В холле стояла разукрашенная игрушками, фонарями и мишурой елка. Висящие на нитках кусочки ваты, хоть и слабо, но оживляли помещение. Людей было немного, но достаточно для того, чтобы все места у телевизора были заняты.
Ниже вы можете прочитать окончание повести «Три дня до Нового года». На канале «Стакан молока» мы публиковали её по главам. См. порядок публикаций:
Раздумья о неудавшейся жизни (начало) - см. здесь
Воробушка привезли - см. здесь
Бессонная ночь - см. здесь
Обманное счастье - см. здесь
Доктор Плетнёв - см. здесь
«Я только здесь и нахожу себе женихов…» - см. здесь
Мама Скребковой - см. здесь
Преображение Клавки - см. здесь
Окончание повести «Три дня до Нового года» см. ниже.
Отсутствие осужденной Галина обнаружила не сразу, а когда машина скорой помощи находилась уже за пределами города. Заведующий отделением и дежурный врач провалились будто сквозь землю, а ставить всю больницу на уши, бегая с пистолетом в руках, было смешно. Докладывать о происшедшем своему начальству она не спешила. Да и надо ли?! И так восемь лет без Нового года. Так все надоело, что дай ей сейчас рапорт об уходе, обрадовалась бы. Грея себя надеждой на удачный исход дела, Галина отправилась в холл на «Голубой огонёк». Почему-то хотелось встретить праздник в нестандартной ситуации, с неизвестными, полными оптимизма и жаждой жизни людьми, чего ей так не хватало. Встретит Новый год, а там – будь что будет.
В холле стояла разукрашенная игрушками, фонарями и мишурой елка. Висящие на нитках кусочки ваты, хоть и слабо, но оживляли помещение. Людей было немного, но достаточно для того, чтобы все места у телевизора были заняты. Больные находились в приподнятом настроении, как будто они были не в хирургическом отделении после операции, а в доме отдыха.
– Извиняюсь, можно местечко занять? – Семеновна пробиралась на первый ряд.
– А это согласно купленным билетам, – нашлась Мария Ильинична.
– Как это? Мне сказали, что телевизор бесплатно.
– Когда есть такие мужчины… – Агомаян галантно уступил свое место даме. Он вновь, вопреки запрету Владимира Михайловича, попал на «чужую» территорию.
– …как я, – продолжила за больного Марго. – От скромности не помрете.
– Ни от скромности, ни по-другому. Будем жить долго и счастливо и умрем в один день! Правда? – Агомаян похлопал Семеновну по плечу.
– Конечно, конечно, сынок, – поддержала она его.
– Что-то мужчин я здесь не вижу... – шепнула на ухо Марии Ильиничны Галина.
– Ну, так еще не вечер. Да… Вам трудно подобрать пару, но не боись! Ваша судьба в руках опытной свахи, – гордо ударила себя в грудь Марго.
– А что это Денис Маркович не отходит от Шурочки?
– Так у них роман. Шурочка от него аб-орт делала, – доложила вездесущая больная.
– Да что Вы!..
У кого-то в последнем ряду зазвонил телефон. Послышался приятный мужской голос.
– Алло! Да, я слушаю.
Невысокий мужчина вышел в коридор.
– А это что за объект?
– Это? Что-то я не припомню таких. Надо у Шурочки спросить.
***
Новый год неумолимо наступал. Часто человек ждет: где та черта, разделяющая его навсегда с неудачным прошлым? И Новый год для многих становится тем судьбоносным поворотом, за которым, как им кажется, их поджидает счастье. К сожалению, иногда вместе с неприятностями проходит и сама жизнь…
В новогоднюю ночь люди загадывают исполнения самых дерзких желаний, но в большом мешке Деда Мороза счастья, к сожалению, на всех не хватает. Кому-то достается жирный кусок, кому-то крошки со стола, а кого-то и до стола, где идет раздел счастья, не допускают.
Машина скорой помощи остановилась на Садовом кольце. Мимо пробегали молодые люди. С криками «Ура-а-а!!!» они выстрелили в небо, и оно озарилось яркими огнями.
Из машины, чуть покачиваясь, вышел Владимир Михайлович. Взмокшие волосы спадали на лоб, но внутри как будто все заледенело. Ему не было так холодно, когда он в первый раз потерялся в лесу и несколько часов кружил в поисках турбазы. Плечи его дрожали, и, казалось, ничто не могло его согреть. Только что на его руках скончалась девочка, за жизнь которой он боролся несколько дней. Плетнев возвращал людей с того света много раз, но здесь он впервые был бессилен.
