"Проведя, в очередной раз, бритвенным станком по своей мыльной щеке, Иван, вдруг, услышал знакомый женский голос у калитки:
- Ванечка! Привет! Как поживаешь? Давно я тебя не видела…
Нахмурив брови, мужчина повернул голову, посмотрел на Акулину злым взглядом и произнес:
- Чего надо? Шагай, давай, мимо моего двора к своему Самородку, пока цела."
После проводов в армию Андрея прошло три месяца.
Конец лета.
- Иван, добавку будешь?
Зинаида, помешивая деревянной ложкой в кастрюльке кипящее яблочное варенье, спросив, посмотрела на соседа, сидящего за ее столом.
Мужчина неспешно, очень аккуратно, подставляя под ложку горбушку хлеба, ел, в этот момент, борщ.
- Нет, Зина. Мне этого хватит. Спасибо, не надо.
После того, как Андрей ушел в армию, Иван теперь частенько заходит к Зине и Тане в гости. Как бы, просто по-соседски, но, по большей части, чтобы узнать последние новости о сыне.
Иван получил от Андрея, за все время его службы, только одно письмо, в котором его взрослый ребенок сообщил ему, что он выпустился из учебки, принял Присягу, и распределен для прохождения дальнейшей службы в танковую дивизию.
Иван, получив это письмо еще в июле, написал своим корявым почерком несколько строк сыну в ответ, на тетрадном листочке в клеточку, и принес его соседской девочке Тане, подружке Андрея, чтобы она вложила его ответ сыну в конверт своего письма, и отправила вместе со своим посланием.
Иван знает, что раз в неделю (а то и два!), эти друзья (сын Андрей и Танюшка) пишут и отправляют друг другу письма. Ну, вот Иван и решил, что он тоже будет, иногда, с Танюшкиными письмами, передавать привет своему солдату-танкисту. Ведь чем почтальоншу просить отправить письмо, «кланяться ей в ноги", уж лучше Тане отдать. Она точно отправит, и косо на него, одноногого, не посмотрит.
Так и появился у Ивана постоянный повод захаживать в дом соседей, ведь за чашкой чая (или тарелкой борща, плова, мясного рагу и т.д.), всегда гостеприимно предлагаемой Зиной ему, он узнает новости о сыне, и сам поддерживает с ним связь.
Так уж сложились его отношения с Андреем, что нет у них такой настоящей «отец-сын» тесной связи, и общаться Иван с сыном, напрямую, не умеет.
Не выходит, и все!
Ну, вот, что он может написать сыну в ЦЕЛОМ письме?
«Так мол и так, сижу дома, бью баклуши. От скуки двор вымел до соринки, крыльцо починил, окна сбираюсь до осени покрасить»
Разве интересно Андрею будет это читать там, в армии?
Нет. Лучше Иван вот так, пару слов с приветом, чиркнет на листочке, отдаст Танюшке, и она отправит вместе со своим посланием.
Так и сыну есть новости из дома, и самому Ивану на душе хорошо.
За эти три месяца он уже привык слушать Танюшкины рассказы о службе Андрея. Девочка не жадничает, не секретничает, и делится армейскими новостями и с ним, и со своей мамой.
Вот и получается, что ждут они теперь, все втроем, весточек от солдата Андрея Ветрова, обсуждают их за застольной беседой, радуются и переживают за парня, ведь первый год – самый сложный, надеясь, что дальше, на втором году службы, ему там, вдали от дома, точно станет легче.
***
Поставив перед мужчиной глубокую вазочку, с пока еще очень горячим яблочным вареньем, которое она только что убрала с огня, закончив кипятить его в очередной раз (женщина варит варенье три дня подряд, раз в день проваривая его на огне по нескольку минут после закипания), Зина произнесла:
- Возьмешь с собой. Как остынет, чайку попьешь.
Иван не стал отказываться от гостинца, и кивнув головой, поблагодарил и за это угощение заботливую и щедрую хозяйку, а сама Зинаида, присев за стол напротив Ивана, отпила холодной, чистой водички из кружки, и посмотрела на мужчину теплым взглядом, в душе радуясь за него.
Иван, расставшись еще на проводах сына с Кулёмой, изменился за это время. Его лицо посветлело, отеки под глазами спали. Без «хмельной продукции» Акулины Иван стал теперь смотреть на мир трезвыми глазами.
