселянином украинского военного поселения. Это звание очень презренное – ниже поселян считались разве еще крепостные», – Илья Репин, из автобиографической книги «Далекое близкое»
Первые навыки живописи он приобрел в местной школе военных топографов, а затем у иконописцев. Молодой человек расписывал чугуевские церкви и писал иконы, которые продавал по пять рублей. Уже в пятнадцать лет он писал портреты, иногда родственников, а иногда и на заказ. Скопив денег, Репин осенью 1863 года приехал в Петербург.
«Вот Публичная библиотека, вот Казанский собор, и я опять думал, что я во сне… Узнал я и Исаакиевский собор, и Николаевский мост.
Но вот наконец и Васильевский остров… Ох, господи, да ведь направо с моста это и есть Академия художеств! Разумеется, вот и сфинксы перед нею… У меня сердце забилось… Неужели я не во сне?..» – Илья Репин, «Далекое близкое»
Сразу поступить в Академию художеств будущему Великому мастеру не удалось из-за недостаточно хороших навыков в рисунке. Но желание стать художником было так сильно, что он очень быстро приобрел эти навыки в Рисовальной школе на Бирже, где обрел и своего учителя, друга – Ивана Крамского, и уже в январе 1864 года был зачислен в Академию художеств и стал самым прилежным её учеником.
В 1871 году он завершил обучение в Академии, а с 1894 по 1907 год, будучи уже профессором живописи, сам руководил там художественной мастерской.
Его учениками были В. Серов, К. Сомов, О. Браз, И. Грабарь, Б. Кустодиев, Н. Фешин, И. Бродский, А. Остроумова-Лебедева, И. Билибин, Ф. Малявин, Д. Кардовский и многие, многие другие. Такие разные и самобытные.
Многие из них оставили воспоминания о любимом наставнике. Так североосетинский художник Мухарбек Туганов писал: «…Репин как передовой художник был глубоко интернационален, чего нельзя было сказать о других профессорах Академии. У Репина учились не только русские, но и евреи, поляки, сербы, болгары, грузины, армяне... <…>
У Репина учились студенты разных возрастов. <…> Помню огромного роста рыжебородого Бучкури, также седого, с огромной лысиной. И рядом с ним – безусого, почти мальчика Исаака Бродского, обогнавшего в живописи за короткий срок почти всех своих товарищей-«стариков». Помню учениц – поседевших дам и молодых девиц. Старики-студенты, засиживаясь годами, создавали в мастерской такую тесноту, что Репину поневоле приходилось отказывать в приеме многим желающим учиться под его руководством. В то же время мастерские других профессоров почти пустовали»
Репин вдохновлял и заряжал студентов своей увлеченностью искусством. Он никогда не правил работ своих учеников, чтобы не разрушить их индивидуальность. Говорил Репин сбивчиво, часто меняя своё мнение, так как сам всегда был в поиске. Но студенты ловили каждое его слово, и каждая его мысль для них была ценна.
Иван Дроздов вспоминал: «Беседы Репина с учениками были всегда интересными и содержательными; он не был красноречивым оратором, его речь часто облекалась в такую форму, которую понять могли не все, но говорил он горячо, с энтузиазмом и сильно действовал на аудиторию своим внутренним напряжением»
Главный портретист своего времени, Илья Репин, советовал своим студентам писать как можно больше автопортретов. Известно 9 живописных и 27 графических автопортретов самого Репина.
/На некоторые из них я предлагаю вам посмотреть в этой статье/
Репин настолько был увлечен творчеством, что делал зарисовки в каждый удобный момент. Это происходило и на студенческих чаепитиях, куда часто специально приглашали интересных людей: музыкантов, артистов, поэтов.
«Карандаш был вечным спутником Репина. Заседал ли он в Совете Академии художеств, сидел ли в кафе, ехал ли в поезде, был ли в светском салоне или на студенческой вечеринке – он всегда и всюду делал зарисовки в свой альбом», – вспоминал его ученик Исаак Бродский.
