После перевязочной Надежда уснула, провалилась в сладкую негу – дала о себе знать бессонная ночь. Во сне ей снился Пашка. Он был в каком-то белом пуховом одеянии, как облачко плавал вокруг и все никак не приближался. Как давно она его не видела! Как захотелось прижаться к нему, рассказать о своей радости – она скоро выпишется! Сейчас бы все ему простила: и его отсутствие, и выпивки. Но он, приближаясь, растворялся, а потом вновь белое облачко появлялось на горизонте. И все начиналось сначала…
Когда Надежда проснулась, то удивилась тишине в палате. После несмолкаемой болтовни Галины было непривычно тихо. Возле кровати Лерки сидела спиной ко всем какая-то женщина в белом халате. Надежда подумала, что прислали замену охраннице, но когда подошла ближе, то поняла, что она с гражданки. Глаза их встретились, и Надежда узнала глаза волчицы Акбары, которая, чуть что, прыгнет на защиту своего ребенка. Она все поняла, и, не смея противостоять, удалилась в свой угол.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Позже Надежда кляла себя: почему она не продолжила обихаживать Лерку, почему перестала обмахивать ее полотенцем, делать уксусные компрессы? Почему, в конце концов, не сказала об этом ей – этой женщине, которую и матерью трудно назвать. Возможно, эта посильная помощь, эта капля в море стала бы той спасительной соломинкой, которая бы совершила чудо.
Больная издалека наблюдала за ними. Иногда Лерка открывала глаза. Надежда чувствовала, что девочка узнала мать – ту, с которой никто не хотел говорить то ли от пренебрежения, то ли от нежелания разрушить хрупкость их личного пространства. Лерка не отворачивалась от нее, она что-то шептала; пальцы нервно вибрировали по пододеяльнику, и ток бегал по ним. А когда они были в руках матери, то на душе у Надежды почему-то становилось радостно и покойно, как бывает у людей, обретших вдруг пристанище среди бури. Как будто это она, долго шедшая в холод под проливным дождем, нежданно встретила на своем пути теплую сторожку. И Надежда была рада их примирению, прощению и принятию Леркой своей матери. Это была для девочки победа – победа над самой собой. Жаль, что она далась такой ценой.
Надежде вспомнился другой день Победы, который они встречали в том злополучном майском походе. Накануне праздника группа причалила к огромной поляне в окрестностях города Черновцы. Вдалеке торчали остовы труб, высоковольтные опоры линии электропередач, крыши домов, а здесь, на подступах к городу, расположился палаточный лагерь, где отдыхали перед поездом многие. Туристы из разных городов и весей необъятной страны, из разных республик и государств со своими флагами заполонили огромную поляну под городом. Она напоминала бурлящее море, выходящее из берегов.
Горный Черемош, петляя в горах, вышел на равнинную часть и отдал свои воды другой реке под названием Прут. Для многих, особенно опытных, туристов спокойная вода Прута была скучна, а Надежде нравились эти широкие заводи. Они напоминали ей чем-то горное озеро, в которое смотрятся, как в зеркало, красавицы-горы. Ей хотелось затеряться в этих заводях под раскидистыми ветками старых ив, хотелось спрятаться от всех вместе с Пашкой. Но после причаливания к берегу он куда-то исчез, и Надежда пошла в город вместе с девчонками.
Черновцы покорили своей необычностью. Все здесь было неповторимо: и старинная архитектура, и мощеные камнем улочки, и свисающие со стен зданий плющи. Названия улиц, площадей, вывески на улицах, магазинах – все было написано на чужом языке. Уже одни названия: Буковина, Черновцы, Ивано-Франковск кружили голову.
Надежда знала, что этот город был съемочной площадкой для многих фильмов. Недавно здесь ставился фильм по роману Вальтера Скотта «Айвенго», роману, который Надежда с детства перечитывала не раз. И вот она на улочках, где разворачивались события исторического романа. Главного героя играл популярный артист Борис Хмельницкий, а баллады к фильму написал сам Владимир Высоцкий. Об этом она узнала из журнала «Экран» еще задолго до похода.
Девушка ходила по улочкам и не могла понять, где здания семивековой давности, которые могли бы стать декорациями к фильму. Каждое строение имело свое лицо, сверху украшенное особым «головным убором», присущим только ему. Это была то строгая фуражка с кокардой – и здание важное, времен классицизма, то игривый кокошник на доме времен барокко, то шляпа сапожком на эклектической постройке. Но древних сооружений, которые могли бы стать иллюстрацией к фильму, она не находила. Тем не менее Надежда чувствовала дух истории, и иногда ей казалось, что из-за поворота вот-вот появятся храбрый Айвенго и его возлюбленная Ровена. Надежде хотелось запечатлеть на память этот уникальный, полный романтизма город, и они с Татьяной, пользуясь случаем, фотографировались и фотографировались, пока не кончилась пленка.