Всю жизнь стесняясь своего увечья, он привык жить затворником в своем дворе, и, оставшись сейчас без помощи сына, которого раньше всегда можно было отправить в магазин, и без заигрывающих подачек Акулины, Ивану теперь просто негде брать спиртного.
Зина думает, что и самому Ивану нравятся перемены в его жизни.
И она, надо заметить, не ошибается.
За прошедшие три месяца, из-за всех этих обстоятельств, Иван уже привык к своей другой, трезвой жизни, найдя в ней даже плюсы для себя: теперь не болит по утрам его головушка, и любая еда стала для мужчины вкусной. У Ивана повысился аппетит, наладился режим сна, и жизнь как-то, от всего этого, заиграла новыми красками. Одно то, что он уже неделю планирует тот момент, что ему надо как-то доковылять до парикмахерской, и состричь своё «вихрастое гнездо» на голове (Ивану не грозит облысение – у него, от рождения, густые волосы) говорит о многом.
Доев борщ, мужчина вытер губы о тряпичную салфетку, что лежала у него на коленях, и отставил пустую тарелку:
- Спасибо, Зина. Очень вкусно.
- На здоровье, Ваня.
Ответила хозяйка соседу.
Через несколько минут, поговорив за это время еще о ремонтах печей в домах (осень-зима скоро), Иван, пообещав свою помощь, отправился домой, а Зина, убирая со стола, осталась довольной этим разговором, ведь Иван – знатный печник. Он любую печь переложит так, что она будет отдавать весь свой жар в дом, и не будет "выбивать дым в комнаты".
Господи, надо срочно купить кирпича да глины с песком, пока Иван бросил пить, а то он сегодня трезвый, а завтра уже и неизвестно, что будет! Вдруг «сорвется», и не видать тогда мне ремонта печи, как своих ушей!
Вот так рассуждая, и заканчивая наводить порядок на кухне, Зинаида собрала себе обед, сложила его в сумку, и пошла переодеваться: через час ей уже пора выходить из дома, и идти на работу, на фабрику, во вторую смену.
Глянув на круглые часы-будильник на ножках, стоящие на полке, Зина нахмурила брови и качнула головой, почувствовав что опять начинает нервничать:
- Уже час дня! Сколько можно сидеть во дворе этих Громовых? Ох, Таня- Таня, и что ты прицепилась к этим городским? Книжки, тексты, печатная машинка… ЗАЧЕМ только тебе все это??
Искренне не понимая увлечения печатной машинкой и дружбы дочери с этими, как ей кажется, холодными людьми ("королевские особы" какие-то, что мать, что сын) Зинаида злится на дочь, но понимает, что если ей просто взять и запретить Тане общаться с Лилией Геннадьевной и ее красавцем-сыном «писакой», это будет только хуже.
Ничего, школа начнется, не будет уже у нее столько свободного времени. Глядишь, и отвыкнет скоро дочь от этих интеллигентов!
Так успокаивала себя Зина, и, вспоминая просьбу дочери купить ей печатную машинку на день рождения, все больше склонялась к мысли, что, может быть, надо сделать ей такой подарок.
Куплю я ей эту машинку, так и быть! Пусть лучше сидит дома и печатает, что хочет! Лишь бы во двор к тем людям не бегала!
Зина понимала, что в ней говорит сейчас материнская ревность, и это чувство было ей неприятно.
****
Таня сидела за столом, в тени листьев уже давно отцветшей сирени, и перепечатывала текст очередного рассказа Эдуарда Громова, а его мать в это время, Лилия Геннадьевна, была занята тем, что развешивала на «плечики» (вешалки) выстиранные вручную рубашки сына.
Таня, в какой-то момент, подняв глаза от текста, и проследив за действиями женщины, привычно восхитилась Лилией Геннадьевной.
Почему восхитилась?
А потому что у этой женщины Таня многому научилась, подмечая каждую мелочь в быту этой хозяйки.
Так, например, при всей своей ухоженности, Лилия Геннадьевна пользуется своей стиральной машинкой только для стирки постельного белья. Все личные вещи сына и свои, она стирает исключительно руками, готовя специальную мыльную пасту для этого. Из-за бережной ручной стрики все вещи этих людей не теряют своей формы долгое время.
