Пока ждали ответ от Ярослава, Предслава с Добронегой продолжали как и прежде жить на Ледницком острове. Добронеге, хоть и отступившей перед уговорами Предславы, вовсе не хотелось выходить замуж, тем более, что свадьба с принцем Казимиром означала, что родная Русь потеряна для нее навсегда. В отличие от Предславы она не понимала, что потеряла родину уже тогда, когда везли ее в Польшу вместе с добром, которое король Болевлав так подло умыкнул из Киева. Много прошло времени с той поры, а Добронега, почти каждую ночь видела во сне тонкие березки, что росли около озера, куда княгиня Анна, бедная ее матушка, возила маленькую Добронегу-Марию в богатом княжеском возке. Она и помнила эти поездки, только по тем березкам. Перед внутренним взором вставала нежно-зеленая дымка, разбавленная белыми в крапинку стволами, да нежный голос матушки: "Не подходи к воде близко, доченька!"
А теперь все это было навек для нее потеряно, ибо из одного плена попадала в другой, которой не оставлял надежды когда-нибудь вырваться на волю.
В замке короля, в Гнездо, царило спокойствие. До получения согласия от Ярослава, в котором король Мешко почти не сомневался, никто, кроме королевы Рыксы, не знал о его задумке со свадьбой. Мешко приглядывался к Оде, затаившейся в своей злобе, и к сестре Регилинде, не скрывавшей скверного своего нрава ни от кого. Обе они представляли угрозу для молодой княжны, ибо обе страстно ненавидели княжну Предславу. Причины их ненависти были Мешко понятны, однако он не желал, чтобы бабьи раздоры стояли на пути счастья его сына. За Одой давно водились грешки, о которых королю осмеливались намекать самые отважные его подданные. Но до поры, он предпочитал не обращать на них внимания, мало интересуясь жизнью мачехи. Однако теперь король приставил к ней соглядатаев и грехи настолько тяжкие, что их хватило бы и на казнь, не замедлили стать ему известными. Ода, до смерти Болеслава державшая в узде свои низменные наклонности проявившиеся еще в девичестве, теперь потеряла всякий стыд. В ее покоях, то и дело меняясь, появлялись разного рода мужи. Несколько дней Мешко выжидал и, когда соглядатай сообщил ему о том, что к королеве Оде, крадучись, пробрался конюх, король решил, что пришла пора прижать мачеху к стенке. Он решительно направился в ту половину замка, которую занимали Ода и Регилинда. Завидев его, служанки Оды, явно знавшие, что их госпожа принимает тайного гостя, испуганно смотрели на короля, но под его тяжелым взглядом, не решись и малейшим звуком предупредить свою хозяйку об опасности.
Так что, когда Мешко резко распахнул тяжелые, резные двери, его взору предстала настолько откровенная сцена, что он, с отвращением, отвернулся.
Ода глядела короля, наполненными ужасом глазами, забыв от страха даже прикрыться. Конюх, здоровый, молодой детина, забился в угол, прикрывая коленями срам, обхватив голову руками, понимая, что вероятнее всего, не долго ей теперь осталось красоваться над его широкими плечами.
-Ваше Величество! - заговорила наконец Ода, запоздало натягивая на себя сорочку, -Этот мерзавец, проник ко мне...
-Так же как и садовник, и ключник? - прервал ее Мешко вопросом.
Ода поняла, что ей не отвертеться.
-Я еще молодая женщина, вдова! Я имею право...
-Только не в моем замке, и не в моем королевстве! Ты можешь вернуться к отцу и развлекаться там так, как пожелаешь!
-Но моя дочь имеет право жить здесь, она дочь короля Болеслава!
-А разве я говорил о Матильде?! Ты думаешь, что я оставлю свою сестру на попечении такой беспутной матери как ты? Ты уедешь одна, будь готова к утру.
Мешко повернулся к конюху, следившему за разговором господ и надеявшимся, что в пылу разыгрывавшейся между ними ссоры, про него забудут.
-Надень порты, паскудник! - сказал ему король, - Плетей получишь и вон из Гнездо, чтобы тебя тут никогда больше не видели! А посмеешь рот открыть хоть раз и по бахвалиться тем, что ты тут был - болтливого языка лишу вместе с головой!
Конюх не мог поверить своему счастью - наказание оказалось очень легким. Понимал это и Мешко, но будучи человеком справедливым, понимал, что отказать госпоже этот малый не мог и казнить по закону надо бы всех, кто успел побывать в этой спальне, а Мешко не был кровожадным.