А уж с каким вниманием следили за ним студенты, когда он начинал писать вместе с ними на занятии. Очень талантливая его ученица Анна Остроумова-Лебедева вспоминала: «Интересно было наблюдать за ним, когда он работал. Его лицо совсем преображалось, делалось сосредоточенным и углубленным, он ничего не замечал вокруг, ничего не видел, кроме натуры. И как чувствовались в нем могучая сила и огромный внутренний подъем»
Продолжая тему портретов и воспоминаний о Великом художнике, предлагаю вам посмотреть на некоторые из них и узнать, как они создавались.
В своих воспоминаниях Александр Бенуа после смерти Репина рассказал о том, как он наблюдал за работой художника над портретом жены старшего брата Бенуа – превосходной пианистки Марии Карловны Кинд-Бенуа.
«Репин посадил Марью Карловну за рояль, выбрал для нее белое вечернее платье и придумал позу очень для нее характерную – с несколько откинутой назад головой и приподнятыми над клавишами руками. Сразу из-под истинно волшебной кисти мастера стала выявляться поставленная им себе красочная задача. Чуть ли не в первые же часы им была “промазана” черная полированная масса инструмента и с предельной виртуозностью на белизне голой руки намечен бархатный, расшитый блестками браслет, как бы закрепивший и подчеркнувший благородный аккорд всей композиции. Портрет после первых же сеансов обещал выйти одним из самых прекрасных, но моя belle-soeur [невестка] уехала в концертное турне, работа была отложена на осень, осенью опять что-то помешало, и картина осталась неоконченной, а затем о ней вовсе забыли. Но те часы, которые я проводил, боясь шелохнуться, за спиной у Репина, когда из-под его кисти на полотне загорелись жизнью глаза, заиграла улыбка на влажных губах, когда засветилась матовая белизна кожи, оттененная черной бархоткой, эти часы остались в моей памяти как самые сладостные» – Александр Бенуа, «Статьи воспоминания Александра Бенуа. Репин»
Так и остался портрет не завершен, но молодой Бенуа на всю жизнь запомнил «самую магию процесса живописного творчества».
Так и все ученики Репина не упускали шанс «подсмотреть», как работает великий портретист. Интересный случай описал в своих воспоминаниях Александр Куренной. Многие студенты Академии брали заказы на портреты, и вот Куренной пишет:
«…студию, где нас около сорока человек зимой работало, на лето дали мне, а через площадку дали студию П.Е. Мясоедову для выполнения заказанного каким-то полком огромного портрета Николая II, который по уговору Илья Ефимович должен был окончательно «тронуть» (прописать) хотя бы кое-где.
Мне очень хотелось видеть, как будет поправлять Илья Ефимович этот портрет, и мы условились с Мясоедовым, что когда он придет к нему писать, то чтобы дал мне знать. Как-то часов около одиннадцати ночи (белые ночи) заходит ко мне Мясоедов и говорит, что никак не мог ко мне зайти, что сейчас был у него Репин, писал портрет и только что ушел. «Он так неожиданно ко мне пришел – я писал пейзаж, а Илья Ефимович взял мою пейзажную палитру, те же кисти и полез на лестницу писать. Я начал приготовлять ему вторую палитру, а он пишет теми же кистями и сам над собой шутит, говоря: «Ничего, вместо Николая II выходит Александр III». Часа полтора или два пописал и закончил совершенно, приходите смотреть».
О том, что портрет был хорошо, по-репински закончен и сдан, говорить бесполезно. Мясоедов, кажется, тысячу рублей получил. Но вот о том, как Репин как бы шутя, молниеносно писал пейзажными кистями и той же палитрой и вышло так удивительно свежо, мы с Мясоедовым часто вспоминали и удивлялись» – А.А. Куренной
В 1899 году Илья Репин приобретает в дачном посёлке Куоккала на карельском перешейке на имя Натальи Нордман, ставшей в последствии его второй женой, кусок земли с крошечным домиком. Здесь он начинает строить свои «Пенаты». В этом месте побывало огромное количество гостей.
