Очень много размышлений по итогу ваших комментариев к прошлой статье «Что не так с 20-летними?» Мы рассуждали, что повлияло на поколение, которым сейчас от 20 до 30 лет. Почему при довольно высокой самооценке и компетенциях их отличает неверие в собственное влияние на что-то и на кого-то, аморфность, апатия в продвижении изменений.
Все комментарии заставили задуматься. А один зацепил: «Вот это вот очень чёткое ощущение своих границ, на мой взгляд, и даёт неверие в свои силы. Ведь нужно сделать усилие сверх своих сил, а значит, нарушить при этом чужие границы. А как? Этому не учили. Наоборот – запрещали. Вот мама хулигана в группе детского сада так говорит про сына: "А что я могу сделать? Ведь он такой родился!" В её понимании воспитывать – нарушать границы ребёнка».
А ведь действительно, вполне возможно, что не только строй, в котором жили эти дети всю свою жизнь, но и вот этот родительский фактор тоже оказал сильное влияние. В Советское время было не очень принято разговаривать с детьми. Хотя гуманистическая педагогика формально продвигалась именно тогда, тем не менее Амонашвили, Соловейчик, Занков, Эльконин, Давыдов считались новаторами (хотя они всего лишь делали то, о чём давно писали Руссо, Пиаже), а если какие-то школы по ним и работали, это были редкие, нетрадиционные школы. Про это есть довольно подробная 4-серийная «документалка» от ВШЭ. Педагогов-гуманистов, чьи идеи так противоречили общей политике, в какой-то момент решили не трогать и даже дать им эфирное время на ТВ, чтобы показать населению и миру, что вот, у нас это есть и приветствуется. Массово, конечно же, в школы это не внедрялось, даже наоборот.
Вспоминаю моё поколение, 80-х. Гораздо чаще в школах и в семьях можно было увидеть воспитание через спускание детям инструкций и пристыжение, порой коллективное. Реже через дискуссию, рефлексию, обсуждение смыслов. Разговаривающие родители, уважающие личность ребёнка, безусловно, тоже были, но скорее это было исключением. Прекрасно помню, как мои одноклассники и друзья по летним деревенским каникулам, буквально разинув рот, всегда наблюдали за моими диалогами с родителями. У меня спрашивали мнение, мы дискутировали, я могла не соглашаться, а в ответ услышать: «Это твоё мнение, но я думаю иначе, и вот почему…» Мне разрешалось задавать абсолютно любые вопросы. Друзья говорили лаконичное: «Офигеть!»
Потом наступили 90-е. И разговаривать стало уже просто некогда. Семьи выживали. Учителя, часто голодные (отец моего мужа тогда умер по итогам учительской резонансной голодовки, случившийся в Ульяновске), уходили на рынки либо давали уроки по инерции. Самые талантливые (например, учителя математики, физики, уезжали). Тогда же рождались авторские и частные школы, но это опять же было единично, эксклюзивно и не для всех. Разговоры с детьми на это время почти прекратились. Кажется, тогда дети со взрослыми особо даже и не пересекались. Два максимально изолированных друг от друга мира, совершенно обманутые и испуганные взрослые и дезориентированные, оставшиеся сами с собой, дети. С середины этого периода как раз рождались те, кому сейчас от 20 до 30. Те самые, с кем особо не разговаривали. Возможно, у них в принципе нет этой парадигмы, что через слово можно влиять, что словом можно исцелять.
