Сказители в один голос подчёркивали «вежество» (воспитанность) и особую образованность богатыря Добрыни, называя местом его рождения город Рязань. Имя, уходящее в сказочную древность, ему дала мать. И взрастила его до совершеннолетия, и не оставляла своей заботой в богатырской зрелости: «Да и спородила Добрыню родная матушка,/ Да взростила до полного возраста…/ А и будет Добрыня семи годов/ Присадила ево матушка грамоте учиться/ А грамота Никитичу в наук пошла,/ Присадила ево матушка пером писать./ А будет Добрыня во двенадцать лет/ изволил Добрынюшка погулять молодец…/ Со своей дружиною хороброю». Но и далее взрослеющий богатырь продолжал оставаться под опекой матери. Отца сказители ранних пластов былин даже не упоминают. От отца у Добрыни осталось только отчество, что вполне понятно, если принять во внимание неспокойное время зарождающейся государственности и высокой смертности в сословии воинов-дружинников. Пора нам назвать по имени матушку, подарившую сыну всю свою любовь – «честная вдова Амелфа Тимофеевна (вариант Офимья Александровна)». И сын отвечал ей взаимной любовью и привязанностью. Художественное полотно былин из добрынинского цикла оставило за рамками процесс традиционного материнского воспитания. Он и так был автору-народу известен в те времена. Мать пела младенцу колыбельные, лелеяла его, рассказывала сказки, приучала к реальным житейским испытаниям, острила ум-разум загадками, пословицами, поговорками, приучала к правильным манерам, короче говоря, «куда мати, туда и дитяти».
Традиционно на Руси мальчики семи лет отдавались родителями на учение. В предшествующем родовом обществе это были своеобразные «дома молодёжи», где детей ведуны-волхвы готовили к взрослой жизни (смотрите сказки типа «Хитрая наука), во время зарождения государства эту социальную обязанность стала выполнять семья. Появляются мастера элементарной грамоты, которых родители приглашают для дополнительного образования детей. Добрыня изображается сказителями образованнейшим богатырём, он не только «научился в хитру грамоту», он поёт и играет на гуслях, непобедим в тавлеях (шашки, нарды или шахматы), искусен в стрельбе из лука. И всё это благодаря материнской заботе и воспитанию.
Русские обширные просторы требовали письменных сообщений, «грамоток скорописчатых», и в учителях недостатка не было, но всё же это была грамотность упрощённая, как свидетельствуют берестяные грамоты. А персонаж былин Добрыня по воле сказителей владел и книжными, то есть школьными знаниями. Подобные знания можно было получить лишь в дворцовых школах и монастырских скрипториях (мастерских по переписке рукописей). Это вполне согласуется с мнением некоторых историков, что прототипом нашего героя является летописный Добрыня, дядя самого князя Владимира по материнской линии. Однако былинный Добрыня Никитич сказителями называется его племянником и совершенно не схож с одноимённым персонажем летописей.
Среди богатырей Добрыня – настоящий мамкин сынок. Она опекает его и в ранней юности, когда тот стал «похаживать». Так, в былине «Добрыня и Маринка» она спасает сына от девицы, как говорится, с пониженной социальной ответственностью. Дом Маринки в нехорошем, дурном месте. Она заманивает в него Добрыню Никитича и, применяя колдовские чары, пытается его соблазнить и женить на себе. Добрыня волей удерживает свою богатырскую плоть от соблазна. Тогда она оборачивает его «гнедым туром» и пускает в поле. Но Амелфа Тимофеевна также владеет хитрой наукой колдовства, она обращает Маринку Игнатьевну в «су-ку долгохвостую» (сорока) и освобождает сына от ведьмы, возвращая ему прежний вид.