Наталья Борисовна Нордман-Северова была женщиной эксцентричной с различными «странными» привычками: вегетарианство, самообслуживание за столом (садилась за один стол с прислугой), борьба за права женщин, защита животных, «танцы» перед обедом и многое другое. Часто в окружении Репина над ней посмеивались, но несмотря на это ей удалось создать для художника все условия для работы.
Вера Веревкина, приехавшая к ним в «Пенаты» впервые в 1903 году, так описывала увиденное:
«Пенаты были когда-то маленьким домиком. Этот домик, благодаря постоянным переделкам и перестройкам, Репин превратил в своеобразное здание, полное неожиданностей: разнокалиберных крыш, лесенок, переходов, застекленных вышек и террас. <…>
Со знакомой мне простотой и приветливостью Илья Ефимович показал мне весь дом, такой же своеобразный внутри: низкие маленькие комнаты с крошечными окнами чередовались с большими и высокими. Две мастерские, соединенные деревянной лестницей, были залиты из больших окон солнцем и снежными отсветами. Внизу многогранный стеклянный “фонарь”, с ромбом стеклянной же крыши, давал чудесное освещение, <…>
На самом верху дома, на маленьком балкончике, была спальня Ильи Ефимовича. Когда-то в молодости он усвоил привычку спать на воздухе в меховом мешке. Эта привычка не покидала его и в стариковские годы.
Во всем был незнакомый до сих пор в обиходе Ильи Ефимовича вкус и уют. Нордман, автор этих перемен, показалась мне симпатичной полной женщиной не первой молодости, со свежим, приятным лицом и светской внимательностью.
На стенах комнат, сплошь увешанных картинами, я увидела ряд недавних картин и этюдов Репина, говоривших, что новая жизнь не отвлекает его от работы, а, напротив, способствует ей. Его работоспособность была по-прежнему изумительна, несмотря на преклонный возраст. Работая в определенные часы, Репин не пропускал их без крайней необходимости и редко открывал двери Пенатов в эти часы.
Только среды были посвящены посещениям друзей и знакомых, среди которых были очень крупные люди. Оживленное радушие Ильи Ефимовича не делало разницы между большими и малыми».
Порой гости, бывавшие в Пенатах по средам, становились моделями для его портретов. Так произошло и с Татьяной Щепкиной-Куперник. Писательница работала в газете «Северный курьер» и ставила в Петербурге свои пьесы. Когда началась Первая Мировая война она попросила Репина принять участие в благотворительной выставке московских художников, которая устраивалась в пользу тех, кто ушел на фронт. Репин согласился отправить несколько рисунков, но вместе с ними предложил писательнице «приехать несколько раньше, чтобы иметь времени часа два попозировать».
«Репин и раньше говорил мне, что хочет писать мой портрет. Я не очень торопилась с этим: мои портреты вообще редко выходили удачно, а репинскую манеру писать женщин я не любила. Но тут пришлось, конечно, с благодарностью согласиться. Только «два часа» растянулись на несколько месяцев. Я стала ездить к нему. <…>
Репин в назначенный час уже выходил мне навстречу, в рабочей блузе, и вел к себе в мастерскую наверх. Мастерская была невелика по сравнению с его мастерской в Академии художеств. <…>
Писал он с увлечением, как будто совсем не уставая. Пока писал, больше молчал и заставлял меня говорить, характерным движением поворачивая голову, поглядывал на меня пристально и опять принимался писать. Отпускал только тогда, когда я уже не могла больше сидеть. Смущало меня то, что он требовал, чтобы я все время улыбалась.
– Я, главным образом, хочу написать не вас, а вашу улыбку! – говорил он» – Т.Л. Щепкина-Куперник, «Дни моей жизни»
К этому времени в Пенатах уже была другая хозяйка – старшая дочь художника Вера Репина. Не ясно по какой причине Наталья Нордман простудилась, то ли от того, что танцевала босиком на снегу, то ли потому, что отказывалась носить меха и ходила в мороз в пальто из мешковины и сосновых опилок, но летом 1914 года она скончалась от туберкулеза. Умирать она уехала в Швейцарию, чтобы никого не беспокоить и не взяв даже денег.
У Репина начала отказывать правая рука, но он по-прежнему продолжал много работать и по средам принимать гостей.