Владимир Михайлович сел на корточки, достал сигареты, закурил. Белый халат контрастировал на фоне темного неба.
– Вот и все... Свой Новый год ты встретила на свободе. В Первопрестольной... – чуть слышно произнес Плетнев и, откинув окурок, добавил: – Финита ля комедия, Лера.
***
На медицинском посту висела новогодняя газета с тройкой резвых лошадей, Снегурочкой и Дедом Морозом, у которого за плечами был огромный переливающийся мешок с подарками. Стаканы с минеральной водой ждали всех желающих. Бурлящая вода напоминала шампанское, и даже тем, кому нельзя с газами, все равно брал символические бокалы, боясь сжать мягкие бока, чтобы не выплеснулось содержимое.
– Ура! – первой закричала Семеновна. – С Новым годом!!!
– Тихо, тихо! – делала вид, что наводит порядок, Шурочка. – Люди спят. И вовсе это не Новый год. Это проводы старого.
– Так еще и Новый год будет? – сделал удивленный вид Агомаян. – Хорошо живем! Ребята, я надеюсь, нет, я просто верю, что все плохое в нашей жизни позади!
– Правильно, надежда умирает последней! – поддержал его Исаев.
– Ре-бя-ты!!! – беззубым ртом кричала Клавка. – Ура-а-а!!! Не перелить бы…
Мария Ильинична и Галина все же старались держаться подальше от преобразившейся Клавки, но она всякий раз пыталась положить руку на плечо то одной, то другой благотворительнице.
– Разрешите тост? Гусарский! – нашелся Агомаян. – За женщин!
– Вы что-то ретиво погнали, – приостановил его Катарчук, который уже просто не мог находиться в стенах палаты и, как и все, верил в особенности встречи этого Нового года. – За женщин третий тост. Первый за здоровье.
– Все понятно, – быстро нашлась Семеновна. – Это как в том анекдоте...
Но Агомаян не дал договорить не унимающейся женщине.
– А я что говорю? За здоровье! За женщин! Наши жизни в их руках!
Последнее было адресовано Шурочке, которая от неожиданности залилась краской.
– И в наших! – хитро улыбаясь, добавила Галина и чокнулась с предпринимателем, поправляя халат.
Увидев под халатом погоны, Катарчук выплеснул воду на окружающих.
– Нет, вот этого не надо! – отступая назад, только и мог выдавить больной.
– А жаль! В нашем мире все делают связи, – многозначительно сказала охранница, подмигнув.
– С Но-вым го-дом! С Но-вым го-дом! – скандировал, как на демонстрации, возбужденный Исаев.
Шурочка была бессильна сопротивляться выплеску радости и счастья, которые исходили из каждого горящего, как лампадка в ночи, сердца. Она хотела уйти – подальше от возможной нахлобучки, но Исаев ее остановил.
– За жизнь! Сестричка, можно с Вами на брудершафт?
– Я при исполнении! – испуганно вскрикнула Шурочка, заливаясь краской.
– Тьфу-ты…Так это газировка? – фыркнула недовольно Клавка.
– А что ж ты думала, тебе спиртяги нальют? Губу раскатала! – Галина знала, как поставить подобных на место.
По телевизору зазвучал вальс – любимый танец Агомаяна.
– Дай Бог не в последний раз, – Агомаян изогнулся в глубоком реверансе перед Марией Ильиничной.
– Конечно, Вы хотите сказать: «Дай Бог не последнюю»? Так это попозже. У меня в палате имеется... – игриво шепнула ему на ухо женщина.
Агомаян был на полголовы ниже Марии Ильиничны, к тому же прихрамывал, но это их нисколько не обескураживало. Какие могут быть условности здесь, когда люди смотрели в лицо смерти?
– А Вы не хотите меня пригласить? – набилась к Катарчуку Галина.
Катарчук сконфузился и стал нервно теребить пальцы.
– Да что Вы?!.. Разве можно... В таком-то положении?
– О женщине говорят «в положении», когда она должна родить, – нашлась Семеновна, показывая на свою стеклянную колбу. – Вы тоже скоро родите. И все, как говорится, устаканится.
Лицо предпринимателя озарила улыбка; сразу же прошли напряжение и скованность последних месяцев.
– Вы действительно так думаете?
– Конечно. Так что ничего не бойтесь!