А потом пришли 2000-е. Базовые потребности, наконец-то, были закрыты, а границы, наоборот, открыты. Мы вспомнили о душе. Из всевозможных международных исследований и развитой на Западе self-help-индустрии нам сообщили, что у нас есть границы. Сообщили это и родителям тех самых детей, которым сейчас от 20 до 30. И вот они, наконец, выдохнув от голода и беспредела 90-х, к этому моменту имеют либо совсем малолетних детей, либо младенцев, у которых, оказывается, есть границы. Сообщили, что их нельзя нарушать и любое воздействие – это насилие. А как общаться ненасильственно – откуда же этим родителям знать? Началась другая крайность – «А что я могу?» Воспитание стало отождествляться с нарушением границ. Не у всех, безусловно. Но даже и сейчас я часто слышу именно эту дихотомию. Люди рассуждают так: вот вы до чего этими своими границами довели, породили детей-снежинок. Как будто есть только две крайности: насилие или вседозволенность. Про ненарушение границ через нормальный, здоровый, качественный разговор мы как будто только начали узнавать где-то с 2010-х, и в этой теме до сих пор непаханое поле, ещё учиться и учиться. Был ли шанс у нынешних 20-летних? Получается, они росли как раз у родителей, только оправившихся от 90-х, узнавших про границы, но не понимающих, как это реализовать на практике. К ним самим, к этим 20-летним, возможно, применили тактику: «А что я могу? А вдруг границы нарушу? Лучше тогда никак».
Кто-то из вас писал в комментариях, что это маятник. Сейчас он качнулся в совсем противоположную от насилия в общении сторону, породив вот этих 20-летних, не представляющих, что они могут на что-то влиять и что-то менять. А значит, есть надежда, что дальше маятник качнётся обратно, но уже с уменьшенной амплитудой.
А я вот ещё о чём подумала. Раз эти 20-летние росли у родителей, которые не понимали, что они могут сделать, не понимали, как разговаривать, но уже осознавали, что в их собственном детстве насилия было многовато и повторять парадигму своих родителей нельзя, значит, этих 20-летних, новых родителей прямо сейчас можно научить. Можно и нужно именно до них доносить про родительскую суперсилу, про силу слов. Что альтернатива словам насильственным, убивающим мотивацию, силу воли и желание выбора – это не молчание и бездействие, а иные слова. Поддерживающие, формирующие мышление роста, фокусирующие внимание на сильных сторонах и при этом здраво и спокойно сообщающие о слабых, над которыми надо работать. Я, кстати, заметила, когда веду курс «Волшебные слова» про обратную связь, именно 20-летние всегда впадают в ступор, когда мы учимся давать обратную связь по слабым местам. Им всем кажется, что мы этим обидим, раним и что лучше про это вообще не говорить. А это совсем не так. Разговор про то, что «пока ещё не» может быть взрослым и развивающим.
В общем, я в ходе этих размышлений поняла, что смотрю оптимистично в будущее. Есть шанс их научить, этих прекрасных, знающих себе цену, но пока не понимающих своего влияния, людей от 20 до 30. Установки можно менять, тем более в таком молодом возрасте.
Подумала, что буду делать я. Буду продолжать работать по установкам со своими собственными сотрудниками. Те, кто со мной давно, уже признаются, что во многом изменили отношение к собственной силе влияния. Буду продолжать работать с педагогами, теперь я все эти размышления учту для будущих встреч именно с молодёжью. Пожалуй, даже встрою в тренинги какую-то отдельную работу с осознанием своей субъектности. Ну и буду повторять, что сила слова может многое. Нет, не нужно быть экологичным и досконально подбирать слова всегда, каждую секунду и с каждым человеком. Не все ситуации и не все люди этого стоят. Но когда это важно (а наши слова детям, своим личным детям дома или своим ученикам в классе – это архиважно), для этого есть инструменты. Через бесконечные разговоры, рефлексию и обратную связь можно влиять. Я в это искренне верю. Если это будут делать все, кто верят в то, что человек – это субъект, агент собственной жизни, кто знает инструменты, то вполне есть шансы, что нынешние 20-летние освоят эти инструменты своей супер-силы, прежде всего, как родители. Как думаете?
Неравнодушных педагогов и осознанных родителей я приглашаю в Телеграмм-канал «Учимся учить иначе» и в привязанную к каналу Группу.
Книгу «Травля: со взрослыми согласовано» можно заказать тут.
