Полунин даже дыхание затаил на минуту: как же Андрюшка догадался, что они с Мариной сидели за одной партой…
А сын повторил:
-Вы с ней вместе сидели – за одной партой? А как её зовут?
Андрюшкина макушка пахла солнечным теплом и лепестками цветущих вишен.
-Зовут её Мариной. – Саню вдруг захлестнуло такое желанное счастье – оттого, что он сказал вслух Маришкино имя… – Зовут её Мариной. И мы сидели с ней за одной партой. А ты как узнал – про то, что мы с ней за одной партой сидели?
Андрюшка так и смотрел на Марину – серьёзно и внимательно, и бровки его, что светленькими крылышками слетелись к переносице, чуть дрогнули. Он провёл ладошкой по фотографии, – будто для того, чтоб лучше рассмотреть лицо девчонки со светлыми косичками. Объяснил отцу:
- Просто так узнал. Просто похоже, – что вы с ней за одной партой сидели.
У Сани снова перехватило дыхание. А Андрюшка вздохнул, глубокомысленно и уверенно заявил:
- С девчонкой сидеть!.. Ещё чего! Мы с Игорьком Корнеевым договорились, что будем вместе сидеть, за одной партой, – когда в первый класс пойдём.
Александр Андреевич спрятал улыбку:
- Куда учительница посадит, – там вы с Игорьком и будете сидеть. В школе главное – дисциплина.
Андрюшка только в первый класс собирается. Интересно: в каком классе ему захочется сидеть за одной партой с самой лучшей на свете девчонкой… Саня вспомнил себя, – как в начале восьмого отважился сесть с Маринкой. А до этого… Сколько Маринка натерпелась от Саньки Полунина! Портфель, заброшенный в крапиву, разбитые коленки – следствие Санькиных подножек, большущая мохнатая гусеница на косичке, лягушка в портфеле, колючие и цепкие репяхи в светлых и лёгких колечках волос…
Ох, не вам бы, Александр Андреевич, говорить малому про дисциплину…
А с другой стороны – что, вот так и сказать сыну: так, мол, и так, Андрюха. Батя твой в школьные годы шалопаем был… а ещё – самым настоящим деспотом и тираном: с пятого по седьмой класс терроризировал девчонку, без которой просто жить не мог…
Нет. Воспитание никто не отменял. Как и школьную дисциплину: пусть Андрюшка знает, что в школе надо будет слушать учительницу.
А подрастёт сын, – тогда и поговорим…
А ночью не спалось, – хоть чертовски устал в шахте. Выходил во двор покурить, вспоминал нахмуренные Андрюшкины бровки и серьёзное объяснение:
- Просто так узнал. Просто похоже, – что вы с ней за одной партой сидели.
Выходит, – сердечко подсказало малому?..
… А в любви Маринка первая призналась.
Пока Санька Полунин писал стихи – с признаниями в любви, пока ожесточённо рвал тетрадные листочки с написанными за ночь строчками… а потом, на уроке, в отчаянии писал всего три слова: я тебя люблю… и – не решался положить записку на страницу Маринкиной тетради, – всё случилось. Так просто случилось: после седьмого урока Саня провожал Маринку домой. Маришка замедлила шаги:
- Сань!.. Ты после десятого в горный поступать будешь?
-Да. Сначала в технарь. Потом – на горноспасателя.
-Страшно в шахте, Сань. Особенно, – если горноспасателем. Это ж – спускаться, когда аварии…
Маришкин голос отчего-то прерывался: видно, она часто об этом думала…
Санька усмехнулся. С заносчивым мальчишеским превосходством, чуть грубовато сказал:
-Ясно, – когда аварии. Так что?
Маринка зашла вперёд, стала перед Саней… Перевела дыхание, подняла на него глаза:
-Сань!.. Я люблю тебя. Я буду волноваться… я буду очень волноваться, когда ты… в шахту, если авария. Потому что я люблю тебя. И… я буду ждать тебя.
Санька вспыхнул… Куда-то делись все слова. Осталось только её имя:
- Марин!.. Марина!
А Маришка стыдливо прошептала:
- А я… тебе нравлюсь?..
-Марин!.. Маринка! Марина!..