– А мы что стоим? – недоумевающе обратился к Шурочке Исаев. – Уже все танцуют. Некрасиво получается…
Шурочка хотела возразить, но больной опередил ее:
– Только не говорите: «Я при исполнении».
Шурочка от души посмеялась его находчивости.
– Как откажешь такому мужчине?!
Все больные кружились в танце. Женщины, которым не хватило пары, танцевали друг с другом.
– А Вы шож сидите? – Клавка подошла к сидящему у телевизора Фролычу. – Я тож не хочу. Да ну его… Лучша телевизер поглядеть.
– Эх! Я в Ваши годы… О, я в Ваши годы такие кадрили выкидывал… – начал в ярких красках вспоминать Фролыч.
***
Надежда была одна в палате. Идти в холл к телевизору, где шумели выздоровевшие в одночасье больные, не хотелось. Усталость и нервное напряжение последних дней давали о себе знать. Надежда поставила на тумбочку фотографию Лерки. Вот ее уже и нет, а слова так и звучат эхом: «Мама, прости! Мама, мама, прости!» Это то, что глубоко сидело в этой девочке, и только бессознательное состояние помогло выплеснуть тайное, сокровенное наружу.
На краю погибели рядом с Леркой были не любимый человек, не подруги или зверюги-охранницы, а мама, которой так не хватало ей с детства. Девочка-подросток просила прощения за черствость, жестокость по отношению к той, которую, несмотря ни на что, ждала. «Мама, мама, прости!» – эти слова летали по комнате, исчезая и с новой силой накатываясь на уставшую женщину.
Где-то вдалеке раздался звук, похожий на звон колоколов. Надежда очень удивилась: откуда эти звуки могли исходить? Ведь в округе не было ни одного действующего храма. Звуки приближались и удалялись, как ранее приближалось и удалялось урчание батарей. И тогда Надежда поняла, что так заголосила волчица. Это ей нестерпимо плохо где-то там вдали. Холодный пот покрыл тело. «Нет, не надо! – попросила Надежда у кого-то невидимого. – Пусть Лерка остается с ней. Только бы все было хорошо... Только бы все хорошо было...»
В первый раз женщине захотелось помолиться, попросить у Всевышнего в будущем году здоровья за Лерку и за себя, за своего будущего ребенка. Она встала на колени и, собрав в щепоть пальцы, обратила свой взор на угол, где у бабушки располагалась божница.
– Господи, подай этой девочке... – Надежда хотела сказать, Лерке, но потом остановилась и как можно увереннее выговорила, – Ве-ре здоровья, счастья, мира и добра.
Надежда пожалела, что она не знает ни одной молитвы, что и иконы у нее нет, да и креста на шее тоже. После смерти Алеши она несколько раз заходила в церковь, но это не стало для нее привычкой, необходимостью. После длительного атеистического прошлого общество с трудом проникалось духом православия. Это касалось и Надежды. С детства церковь ассоциировалась у нее с какими-то темными силами; порой и переступать порог храма было немного страшновато.
Но сейчас Надежда ничего не боялась. Она говорила и говорила, чувствуя, что ее слышат, что ее понимают. Слезы, которые катились по щекам, стали высыхать, и появилось ощущение легкости и приподнятости, как будто камень сняли, что не давал ей дышать полной грудью.
***
Вслед за Владимиром Михайловичем из машины вышли все. Мать Лерки осталась наедине с дочерью. Женщина с упрямым взглядом до сих пор не могла осознать, что потеряла ребенка. Навсегда. Она так долго шла к дочери из своего темного прошлого, пробиралась, как по тоннелю, на светлый огонек. Так долго ходила вдоль оград с колючей проволокой, вымаливая свидание, так долго плакала после них, если они все-таки случались. Неужели все это напрасно? Неужели обретенное дитя она вновь потеряла?
– Вера, Вера! Верочка, ты меня прости!.. Моя хорошая... Я так перед тобой виновата! Вера, Вера, ты слышишь?
Все, что было в последние годы смыслом жизни матери, что составляло цель ее трудного пути, – все рухнуло в одночасье. Мать рыдала на груди ребенка, и никто не мог ее остановить. Эта мужественная женщина, пережившая в жизни многое, была выше сантиментов. Она крепкая, как кремень, рано потерявшая мать, не знала любви и ласки и не могла дитю это подарить. Женщина, ранее не считавшая нужным просить у дочери прощения – ее приезд и был покаянием, вымаливала:
– Прости, прости, если можешь... Только... не умирай! Я прошу тебя, не умирай!!!.. Как же я без тебя буду? Ты меня слышишь! Вера-а-а!!!