Ранним утром, заплаканная королева Ода, отправлялась восвояси на родину, в Германию. От ее былого тщеславия не осталось и следа. Про княгиню Предславу в тот момент она не вспоминала. Только много позже, узнав, что княжна Добронега стала женой принца Казимира, еще раз прокляла эту женщину, разрушившую, как она думала, всю ее жизнь.
Река Десна той весной был спокойной. Мелкими барашками бежали по ней волны, разбиваясь у берегов в пену, которая быстро таяла в темных водах.
На берегу стоял человек, в темном монашеском одеянии, и глубоко вдыхал свежий воздух. Потом, несколько раз перекрестившись на реку, мужчина зашагал вдоль берега. Шел он не долго. Завидев впереди невысокие горы, монах остановился, прищурил глаза, внимательно рассматривая окрестности. Затем решительно направился к ним, без сомнения, словно кто-то невидимый вел его за руку.
Звали человека Антонием, в миру Антипой. Родился и вырос он недалече от этих мест, под Черниговом, в селенье Любичи и лишь недавно воротился на Русь из дальних своих странствий. С детства в душе Антония поселилась вера в Бога. Он и сам не мог понять, как среди почти поголовного поклонения идолам, смог найти в душе это светлое чувство, которое будет вести его по жизни так, как влекло сейчас к тем горам.
Антоний, словно рысь, учуявшая добычу, повернул голову, потянул носом воздух, и направился прямиком к подножию невысокой горы, что лежала по левую от него руку. Скоро он заметил вход в пещеру и улыбнулся, поняв что достиг своей цели. Прохладный полумрак округлого грота словно обнял его, приглашая внутрь.
-Ну вот, Господи, я и дошел! - сказал Антоний вслух и снова осенил себя крестом.
Когда-то, вот также, по четкому зову, звенящему в душе, Антоний покинул Русь. Долго шел он пешком, питаясь ягодами, да кореньями, ночевал под открытым небом, но дошел наконец туда, куда просилось его сердце. Перед ним высилась гора Афон, а там, наверху сады, где бывала сама Богородица! Теперь там жила монашеская братия. После долгого восхождения к вершине, Антоний был допущен в это священное место и прожил там несколько лет в послушании, пока братия не постановила, что готов он к постригу и достоин прожить оставшуюся жизнь на вершине священного Афона.
Но через несколько лет, тот же зов, что привел Антония когда-то в Афон, настойчиво потребовал возвращения обратно. Попросив благословения у настоятеля, который хоть и не сразу, но поверил в высшее повеление для Антония выполнить то, что начертано на роду, теперь уже монахом, двинулся в обратный путь.
И вот стоит он здесь, у входа в небольшую пещеру, и понимает, что именно она и была его целью.
На другое утро, едва солнце окрасилось на горизонте розовым цветом, Антоний взялся за работу. Перво-наперво, срубил в лежащем у подножия гор лесочке несколько молодых, но уже крепких, дубков и соорудил большое распятие, которое установил на возвышенности, близ пещеры. Крест тот было видно издали и он, начал притягивать к себе путников со всех концов Руси. Пока Антоний обустраивал свой нехитрый, пещерный быт, едва ли не каждый день к нему наведывались гости, которых он встречал приветливо, уверенный, что лиходеи обойдут это место стороной.
В тот день, Антоний, удивший в Десне рыбу, увидел необычных путников. Двое заросших бородами мужей брели вдоль реки, неся промеж собой носилки, на которых лежал тщедушный, бледный юноша. Путники остановились перед Антонием, поставили носилки на землю, склонились перед ним, признав лицо духовное.
-Благослови, отче! - тихо произнес юноша с носилок.
Антоний пригляделся к нему. Несмотря на бледность и изможденность, юноша был на удивление хорош собой.
-Устали поди? - спросил Антоний, - Отдохните в моей обители!
Путники переглянулись.
-Благодарствуем, отче! - согласились они и побрели, таща свою ношу, за Антонием, показывавшим дорогу.
