Я ждал в подъезде, зажатый своим ожиданием между этажами. Стоял прислонившись у окна, упиравшегося всем своим видом в противоположную стену «двора-колодца».
В обе стороны от меня шли широкие лестницы с протоптанными в мраморе шагами всех, кто жил здесь два столетия до того, как им поставили лифт. Теперь по ступенькам взлетали лишь самые нетерпеливые.
— Не знаю, где она, скоро должна прийти! — сказала мне недовольно её мать в дверную щель. И я спустился от этих слов на полпролёта ниже, встал у окна.
Остался ждать, прислушиваясь и разгадывая звуки шагов на улице, довольно чётких в эхе закрытого двора.
Я ждал здесь уже столько раз, что знал в лицо жильцов, но в разговоры с ними не вступал, разочарованно отворачивался при их появлении в дверях подъезда. Каждый раз, проявляясь вслед за своими шагами, они гасили мои надежды. Опять не она, и я отворачивался к окну.
Во дворе сквозь асфальт пробилось деревце, тянущееся тонким стволом в сторону редкого солнца. От его беспомощности по асфальту расходились трещины.
Я думал и удивлялся, что не придав никакого значения первой нашей с ней встрече, я скоро стал готов сидеть и ждать, ждать под насмешливыми взглядами жильцов чужого дома, в другом районе, где я до этого и не был никогда.
Этот район, со своей вековой историей и архитектурой, красивый конечно, но зачем он мне был нужен, когда вся недолгая история моей жизни была записана на окраинах? Там я и рос с друзьями в совсем других подъездах и подвалах, и ничего ни от кого не ждал. Мы брали сами то, что нужно, а если не было у нас, то шли в соседний двор, там можно было взять всегда.
Время тянулось для меня своей бесконечностью, за окном пошёл дождь, присев на мрамор я соглашался дальше ждать.
Увидеть её, увидеться хотя бы ненадолго и спешить домой в гремящем трамвае со своим подпрыгивающим внутри сердцем. Вернуться и переложить её улыбку на стихи в моей исписанной тетрадке, среди строк которой так много слов, что я ей не решался говорить. Я их боялся потерять и сохранял пока в тетради.
При всём моём безразличии к помпезности мрамора курить я всё же решил на улице. Укрывшись от дождя в соседней арке, я жадно затянулся одной из двух забитых папирос и вдруг услышал её смех.
Они зашли во двор с проспекта, она и рослый парень под зонтом, смех был продолжением их разговора.
Не видя меня, они зашли в подъезд, где ещё не остыла от меня ступенька, где мама её говорила в щель, где я смотрел в окно так долго, где я насочинял себе чёрт знает что.
Я вышел в дождь и докурил на остановке. Домой мне не хотелось, и я, не дожидаясь свой трамвай, пошёл пешком.
На полпути до дома мне встретилась компания таких же промокших во дворе с гитарой. Под шорох пластиковых стаканчиков и шум дождя я просидел, под песни с ними, до утра.
На следующий день она мне позвонила:
— Мама сказала мне, что ты приходил.
— Да, заходил, но не застал.
— Я у подружки задержалась, давно с ней не виделись, вернулась поздно. Мы можем встретимся сегодня?
И я ответил:
— Да.
