Ботаника, императрицы и экспансивное образование.
«Великая Финляндия до Урала» — это словосочетание вы, вероятно, слышали. Сегодня это своеобразный мем — и меметичен он, в первую очередь, своей реальностью. В нашем с вами мире действительно жили люди, отстаивавшие его справедливость и ратовавшие за его осуществление в объективной реальности. Сегодня я попытаюсь не скучно ответить на скучный вопрос — откуда оно взялось и как развивалось? Заодно прольём света на русско-финские конфликты вообще.
Впервые трогать эту тему мне пришло в голову, когда я прочёл годнейшую статью о Зимней Войне. Зная автора, я не удивился складности описания и общей приятности впечатления - однако где-то между строк торчал уголок покрова, который мне захотелось сорвать.
Во всей статье смутила меня одна мысль, кирпичиком держащая общее повествование о Финляндии 1920-1930-х годов. Камера, мотор:
“На северных рубежах цветет абсолютно враждебный финский, как бы это смешно не звучало, империализм, открыто декларирующий своей политикой уничтожение своего соседа, строящий укрепления и вооружающийся.”
Так что, помимо прочего, в статье я докопаюсь до части “империализм, открыто декларирующий своей политикой уничтожение своего соседа”. Почему? Потому что захватническая идея Великой Финляндии - которую часто называют первопричиной всех советско-финских войн - не была тем всепоглощающим зомби-вирусом, каким её любят рисовать. Не верите? Давайте разбираться.
Преамбула
К XVIII веку у финнов, как и у всех почти тогда, национальное самосознание крепко дрыхло. Крестьян с их древними рунами, как обычно, никто особо не спрашивал, а городская поп-культура не жаловала ни язык, ни традиции, засматриваясь вместо этого в декольте госпожи Швеции. Дети суми с емью и отцы финнов, обитатели Восточных Земель, культурно и политически варились в собственном соку, иногда всплывая пенкой шведоговорящих офицеров и чиновников. Но, примерно с середины XVIII столетия, их летаргический сон стал всё беспокойнее: то тут, то там вылуплялись из этих ваших университетов знатоки каких-то сельских диалектов, и тем эти диалекты были страшнее, что понятные. До финнов начало понемногу доходить, кто они такие в этом мире, столь привычный нам теперь концепт национальности давал в их белобрысых головах первые ростки.
Весь XIX век эти ростки бурно развивались, особенно хорошо процесс пошёл под крылом Российской Империи. Отожрав страну у шведов, Александр I образовал там Великое Княжество Финляндское, сходу начав там уникальный «конституционный эксперимент» — чем дал первый осязаемый толчок финнам в сторону самих себя. Раньше ты был никто, звать тебя никак, и дело твоё – нологе платить без выкрутасов. Теперь же ты гордый подданный Княжества, имеешь [список прав] и [список привилегий] в придачу. Кроме того, скорее в пику шведам, чем от любви к мультикультурализму, развитие и популяризация финского языка поощрялись с санкции государя.
Это триггернуло целую плеяду ждавших своего часа писателей - к середине XIX века финский язык, подобно ивриту веком позже, восстал из пепла времён и оформился во вполне рабочий язык. Хотя главным двигателем культуры исторически оставался шведский, его новоявленный конкурент стремительно набирал обороты. С рун пересели на латиницу, стержень Калевалы оброс национальной литературой, Сенат выпустил язык из беты в релиз и поставил на поток в светских школах… короче, Культура взяла Политику и Прогресс под ручки, и они хороводом завертелись вокруг пасторального финского пахаря. Которого по-прежнему особо не спрашивали.
В масштабе страны, к самому концу XIX века мы имеем довольно уютное, для финнов, положение вещей. Политически, они привыкли и освоились в своём автономном заповеднике, научившись отпинываться от царя-батюшки и генерал-губернаторов с их ограничениями. Культурка в Суоми цвела и пахла забористой комбой из национального эпоса, развивающегося языка, прочей прозы с поэзией, музыкой и зачатков национального символизма. Экономически, Финляндия наверное впервые в своей истории начала буйный рост: Санкт-Петроградский рынок сбыта притягивал магнитом своей неисчерпаемости, а льготное по многим пунктам положение Княжества в Империи позволяло рубить хороший гешефт. Задымили хлеба, заколосились фабричные трубы...
Фабула
Это время развития и расползания по Европе целого ряда институтов и идей, в диапазоне от коммунизма и социализма до антисемитизма и трезвенничества. И даже на их фоне одна концепция была настоящим властелином умов - концепция национального государства. Европейские державы и державочки нашли новое хобби - искать в себе национальную идентичность и, смазав ею старушку Экспансию, увлечённо рисовать на карте свои “естественные границы”... Слышите шорох? Это датчане заштриховывают себе Гольштейн. Позднее им пруссаки этот карандаш засунут кое-куда, ну да не об них сказ. Финны тоже были не лыком шиты, и тоже рисовали - но крайне важным отличием было то, что рисовали учёные. А не генералы. Геологи, натуралисты, этнографы и прочие прошарили, что территория по ту сторону границы по ряду показателей точь-в-точь такая же, как по эту. «Даже язык наш там понимают». Так пошто ж граница здесь?