Так же Таня уже точно знает, что мужские рубашки нужно сушить только предварительно одев их на вешалки, и застегнув на все пуговицы. Это необходимо, чтобы воротник рубашки и планка с пуговицами сохранили свою правильную форму.
Проследив, как Лилия Геннадьевна, одну за другой, развешала три рубашки на туго натянутую бельевую веревку, расположив их строго в тени (чтобы солнце не выжигало цвет ткани), Таня улыбнулась:
Нравится ей Лилия Геннадьевна.
Нравится своей неспешностью, женственностью, своей привычкой ходить дома нарядно одетой, а не щеголять в застиранных халатах, как это делают все женщины переулка Сиреневого.
Еще Тане нравится, что в этом доме чай подают в фарфоровых низких чашечках, с красивой росписью на бочках, и обязательно в паре с блюдцем. Нравится и то, что хлеб эта женщина режет тонкими пластинами (в доме у Тани принято отрезать от хлебной булки толстые (щедрые) куски).
Восхищается Таня и тем, что все белоснежные салфетки, используемые вместо бумажных салфеток в этом доме, обязательно крахмалятся после стирки Лилией Геннадьевной, утюжатся до идеальности (не хуже чем рубашки Эдуарда), и имеют на уголочке вышитые ее руками «вензеля»: красивые буквы Г&Э и Г&Л. (Громовы Лилия и Эдуард).
И даже свои и сына носки эта женщина тоже утюжит и хранит, аккуратно свернув «улиткой». И нет в этом доме понятия зашивать дырочки на носках. Малейшая потертость – и носки отправляются в специальную коробку, из которой они потом используются лишь как тряпки для мытья обуви.
И таких бытовых моментов, имеющих отличие от того, как заведено в их доме с мамой, Таня подмечает много, и перенимает их, запоминает, и потихоньку «внедряет» в собственном доме.
Мама, конечно, не всегда рада таким новшествам, называя их «буржуазными наклонностями», но Таня упорно подражает Лилии Геннадьевне, перенимая ее методы, и смешивает с тем, чему научила ее собственная мама.
Надо сказать честно, кое в чем Лилия Геннадьевна уступает маме. Так, например, Таня теперь точно знает, что еда, приготовленная ее мамой в сто раз вкуснее еды, которою готовят Громовы. И подушки у мамы лучше, и шторы на окнах красивее, и в доме у мамы светлее. уютнее и теплее, чем у Громовых. Это точно!
****
- Лилия Геннадьевна, я главу допечатала, пойду домой, а то маме скоро уже на работу надо будет уходить.
Произнесла Таня, вставая из-за стола, и Лилия Геннадьевна, посмотрев на нее, ответила ласково:
- Иди, конечно, Танечка. И спасибо тебе огромное за помощь. Не знаю, что бы я без тебя делала! Мучает меня давление все чаще и чаще. Все эти головокружения... Сажусь печатать, и буквы все сплываются, даже очки не помогают. А у Эдика сроки. В издательство надо сдать до конца августа. Пока тексты пройдут проверку, уже и зима наступит, а сын так хочет успеть издать новую книгу еще в этом году. Так что огромная тебе спасибо, Танюша, и от Эдуарда, за помощь. И кстати, сын хочет тебя отблагодарить, подарок готовит, но только ты меня не выдавай, что я тебе это сказала, хорошо?
Но Таня, услышав о готовящейся для нее благодарности, засмущалась и произнесла:
- Что вы, Лилия Геннадьевна! Я же просто так. Мне нравится печатать. Не надо мне ничего.
И, уже выходя со двора, вежливо попрощалась с хозяйкой:
- До свидания Лилия Геннадьевна! Я завтра, как только дома порядок наведу, полы помою, сразу приду к вам.
- Хорошо, Танечка. Спасибо. До завтра.
****
Акулина вышла на крыльцо и посмотрела на Николая, своего сожителя. С тех пор, как сошлась она с этим мужчиной три месяца назад, жизнь её стала похожа на сказку.
Только вот эта «сказка» иногда очень раздражает Акулину.
Аж, до белого каления раздражает! Как, например, прямо сейчас.