«Возвратясь окончательно с фронта, я была лишена возможности вернуться к себе в Литву, занятую немцами, и поселилась в пансионе, близ Пенатов, чтобы побыть с Ильей Ефимовичем и поработать у него, как бывало.
Увидев его после этого перерыва, я была поражена резкой в нем переменой: мысль о том, что он старик, как-то выпадала из памяти о нем, – о его душевной молодости и физической бодрости. Он сильно похудел, свойственный ему сангвинический тон кожи заменился бледностью, с оттенком цвета слоновой кости. В белом летнем костюме, почти совсем седой, в сандалиях на босых ногах, таких же красивых, как его руки, он был похож на нестеровского старца, среди тонких берез и сосен своего сада», – вспоминала Вера Веревкина.
В этот год Репин написал и портрет самой Веры Васильевны.
«Правая рука, переутомленная десятками лет беспрерывной, огромной работы, все более давала себя чувствовать; было опасение, что она может иссохнуть, и временами Илья Ефимович болезненно сжимал ее левой рукой. Бывало всегда больно видеть этот жест, – будто он щупал и проверял ее, – донесет ли она до конца все его яркие замыслы... Но дух Репина был все тот же: ни старческой апатии, ни замкнутой отдаленности от жизни и скупой траты своих сил, свойственных старости, не было; он работал по-прежнему. Все так же звучал характерный пафос его восклицаний, и новые полотна говорили, что мастер еще не сдался. <…>
Жизнь в Пенатах тихо проходила между семьей, друзьями и упорной работой. Но работа уже явно изнуряла его. Правда, и прежде бывало, что Илья Ефимович приходил после работы опустошенный огромной тратой душевных сил, но тогда он быстро оживлялся опять. Теперь же он покидал мастерскую физически усталый, измученный, все больше чувствуя разрыв между умирающим телом и еще живым духом; жажду творчества не утоляло свершенное» – В.В. Веревкина, «Памяти учителя»
Октябрьская революция 1917 года отрезала Репина от России, он оказался в вынужденной эмиграции. Его счета были национализированы, и после 1918 года всемирно известный художник жил в крайней бедности. Об этом времени сохранились воспоминания художника-любителя и коллекционера Василия Леви. В 1918 году он приехал в «Пенаты» показать Репину свои работы.
«Когда я познакомился с И. Е. Репиным, Куоккала представляла собой почти всеми покинутое, значительно разрушенное пустынное место. <…>
Знаменитые некогда «среды» умерли. Пришибленные стихийным переворотом в общественной и в личной жизни, “обыватели” всей финской периферии не только не имели интереса к средам Репина, но в большинстве случаев забыли или не знали о существовании Репина. Репин жил в Пенатах один, в нужде (нужда и проголодь были всюду кругом), с душевно неуравновешенной дочерью Надей, двумя прислугами, которые не были ему нужны, но которых нужно было кормить. <…>
Нужда Репина была так велика, что спасало его, по его уверению, только наличие в хозяйстве хорошей козы, молоко которой составляло основу скудного питания. Просить одолжить? – Репин был очень самолюбив, да и не у кого: все сжались. Среды возобновились понемногу сами собой, когда у Репина появилась возможность украсить эти приемы хотя бы ничем не сдобренными булочками, а обыватели очнулись от прострации и сообразили, что эти булочки, принимая во внимание радушие Репина, могут быть доступны и им.
Стали приходить разные старички и старушки, купеческие жены.