Чужая речь слышалась повсюду, и было такое ощущение, что ты на время попал за границу, о чем и мечтать было нельзя. Здесь были и украинцы, и молдаване, и румыны. В парке на летней эстраде в честь дня Победы давали небольшой концерт. Ансамбль в национальных костюмах танцевал закарпатский танец «Гуцулочка». На лавочке у выхода из парка немолодая женщина грустно пела на молдавском языке песню из репертуара Надежды Чепраги. Какие-то молодые мужчины, по всей видимости румыны, искали дорогу, спрашивая у всех на ломаном русском. И радостно было слышать разноязычную речь в этот день, в день Победы, который объединил народы одной на всех радостью. В воздухе витало настроение праздника, и, несмотря на хмурые тучи, на душе было светло.
Надежда старалась не думать о Пашке, не искать его глазами в толпе гуляющих. Но вечером костер объединил их, и она уже не могла шелохнуться, слушая «Милая моя, солнышко лесное...» Эти слова, казалось, адресованы были только ей. Этот голос, эта полуулыбка вселяли веру в чудо. Его глаза были устремлены к ней, и не было такой силы, которая могла бы разорвать эту невидимую связь.
Но все испортил Николаич, как он любил это делать в самые неподходящие моменты. Он долго о чем-то говорил с каким-то чужаком, а потом обратился к группе. Надежда сначала не поняла всей сложности момента, она продолжала по-прежнему завороженно смотреть на Павла. Потом услышала непонятные слова «радиация», «дозиметр», «счетчик Гейгера». Человек прибалтийской внешности с акцентом рассказывал последние новости, то, что, из-за отсутствия связи в горах, они не могли знать. Оказывается, пока группа была оторвана от окружающего мира, все человечество переживало катастрофу. На атомной станции в Чернобыле произошла авария – разрушился энергоблок. Радиоактивные частицы разлетелись на сотни километров, принося людям беду, коверкая их жизнь.
Прибалт показывал небольшой прибор, измеряющий радиоактивный фон. Счетчик Гейгера действительно зашкаливал. Уже несколько дней сведения о катастрофе были достоянием всего мира. Незримый враг наступал. Он пронизывал все окружающее пространство: прятался в лесу, распространялся во все стороны от горящих поленьев, растворялся в воде, которую они, нефильтрованную, пили из реки. И эта трагическая весть пришла к ним в светлый праздник – день Победы, 41-ю годовщину. Какая зловещая цифра – 41... В 1941 году началась война, и через 41 год после Победы вновь ее продолжение... Как хрупка жизнь! Только отпраздновали Победу, скрестили кружки за мирное небо над головой, а теперь вновь война с новым врагом.
Как давно это было – почти полтора десятилетия! Уже нет и прежней страны – СССР, а отзвуки Чернобыльской трагедии сидят острой занозой и не хотят утихать.
***
До Нового года надо было сделать многое не только заведующему отделением, но и рядовому медицинскому составу. Шурочка должна была закончить все назначения врачей, простерилизовать инструменты, разложить лекарства для больных, да и о праздничном столе стоило подумать. А тут еще эта тяжелая девочка...
Пока было времечко, медсестра решила заняться лекарствами. Шурочка так была сосредоточена на праздничных хлопотах, что работа никак не ладилась. Пребывая в своих мыслях, она клала в стаканчики то не те таблетки, то те, да не в тот стаканчик, то забывала, чем отсутствующие лекарства надо заменить. Приближающийся Новый год – а он необычный – хотелось встретить по-особенному. Как встретишь его, так и проведешь. И это касалось не только наступающего года, но и нового столетия, нового тысячелетия, без преувеличения сказать, всей последующей жизни. Дежурство в этот день с Денисом Марковичем не давало возможности спокойно заниматься делом. Она прикидывала, что скажет ему в новогоднюю ночь, как он на это отреагирует. Да и надо ли что-либо говорить?! Может, оставить все как есть, хотя это мало устраивало Шурочку.
В это время мимо поста проходила разукрашенная яркой косметикой Марго. Под мышкой у нее был увесистый пакет. Шурочка знала, что больная спешила в третью палату. На протяжении дня она несколько раз видела ее вместе с Галиной в коридоре.
– Это что у Вас, Волкова? – остановила ее Шурочка.
– Да так. Шмотье всякое.
– Вы разве не знаете, что все вещи должны находиться в гардеробе? – как можно строже спросила медсестра.
– Извиняюсь, Шурочка, – недоуменно похлопала ресницами Марго. – Я думала, что в связи с праздником можно будет… Я тут посоветоваться с девчатами хочу.
– С какими девчатами? – сделала недоуменный вид Шурочка.
– Да вот из третьей палаты. Модистка.
– Какая еще модистка?
– Ну, новенькая такая. Офицерша.
– Какая она Вам офицерша? Она всего-навсего старший сержант.