В этом сакраментальном вопросе и кроется идея Великой Финляндии, которая к концу XIX века только начала формироваться. Важно понимать, что на тот момент вопрос был чисто академический — Великая Финляндия была теорией. Как Пангея, эволюция или антисептика. Изобретение этого понятия приписывают немецкому ботанику Вирцену, назвавшего так в 1837 году ареал типичных для Финляндии растений, и уже затем термин разошёлся по научному кругу. По мере того, как до лингвистов и этнографов доходила культурно-языковая близость финно-угорских народов, их переселение в далёкие времена из-за Урала и прочие неочевидные вещи, термин вобрал в себя и это значение: земля, на которой исторически проживают носители финно-угорских языков.
Тут стоит уточнить небольшой, но важный нюанс: финно-угорские народы действительно жили и живут на огромной площади, помимо Финляндии, вбирая в себя десятки народностей (карелы, ингерманландцы, квены, коми, эрзяне, эстонцы, ханты, манси, ненцы, вепсы и пр.) на территории России, тогда Российской Империи. Закономерно, когда «государственные» финны это поняли, в них начал крепнуть патернализм по отношению к «младшим братьям» — сродни таковому у русских по отношению к болгарам и сербам в то время.
Как и в случае братьев-славян, у братьев-финнов языковые и культурные связи закреплялись и посредством веры. Финно-угорские народности, обитавшие в зоне шведского владычества и влияния — в первую очередь Карелии и Ингрии — исповедовали лютеранство. Сохранению ими этой веры способствовала специфика российского императорского двора.
С петровских времён у российских императоров пошла мода брать себе в жёны немок-лютеранок — и Александр I, завоевавший Финляндию, не изменил традиции. Согласно т. н. принципу икономии, императрицы были обязаны принимать православие — несмотря на это, их происхождение в сочетании с влиянием позволяло поддерживать и защищать лютеранскую веру и на новой родине, что выражалось например в богатых пожертвованиях лютеранским приходам. Александр, под влиянием жены и новоприобретённых лютеранских провинций, пошёл ещё дальше. В 1819 была основана Государственная евангелическая генеральная консистория — орган, объединяющий в себе все лютеранские приходы Российской Империи наподобие Церкви. Всё время своего существования Консистория получала государственную поддержку, законодательную и материальную, что позволило лютеранам по всей России — в том числе представителям финно-угорских народов — остаться таковыми.
Почему они сами не растворились в православных? Тут дело не столько в Консистории и государевых червонцах, и даже не в финских пасторах, сколько в православной догматике. Тот же принцип икономии, который не давал императрицам сохранять веру в браке с православным царём, мешал и лютеранам попроще. Хочешь в брак с православным — сам становись православным. Разумеется, это означало разрыв целого ряда связей, в т. ч. семейных, и крестьянами не практиковалось. По обе стороны условной российско-финской границы имелись смешанные финно-русские деревни — там имелся финский конец и русский конец, которые веками сосуществовали, не смешиваясь. Так же это работало и в большем масштабе — с городскими кварталами, общинами, хуторами и пр..
В результате образовались и окрепли обособленные, никем не угнетаемые и государственно поддерживаемые лютеранские «пузыри» в сплошной православной массе. Вместе с верой они сохраняли язык, ремёсла, фольклор — поэтому к моменту прибытия финских наблюдателей «потусторонние» финны действительно крайне мало отличались от «своих».
В отличие от пресловутой Дании, в Финляндии политическая повестка вокруг научной теории оформилась далеко не сразу. Параллельно росла фенномания — местный разлив протонационализма, по типу славянофилов. Но даже там мыслей о переделе земель ещё не возникало. Сама государственность Финляндии была весьма условна — и те, кто был у власти и вокруг неё, не мыслили внешней политикой. Её не было, никогда. Получился парадокс: десятки лет финноязычные элиты задавались вопросом, почему две половинки разделяются именно здесь, проникаясь братскими чувствами к обитателям противоположной, при этом мысль об условности и подвижности границы консервативный коллективный разум долго отторгал.
Но она таки пробилась.
Когда именно - сказать трудно, но на рубеже веков эта мысль всё чаще проявляется в искусстве. В стихах и песнях, помимо общей лирической перспективы, различается чёткий привкус сомнения в положении вещей. Конкретно, в отношении Карелии начинают проскакивать слова “величие”, “освобождение” и прочие “единства”. Зарождается карелианизм — направление в искусстве, воспевающее природные красоты Карелии с акцентом на схожесть с финскими. Считается, что это была своеобразная ответка на политику русификации - когда финнов начали впервые по-настоящему ущемлять, особенно по языковому признаку, они обиделись и лишь подняли выше знамя своего национализма. И даже стали пырять им обидчика - в 1904 году генерал-губернатор Николай Бобриков был застрелен финским студентом, который затем самоубился, став героем для благодарных земляков. Следующий генерал-губернатор правила игры понял и на святое не покушался - но осадочек остался, и недоверие к восточному соседу начало свою эволюцию. Это отразилось и на идее Великой Финляндии — лакмус нейтральной научной концепции макнули в концентрированный национализм, и она стала приобретать идеологическую окраску.