Радио, прикрепленное Колясиком (так Акулина зовет своего гражданского мужа) на стену дома, хрипя и заикаясь, вещало, в эти минуты, голосом диктора очередные новости, а сам Колясик, повязав ее цветную косынку на лоб и нацепив на грудь и пузо веревку с бельевыми прищепками (как бусы), поверх кухонного фартука (когда-то, года два назад, дочка Ирка сшила эту бесполезную вещь на уроках труда из цветастого ситца) развешивал на веревку выстиранное белье.
Мужчина, ни грамма не смущаясь, старательно растягивал, зацепляя прищепками, свои «семейники», вперемешку с ее рейтузами. Дальше пошли в ряд бюстгальтеры, ее и Иркины, а за ними, в ряд, носовые платки и рубашки самого Николая.
Акулина, вздохнув, повела взглядом по двору, и наткнулась на выстиранный Николаем ковер, развешенный уже на заборе.
И это еще не все переделанные Николаем дела.
Мужчина, с самого утра, уже съездил на рынок, привез продуктов. После этого он наварил мясного бульона, начистил овощей и позвал на кухню Акулину, велев ей доготовить обед, а сам взялся за стирку.
Акулина, поджав губы, сделала все, как он просил.
И ведь это же далеко не все: день только подошел к обеду, а это значит, что вечером Колясик придумает и себе и ей, и даже дочке Ирке еще какое-нибудь дело, и не даст никому покоя!
Простонав беззвучно, Акулина подумала про себя:
Скорей бы уже завтра наступило! Надоел со своими делами, хуже горькой редьки!
Завтра Колясик уходит на сутки на дежурство, и Кулёма ждет не дождется, чтобы наконец-то! отдохнуть и побездельничать хотя бы один день в его отсутствие! Она даже отгул взяла на работе, чтобы прочувствовать основательно этот сладкий «Вкус Свободы».
Кулёма страдает от такой бурной и деятельной жизни с Колясиком.
Ох, как она страдает!
И морально (покоя в доме нет!), и материально ( Коля - это не Иван, который делал ей каждый месяц отличную выручку, прибавку к зарплате, покупая ее спиртную «продукцию», и обогащая тем самым. Этот же мужик (свинство просто какое-то, честное слово) - настоящий трезвенник! Не соблазняется он ни на хмельное, ни на рыбу сушеную.
Беда, одним словом.
И вот сейчас, стоя на крыльце дома, и думая обо всем этом, Акулина решилась сделать одно дело. Страшновато, конечно, но делать нечего – надо рисковать.
Может хоть старый канал сбыта удастся возродить, если уж новый оказался таким….убыточным.
****
Следующий день
Иван стоял во дворе, под старой грушей, и упираясь пахом на небольшой столик, в столешницу которого врезана старая, ржавя раковина, брился, глядя в зеркало, прикрепленное к стволу дерева.
Один его костыль стоит рядом, прислоненный к этому же столу, а на второй он упирается подмышкой, сохраняя равновесие на одной ноге.
Проведя, в очередной раз, бритвенным станком по мыльной щеке, Иван, вдруг, услышал знакомый женский голос у калитки:
- Ванечка! Привет! Как поживаешь? Давно я тебя не видела…
Нахмурив брови, мужчина повернул голову, посмотрел на Акулину злым взглядом, и ответил:
- Чего надо? Шагай, давай, мимо моего двора к своему Самородку, пока цела.
Акулина, услышав такой неласковый прием бывшего, хмыкнула и ответила игриво:
- Колясик мой на дежурстве, между прочим, а я не просто так к тебе пришла, а по делу.
Иван, еще раз успев провести за это время станком по скуле, не поворачивая головы, спросил:
- По какому еще делу? Чё те надо от меня, Акулина?
И Акулина, передернув плечами, и приподняв одну бровь, произнесла сладким «лисьим» голосом:
- Вань…Я мириться пришла. Хватит нам с тобой врагами быть. Глянь, что я тебе принесла: рыбка сушеная, трехлитровая баночка пенного ячменного, а это, глянь, Вань,…
Иван все же повернул голову, и увидел, в этот момент, в руках у Кулёмы бутылку «сорокоградусной»
- … чтобы точно хватило нам с тобой хорошо посидеть, отдохнуть… былое вспомнить…))
И добавила еще более ласково и игриво:
- Я зайду во двор, Вань? Чего мы через калитку разговариваем, как не родные?...
*****
Спасибо за прочтение))
Путеводитель по каналу можно посмотреть здесь