Мать зашлась в кашле. И вдруг она почувствовала (или ей показалось?), что кто-то тронул ее волосы. Она подняла голову. Пальцы Веры едва шевелились. И сейчас на фоне белой простыни это было отчетливо видно. Матери вдруг стало страшно. Вдруг это наваждение сейчас растает. Вдруг слабый импульс пальцев прекратится, как прекратилось биться сердце дочери несколько минут назад. Она сидела неслышно, боясь дышать, и вдруг слух уловил еле слышное.
– Ма-а... – ма-а-а!
Мать вздрогнула, наклонилась к Вере, взяла ее руку в свою горячую ладонь.
– Прос-ти... – Вера перевела дыхание и слабо добавила, – ме-ня...
***
Надежда устроилась на кровати Веры, не выпуская из рук ее фотографию. За окном толпились снежинки, желая согреться. Вьюга придавала новогоднее настроение. Под бой курантов хотелось побыть с этой девочкой, с которой она за короткое время сроднилась.
В палату вошла Семеновна.
– Фу-х, что-то я устала. А расшумелись-то как... Голова кругом, – она выпила таблетку. – А ты что сидишь? Вставай, вставай, нечего киснуть. Как встретишь Новый год, так его и проведешь.
Под звуки курантов крики «Ура-а-а!!!» наполнили все отделение, проникая даже в отдаленные уголки. Надежда и Семеновна чокнулись соком, смешанным с газировкой, и загадали желания.
– А ты чувствуешь, чувствуешь, как звенит! – шутя заметила Семеновна. – Настоящий хрусталь! Смотри не перелей.
После опустошения содержимого «бокалов» Семеновна перешла к развлекательной части.
– А мы сейчас знаешь что, давай-ка будем танцевать. Вся танцплощадка наша. Забацай-ка мне, девочка, чарльстон или твист на худой конец. Нечего, нечего за бок держаться, страдалицу из себя изображать. У нас все путем! Откинем костыли – и вперед!
Семеновна, пытаясь развеселить соседку по палате, смешно дергала своим животом, придерживая выводную колбу.
– Нет, что ни говори, а здесь веселее. Ни в чем себе не отказываешь...
От смеха у Надежды появились колики в боку. Увлеченные танцами, они не сразу услышали посторонний звук. Через некоторое время он повторился. «Кто-то бросает в раму снежком», – подумала Надежда и побежала к окну.
Сквозь просвет в окне она увидела еле заметную мужскую фигуру. На темном фоне деревьев ее выдавал белый воротник. У Паши не было куртки с белым воротником. Это мог быть тот же наркоман, желающий заполучить очередную дозу. Но каким-то внутренним чутьем Надежда почувствовала: «Паша! Это Паша!»
Из двух окон в палате открывалось только то, где спала Лерка. Надежда, наступая на кровать, залезла на подоконник.
– Ты куда? Надя, вернись, я все прощу! – артистично, припадая на колено, кричала ей Семеновна.
– Семёновна, кончай, швы разойдутся.
– А иголка на что?
Форточка долго не поддавалась открыванию, и только сильный рывок помог сдвинуть ее с места. Надежде нельзя было делать резких движений, но она уже ничего не боялась. Свежий ветер с острым запахом хвои и талой воды поцеловал лицо больной. Тело наполнилось хмельным ощущением счастья, свободы и весны. Распахнувшийся мир был совершенно нов и неузнаваем. «Скоро весна! Совсем скоро!...», – с радостью поняла Надежда.
Мужчина в куртке с белым воротником отделился от березы.
– Наденька! Привет! С Новым годом! – раздался до боли знакомый голос. Этот голос она бы узнала из тысячи. – Ты извини, я не мог тебе сообщить. Меня срочно отправили в командировку. И мы там застряли... А тебе Санька не сообщал?
Решетка, разделяющая их с Пашей, раздражала, и Надежде хотелось разогнуть эти металлические прутья, вырвать их с корнем. Паша что-то говорил в оправдание, но это уже не имело значения. Надежда прервала его – ей вдруг захотелось сказать очень важное, без чего невозможна жизнь:
– Паша! Меня скоро выписывают! У нас будет ребенок! Девочка! Мы назовем ее Вера!!!
Tags: Проза Project: Moloko Author: Лосева Н.
Рецензия на эту повесть здесь