Проснулся сам — буди соседа!
Следует сказать, что деятельность по соединению финских народов даже в годы русификации не заимела цели агрессивного расширения. Фенноманы — учёные, учителя, священники — были далеки от войны и политики, и выделяло их единственно небрежение государственной границей в пользу границ культурных и языковых. Речь шла о помощи карелам и прочим финноугорским народностям в землях Империи — а именно об образовании, воцерковлении и материальной поддержке жителей отдалённых поселений. Осуществлялось всё это со свойственным финнам долгосрочным планированием. Аж с 1880-х годов учеников учительской семинарии в Сортавала готовят к работе с карельским населением, в приграничных российских губерниях в ознакомительных целях всё чаще бывают подданные Княжества, появляются первые местные газеты на карельском и финском языках… От неуверенных попыток это пресечь финны закрываются императорским Высочайшим Постановлением от 5 марта 1883 года, согласно которому основным языком «Беломорской Карелии» признаётся финский. При этом инициатива финских просветителей всегда исходила «снизу» — по обе стороны границы всё вышеозначенное осуществлялось частными энтузиастами и их объединениями, без вмешательства финских властей. Пока что.
Революция 1905 года и Финляндии подвезла свободы - хотя казалось бы, куда уж больше - и Сенат взял курс на дальнейшую демократизацию. Финские женщины первыми в Европе и вторыми в мире получили право голоса, был принят некислый набор социальных законов и экономические реформы в защиту мелких собственников… Одновременно вздохнули свободнее и приграничные пан-финские движения. В 1906 году сформировался Союз беломорских карел — мощный проводник финского языка, лютеранской веры и демократических ценностей через границу Княжества и Империи. В Союзе состояло немногим более 600 человек, свыше 80% из которых проживали в Княжестве — на наши деньги этот иностранный агент развёл по обе стороны границы кипучую просветительскую деятельность. За полгода этой деятельности Союз открыл 8 финских школ, издал букварь и ряд брошюр, произвёл множество богослужений и организовал материальную помощь беднейшим из карел. Были открыты десятки библиотек, русская и финская литература активно переводилась на карельские языки…
Была ли эта деятельность успешной? Финская культура и язык, по понятным причинам, выглядели для карельского населения гораздо ближе и привлекательнее русского. На этом фронте губернские власти давно проиграли и признали это: даже самые авторитарные губернаторы вели отношения с карельскими общинами на их языке. Наиболее же активным полем для борьбы оставалась религия — и там имели место эпичные противостояния властей и финляндских активистов. К примеру, для противодействия лютеранским миссионерам олонецкий губернатор Протасьев в 1907 выкатил Карельское православное братство. Помимо образовательной работы и «противодействия финляндской пропаганде», Братство проводило и «наступательные операции» — были открыты издания и библиотеки Братства в Выборге и других поселениях по финскую сторону границы, агитировавшие за единение с Россией на православных началах. Издания публиковались на карельском и финском языках: после случая с Бобриковым насаждать русский даже духовникам резко расхотелось.
Против «пропаганды» стеной стоял и сам губернатор Протасьев: в 1909 году был уволен проповедник олонецкого лютеранского прихода «с намерением заместить его лицом немецкого или эстонского, но не финляндского происхождения», после чего губернатор энергично сопротивлялся попыткам финнов вновь занять это место, отклонив как минимум три финских кандидатуры. Финны отвечали соответствующе: в том же году некая лесопромышленная фирма отказала прошению местной епархии возвести православную церковь на своей территории — после чего построила на предлагаемом месте лютеранскую. Суровый карельский троллинг.
Вскоре и у самой матушки Империи дошли руки вставлять финнам палки в колёса: в 1911 году Столыпин поручил губернаторам Олонецкой и Архангельской губерний, а также финляндскому генерал-губернатору что-то сделать с усилением связей между финскими народами. Последний со своей стороны поручение продинамил, губернаторы же изловили самых ярых просветителей и сослали в Сибирь. Деятельность Совета была приостановлена. Финны снова обиделись — их подпольные собрания продолжились, а с началом Великой Войны финны всеми силами воспротивились участию в ней. Ну, или хотя бы не против немцев, с которыми очень выгодно торговать. Две тысячи наиболее радикальных финнов нелегально отправляются в Германию, чтобы получить там обучение по германским стандартам и дать начало националистическому движению егерей. Получив по лицу от экономического кризиса военных лет, Финляндия впервые всерьёз задумалась о незалежности…
...и как раз вовремя - посреди войны царь вдруг пропал с радаров, а какие-то временные чуваки тут же с перепугу выписали финнам справку на независимость. И полякам. И эстонцам. И вообще кому хотите, только не бейте. Так появилась новая страна, и она тут же начала метаться между Королевством, Республикой и СССР. Последние две опции оказалось невозможно обсудить мирно, в Финляндию перекинулся огонь гражданской войны.
Об этом завтра.
Автор: Даня Годес