Есть поэтический зачин в одной из старин («Васька пьяница и Кудреватко-царь»), идущий из первобытной глубины, но переосмысленный сказителями в духе новой современности, о высокой материнской любви и заботе о сыновьях. Для былины он избыточен, но терять такую жемчужину поэт-народ не захотел. Приведу её, как стихи, из-за необычайной красоты звучания:
Да уж как плыли туры через океан-море, Выплывали туры на Буян-остров, Им навстречу турица златорогая, Златорогая им турица, одношорстная, Уж как та ихна матушка родимая… «Уж мы были где, маменька, во Шахове, А служили мы, родимая, во Ляхове, Крашон Киев-от мы город тот в полночь прошли; Только видели мы в Киеве чудо чудное, Чудо чудное видели, диво дивноё: … Выходила тут душа да красна девица, Выносила святу книгу на буйной главы, А спускалась она да под круту гору, Забродила в синё море в полколен воды, Она клала святу книгу на алтын-камень, А читала святу книгу, слезно плакала… Безвременье велико повстречалося: Подошел под Киев город Кудреватко-царь… Потемнела ведь луна да вся небесная». Говорит тут турица златорогая: «Уж вы глупы туры, вы туры малые, А не душа выходила красна девица, – Пресвятая Мати Божья Богородица… Матери «провидчиво» знали, что их «глупым детям» предстоит жить в православной стране и готовили их к этой новой жизни.
Не всегда Добрыня следовал мудрым советам родной матери, о чём мы можем узнать из содержания былины «Добрыня и Змей» (А.Ф. Гельфердинг. Записано от П.Л. Калинина в Повенце, Карелия). Она повествует о первом подвиге этого персонажа художественного мира былин. Зачин эпического сказания таков: «Матушка Добрынюшке говаривала,/ Матушка Никитичу наказывала:/ Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич!/ Ты не езди-тко на гору Сорочинскую,/ Не топчи-тко там ты малыих змеёнышей,/ Не выручай же полону там русского,/ Не куплись-ко ты во матушке Пучай-реке, – / Тая река свирепая,/ Свипепая река, сама сердитая…». Сколько певучей нежности и любви в её словах, в уменьшительных суффиксах и уважительном отношении к богатырской дерзости всё в мире переделать по-своему. Но мать, истинная «берегиня» своего сына, не может даже помыслить, что её дитя подвергнется опасности, а сын, «он не слушал да родители тут матушки». Иначе сюжету не было бы развития, а дело богатыря – совершать подвиги.
Сначала Добрыня усомнился в правдивости материнских слов: «Эта матушка Пучай-река/ Как ложинушка дождёвая». И только это проговорил, как Пучай-река обернулась огненной мифической границей между миром людей и подземным, навьим царством: «Не поспел тут же Добрыня словца молвити, –/ Из-за первоя же струйки как огонь сечёт,/ Из-за другою же струйки искра сыплется,/ Из-за третьей же струйки дым столбом валит,/ Дым столбом валит да сам со пламенью./ Выходит тут змея было проклятая…». Если очистить текст от множества повторов, присущих устной словесности и усиливающих яркость впечатления, то по сюжету купающийся в реке Добрыня заныривает до самого дна, выныривает у другого берега Пучай-реки и безоружный, уже предчувствуя «кончинушку», находит «колпак да земли греческой» и повергает змея на землю.
Историкам эта византийская шапка не даёт покоя. Почему-то считается, что она символически свидетельствует о начале крещения Руси, а былинного Добрыню соотносят с дядей крестителя Святого Владимира. Возможно, тут сыграло роль сходство топонима былинной реки с рекой исторической (сравните Пучай и Почайна), в устье которой князь крестил киевлян в 988 году. Всё же истинно богатырское дело – очищать родную землю от древней «нечести». И обманные слова змея, который оказывается женского рода, матерью змеёнышей, склонившей Добрыню отпустить её («Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич!/ Будь-ка ты, Добрынюшка, да больший брат,/ Я тебе да сестра меньшая»), говорит не в пользу версии крещения. Змея прямо свидетельствует, что былинный мир уже православный: «Мне-ка не летать да на святую Русь,/ А не брать же больше полону да русского,/ Не носить же мне народу христианского». «Милость к падшим» (А.С. Пушкин) в характере русского человека, она вполне в духе материнского воспитания. Но нижний мир пропитан ложью, и, пролетая над Киевом, змея крадёт и уносит в свои норы племянницу былинного князя Владимира молодую Забаву.