Антоний накормил путников ухой, напоил травяным настоем, а сам все время поглядывал на хворого юношу и никак не мог угадать причину его недуга. Разглядывая его, Антоний ощутил знакомое чувство, говорившее, что юноша должен сыграть в его жизни не малую роль, правда пока он не понимал какую. Юноша ел мало, а вот пил с жадностью. От горячего варева щеки его немного зарумянились. Его спутники отчаянно зевали, и Антоний показал им на охапку лапника, заботливо приготовленного его руками для забредающих часто гостей. Долго уговаривать их не пришлось. Мужики улеглись и почти сразу послышалось от них характерное для спящих людей посапывание.
-Ну, сказывай, от чего хворь приключилась с тобой?
Юноша густо покраснел и долго не мог начать, а Антоний терпеливо ждал, когда слова придут к нему. И вот они потекли, сначала медленным ручейком, постепенно превращаясь в бурную реку.
-Зовут меня Моисей, родом из Ростова. С юности состоял при княжиче Борисе, сыне князя Владимира...
Страшная, для такого молодого еще человека, участь, поразила Антония. Все собственные достижения, показались ему вдруг совершенно ничтожными, перед тем, что испытал бедный Моисей за короткую свою жизнь. В глазах Антония он был мучеником.
-И куда же ты путь теперь держишь, Моисей? - спросил тихо Антоний, когда гость закончил свой рассказ.
-Не знаю! - Моисей пожал плечами, кивнул он на спящих своих спутников, - Жалко мне Афона и Буяна, ведь и сами рабы бывшие, а в родные места не могут вернуться, не желая меня бросить. Говорил им - оставьте меня, да не слушают! Хочу до скита какого добраться, да там и остаться! В миру мне теперь нет места...
Он говорил без жалости к себе, просто принимал очевидное, как данность. И тут на Антония снизошло озарение - не иначе сам Господь направил стопы его нынешних гостей ему на встречу!
-Оставайся со мной, Моисей! Хочу я основать тут обитель, чтобы в трудах и послушании заслужить Царствие Небесное!
Глаза у Моисея загорелись, но тут же потухли.
-Рад бы я, да только буду тебе обузой! - произнес он с горечью.
-На ноги я тебя поставлю! - пообещал Антоний.
Говорили еще долго. Вернее сказать, говорил Антоний, а Моисей слушал его и улыбался, понимая, что обрел внезапно то, что искал...
Княжна Предслава ехала на родину. Скромный возок вез ее, да она сама так просила, не желая, что бы кто-то любопытный лишний раз интересовался ею. Не желала быть узнанной, не смогла бы выдержать любопытные взгляды.
Предслава возвращалась на Русь через год после того, как сестра ее, княжна Добронега, вышла замуж за принца Казимира. А до того еще четыре лета прожила вместе с сестрой в замке польского короля, ожидая когда жених достигнет нужного для свадьбы возраста.
Много чего было в те годы. Злоба Регилинды, приведшая к тому, что князь Мешко заточил ее в отдельном замке, решив, что сестра лишилась разума. Робкая поначалу дружба, зародившаяся между женихом и невестой. Увидев Добронегу, узнав, что она отныне его невеста, Казимир, в голове которого еще витало беззаботное детство, начал меняться. Появилась серьезность в глазах, стремление к наукам, что не могло не радовать короля и королеву. Королева Рыкса, приняла Добронегу ласково, лично учила правильно говорить по-польски. Хоть княжны, за долгие годы своего заточения и понимали схожий с родным язык, а все же для принцессы того было мало. Маленькая принцесса Матильда, лишенная матери, так и вовсе ходила за Добронегой по пятам. Так что, когда сыграли пышную свадьбу, Предслава со спокойной душой могла покинуть Польшу, зная, что сестра ее вполне счастлива и находится под защитой.
Однако уехать сразу не удалось. Долго велась переписка между нею и братом Ярославом, который, казалось, не ожидал, что Предслава действительно вернется на Русь. Он повелел устроить сестре богатый поезд, обещал, что любой терем, любого града открыт для нее, но Предслава желала не этого. Она просила брата, не встречать ее - не желала предстать перед ним после позора своего. Об одном просила - разрешения поселиться в стороне от людей и так дожить свой век. В конце концов Ярослав уступил, возможно в глубине души даже испытав облегчение, что Предслава не стремиться воспользоваться своим положением. Однако он велел поставить для Предславы добротную избу, а рядом церковь, окружить все высоким частоколом, да определил к ней слуг. Не мог позволить дочери князя Владимира жить подобно нищенке. Предслава, понимая, что спорить дальше с братом бесполезно, приняла от него этот дар и теперь направлялась к своей новой жизни в сером, невзрачном возке...