Как рассказать ей… Как рассказать, что тогда, в пятом… и в шестом, и в седьмом… С портфелем и с зарослями жгучей крапивы… со всеми лягушками, со всеми гусеницами, с подножками, с репяхами … – всё это потому, что он, Санька Полунин, не мог без неё жить… И в самом обычном мальчишеском отчаянии не знал, что ему сделать, – чтоб она это поняла…Чтоб она поняла, как ему нравятся её растрепавшиеся косички в невесомых светлых колечках, как неясной… такой сокровенно-счастливой тайной тревожат его крошечные бугорки под её футболкой или на мгновенье приподнятый ветерком-озорником короткий подол её коричневого форменного платья…
- Марин!.. Маринка!.. Я писал тебе, что люблю…
Маринкины бровки золотистыми стрелочками слетелись к переносице:
-Писал?..
-Я думал, ты… Ну, из-за того, что я тогда – портфель твой в крапиву… и репяхи… и подножки… Я думал, что ты… читать не будешь, – сбивчиво объяснял Санька.
-Сань!..
Маринка приподнялась на носочки, сняла с Санькиных волос какую-то травинку.
Ему так нравилось, когда она приподнимается на носочки!.. Он и так знал, видел, что Маринка очень лёгкая… И – всё равно, когда она приподнималась на носочки, ему хотелось взять её на руки… чтоб закружиться с нею...
-Марин!.. А ты это… Давно, – ну, любишь меня?
-С пятого класса.
- С… пятого?.. Так я ж тогда… И в шестом…
- А я любила тебя. Только стыдно было… что люблю. – Маринка улыбнулась: – Когда из волос репяхи вытаскивала, – больно так было… А я не обижалась на тебя. А потом… когда мы с тобой стали сидеть за одной партой, – знаешь, какой счастливой я была!
-Марин!.. Ты не думай! Я тебя никогда не обижу. Я тебя тоже люблю – с пятого класса… и сейчас люблю, и всегда буду любить. Тебя одну.
- Я тоже… Тебя одного буду любить всегда.
И… Очень рано у них с Маринкой всё произошло…
Здесь, на «Белореченской», женщины переглядываются с недоверчивыми улыбками: у Полунина, командира горноспасательного отделения, – сын?.. Этой осенью в первый класс идёт?.. Так Полунин – сам ещё мальчишка! Двадцати пяти нет! Это ж – когда надо было успеть!..
И – понятный вопрос: а – Андрюшкина мама?..
Только обходились здешние женщины лишь своими догадками: не расспрашивали Александра Андреевича об Андрюшкиной матери… Глаза у парня хмурятся-туманятся безысходной горечью – что ж непонятного: от счастья так не бывает…
А случилось – тем летом, когда они с Маринкой в десятый перешли.
Саньке хотелось показать Маринке, как на рассвете из глубины поднимаются водяные лилии, как с первыми лучами солнца раскрываются белые бутоны.
С берега видно уже распустившиеся лилии. А тот момент, когда бутоны поднимаются из воды – на ночь водяные лилии опускаются в тёмную глубину – можно рассмотреть лишь вблизи. Санька отвязал батину лодку, набросил на Маришкины плечики свою ветровку:
-Рано. Не светает ещё. От воды прохладно.
Маринка счастливо куталась в выцветшую Санину ветровку, смотрела, как умело он правит вёслами. Не просто смотрела, – любовалась его руками. И Санька в неосознанной, никогда ещё не испытанной счастливой тревоге чувствовал, как от её взгляда поднимется в нём какая-то жаркая и… сладкая сила.
И Маринка тоже чувствовала его неясную силу, – они оба понимали это, когда встречались взглядами…
Потом смотрели, как распускаются лилии. Маринка прижималась к его плечу, чуть слышно шептала:
- Ой, Сань!.. Красиво как!
Лодка чуть покачивалась. Саня обнимал Маринку, незаметно касался губами волос, что пахли рассветной речной прохладой и лилиями…
Маринка прикрыла глаза, и Саня нашёл её губы. Целовались долго-долго, до остановки дыхания, – им так надо было, чтоб дышать вместе… И Саня тут же возобновлял поцелуй, и снова – долго-долго, и – глубоко…
Сквозь потёртые брюки Саня чувствовал Маринкины колени… и не сдержался, полез рукой ей в трусики. Маринка вздрогнула от прикосновения его пальцев… А он застенчиво трогал её нежность, а потом одним движением сбросил свои брюки…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 4 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)