Добрыня на пиру у Владимира Красное Солнышко получает от самого князя задание покарать похитителя и освободить Забаву, да заодно и весь полон русский. Направился Добрыня к своей матушке. А та уже идёт ему навстречу, чуя материнским сердцем беду: «Что же ты, рожоное, невесело,/ Буйну голову, рожоное, повесило?» Добрыня отвечает, что «накинул на нас службу да великую/ Солнышко Владимир стольно-киевский – / А достать было Забаву дочь Потятичну/ А из той было пещеры из змеиною». Тут обращает на себя внимание это «на нас», то есть у Добрыни нет сомнения, что им решать эту задачу вместе с матерью. Молодой богатырь не экипирован: «А нунь нету у Добрыни коня доброго,/ А нунь нету у Добрыни копья вострого,/ Не с чем мне поехати на гору Сорочинскую,/ К той было змеи нынь ко проклятую». Мать, честная вдова, не корит сына за юношескую беспечность, а напоминает, «какого он отца батюшки». И хотя тот погиб, когда Добрыня был ещё младенцем, осталось ему наследство: «Ты бери коня с конюшенки стоялую, –/ Батюшков же конь стоит да дедушков». Как Илья Муромец, Добрыня вскормил себе друга-коня «пшенною белояровой», заботливо напоил его «питиями медвяными», снарядился к походу, а матушка вручила ему помощника волшебного. Это то, что взято былиной из сказок, только платок заменён плёткой, более необходимым предметом в делах богатырских. Именно она в дальнейшем спасает героя, побуждая коня не допустить «кончинушки». Мифического зверя возможно победить лишь волшебным предметом, материнским подарком и благословеньем, это ли не знали певцы-сказители!
Для победы над змеем необходима ещё помощь высшей силы. И вот, когда уже хотел богатырь отступить, «из небес же тут Добрынюшке да глас гласит: «Ах ты молодой Добрыня сын Никитинич/ Бился со змеёй ты да трои сутки,/ А побейся-ко с змеей да ещё три часу». И не ясно, то ли мать с небес воззвала, то ли Бог, но победил Добрыня, а кровища змеиная разлилась, и не может её земля впитать. Стоит он в этой кровище и ужасается. И вновь помощь приходит с небес: «Бей-ко ты копьём да бурзамецкиим/ Да во ту же матушку сыру землю,/ Сам к земли да приговаривай…/ «Расступись-ко ты же, матушка сыра земля,/ На четыре на все стороны,/ Ты прижри-ко эту кровь да всю змеиную!» Так всё и вышло. Вывел Добрыня «полону русского» и «народу христианского», освободил и Забаву. В сказочном мире тот, кто освободит девушку, тот на ней и женится. Но только не в былинном! Это понимает и героиня: «За твою великую за выслугу/ Я бы назвала нынь другом да любимыим, –/ В нас же вы, Добрынюшка, не влюбитесь». Это и понятно, оба они – племянники князя Владимира и не по христиански им жениться. И Добрыня исключает даже тень сомнения: «Я есть роду христианского, –/ Нас нельзя назвать же другом да любимыим».
Так Добрыня вошёл в круг русских богатырей и встал на защиту рубежей Руси. Он вышел из-под опеки родной матушки («домой пошла, сама заплакала»), женился на полонянке Настасье, но в семейной жизни ни он, ни его жена счастливы не были. Не звучит в былинах о Добрыне ни тема героического сватовства, ни борьбы за женщину, за свою любовь, нет в них описания счастливых дней супружеской жизни. Семейная драма налицо. Всё достоинство поэтического образа Настасьи заключается в долготерпении, сродни верной Пенелопе, жены Одиссея, в ожидании мужа, в верности, которая чуть было не нарушилась по воле князя Владимира. Так автор-народ высказывает своё недоверие к тогдашнему государственному произволу.
Tags: Очерки Project: Moloko Author: Петров Виктор