<…>
Вскоре после знакомства со мною Репин мне конфиденциально признался в своей денежной нужде, и я ссужал его небольшими суммами, за которыми он обращался. Так как скорого улучшения в его положении не предвиделось, и я, конечно, никогда не просил бы его о возврате долга, то с радостью принял его предложение написать портрет моей жены. Зная, что Репин брал недорого за портреты с лиц близко знакомых, я рассчитывал, что портрет будет стоить недорого. Я знал, что за два портрета с богача М. Венгерова, внешность и живой ум которого очень нравились Репину, Репин взял всего по тысяче рублей. Вообще он не бывал жаден до денег за картины, да и превращал их в деньги неохотно. <…>
Портрет с моей жены писался в моем отсутствии, так как я из-за несчастного случая должен был уехать на лечение в Петроград. Сеансы после долгого затишья оживили Репина, и получился очень торжественный портрет, хотя и вовсе не похожий, как признался потом сам Репин. <…> Жена моя Беатриса Федоровна тяготилась сеансами, так как Репин был очень нервен в минуты неудачи, забывал, что перед ним обыкновенная мать семейства, далекая от переживаний и мучений художника. Их она научилась понимать потом, когда я, ее муж, сам стал профессиональным художником.
Плата за портрет помогла Репину ненадолго» – В.Ф. Леви, «И.Е. Репин в годы революции»
Обратите внимание, что портрет Беатрис Леви выполнен на линолеуме. Этот же материал художник использовал для написания последней своей большой картины «Запорожский танец гопак» и для автопортрета 1920-го года. Зимой этого года ему пришлось особенно тяжело: они с дочерью топили лишь одну комнату и голодали. На этом автопортрете художник в шапке и зимнем пальто.
К более позднему периоду относятся воспоминания о художнике Марии Хлопушиной, которая была его натурщицей в 1920-е годы. Репин заметил её в 1921 году на концерте, который устраивала его дочь Вера Ильинична, и пригласил молодую женщину к себе в «Пенаты». В это время там также проживал его племянник Илья Васильевич с женой.
«Я предполагала проработать месяца два-три, а осталась … на семь лет! На семь незабываемых чудесных лет! <…>
Быть всё время в обществе такого человека – это уже было сплошное удовольствие. Это был удивительно умный, культурный, интеллигентный и одаренный человек.
Я не только позировала, но по желанию самого же художника, проводила время с ним в нескончаемых беседах – время, которое летело.
Я представляла себе, что если позируешь художнику, то нужно сидеть неподвижно, и боялась, что не справлюсь. Села и замерла. Репин, смеясь, сказал, что ему такого «окаменения» вовсе не нужно. «Это не у фотографа, где смотришь пристально на объектив и ждешь, когда птичка вылетит!» Он просил во время сеанса что-либо рассказывать, так как ему нужно выражение лица и глаз живое, движущееся, чтобы он мог писать живое лицо» – М.Я. Хлопушина, воспоминания были опубликованы в русской эмигрантской прессе в записи А.Н. Искандера
Репин отказался вернуться на родину даже на несколько дней на празднование своего 80-летнего юбилея, ответив своему приятелю по даче Корнею Чуковскому ставшей легендарной фразой: «Никогда не приеду я в Вашу гнусную Совдепию, будь она проклята, меня еще в кутузку посадят, ну ее к черту, ограбили меня, отняли у меня все мои деньги, а теперь сулят подачку…».
Летом 1926 года в Пенаты приезжала делегация советских художников во главе с Исааком Бродским. Репин лишь отправил с ними в Россию в дар Музею революции в Москве три эскиза на революционные темы и портрет Керенского. А сам остался в своих любимых Пенатах.
Умер Репин 5 октября 1930 года и, согласно завещанию, был похоронен в Пенатах на месте, которое выбрал сам.
Им было написано более двух тысяч портретов и более пятисот картин, а сколько создано графических работ подсчитать не удалось.
«Да здравствует жизнь, да процветает искусство, дорогое искусство! Без искусства жизнь – скука, прозябание… И не те выверты наизнанку мало одаренной бездари, пускающей пыль в глаза профанов; нет – искусства, которые любит сам бог, он им покровительствует и следит за их развитием. И все эти наросты, короста «футуризма» осыпется, рассеется, как чад миазмов, а оно, очаровательное, необъяснимое, как сам создатель, будет вечно сиять необъяснимым любовным напитком истинных талантов» – Илья Репин, из письма Обществу А. И. Куинджи, 1924 год
С любовью, ваша Света В.
Все мои публикации про художников можно найти в подборке «На вернисаже как-то раз»
Приглашаю вас в свой Телеграм-канал, где я всегда выкладываю анонсы новых статей