– Да шут бы эти должности побрал. Шурочка, ну, как я Вам сегодня? Только честно, а? – Марго указала на лицо.
Шурочка, привыкшая ко всякого рода макияжам, спокойно отнеслась к вызывающему гриму больной.
– А что? Клево. В духе «А-ля фуршет!»
– Вот-вот. Ха-ха… фуршет… То, что нужно! – обрадовалась Марго и направилась по намеченному курсу.
– Волкова, идите, пожалуйста, к себе. Там тяжелобольная, нужен покой, а вы ярмарку хотите устроить. Идите, пока Владимир Михайлович Вас не увидел. Не дразните гусей.
Марго застыла в недоумении.
– Пакет здесь оставьте, а эту свою офицершу можете к себе пригласить. Разрешаю.
***
Марго приоткрыла дверь в третью палату и, прислонив палец к губам, тихо произнесла:
– Товарищ сержант, можно на минуточку?
Товарищ сержант при матери подопечной не могла безмерно болтать, но и пребывать долго в молчании тоже не могла. Увидев в дверях Марию Ильиничну, ставшую за короткое время хорошей знакомой, она с радостью направилась к выходу. Но Семеновна не могла просто так отпустить визитера. Она завела в палату больную, которая ошеломила присутствующих своим видом. Марго, не поддаваяь старости, переливалась всеми цветами радуги. Веки были накрашены ярко-зелеными тенями и сверху покрыты блеском, который переходил на скулы. Губы также блестели от жирной ярко-красной помады. Лак на ногтях тоже был яркий и переливающийся. На голове не было привычной косынки, которую правила предписывают носить в больнице, волосы начесаны и сбрызнуты лаком. В ушах белые блестящие клипсы и такие же, под жемчуг, бусы. Больничные тапки заменены на туфли на каблуке.
– Ну, девочка моя, мы тебя поставим в середину и будем вокруг хоровод водить, – пошутила Семеновна, оглядывая Марго.
– Тошно, тошно, – шепелявила своим беззубым ртом Клавка. – Ты у нас за новогоднюю елку бушь.
– Мне однажды Дед Мороз Елку из лесу принес. Напросился помогать И остался ночевать... – в своем репертуаре выдала частушку Семеновна.
– Мне Шурочка сказала, что мужики сразу оценят.
– Оценят, оценят. Вчера большие по пять, а сегодня маленькие, но по три... – не унималась Семеновна.
– Спасибо, обрадовала! Вы лучше посоветуйте, в чем мне Новый год встречать. Вот так? – Марго расстегнула халат и предстала в синей юбке и розовом блузоне с бантом, – или… или… У меня есть такое обалденное платье! Со стразами.
– Да что ты?! – ахнула Галина, питавшая слабость к нарядам. – Со стразами?!
– Здесь нельзя, – шепнула она на ухо Галине и указала на Лерку. – Так что лучше ко мне.
– Конешно, конешно, – поддержала ее Клавка.
***
Делегация во главе с Марго громко шла по коридору. Посмотреть на сногсшибательный наряд вызвалось только два человека: Галина и теряющая на ходу тапку Клавка. Из холла к ним присоединились Лидия Аркадьевна и Павловна из четвертой.
– А что, что-то дают? – пытала Марго Павловна.
– Нальют, нальют, – пошутила Клавка.
Увидев делегацию, Шурочка быстро нашлась:
– Товарищи, я не против сборищ… Вы только поменьше ходите по коридору. Заведующим отделением будет ругаться.
– Так, – потирая руки, вошла в палату Галина. – И где это платье со стразами? У меня было одно, но потом... Потом пришлось продать. На одно пособие на ребенка не проживешь.
– А у меня было наоборот. Мне его муж подарил. Но я его совсем не носила. После родов как начала поправляться, так и все... – грустно вздохнула Лидия Аркадьевна.
Марго раскрыла пакет.
– Это? – брезгливо поддела мизинцем платье Галина. Она представляла себе его совсем другим.
– А что, не нравится? – смутилась Мария Ильинична.
– Темноватое какое-то.
– А, по-моему, неплохо, – поддержала больную Павловна. – Как же вечерние платья шьют? Совсем черные.
– Так то черное платье, а это темно-фиолетовое.
– Ну и шо ж. Зато блястит!
Клавка решила рассмотреть платье, но Марго выхватила у нее наряд и положила в пакет.
– Так что, мне, получается, лучше в кофте встречать?
– Лучше вот так, – Галина выбрала первый вариант.
– Да что вы! – замахала руками Павловна. – Машенька, – непривычно она назвала Марго по имени, отчего последнюю передернуло, – платье, только платье! Разве можно платье сравнить с блузкой или кофтой?
Марго опять достала платье из пакета, приложила к себе и покрутилась перед зеркалом.
– Я в этом платье еще с Николаем Николаевичем познакомилась… Три года назад. Ладно, платье я первого числа надену, а Новый год буду встречать в кофте с юбкой.
– Нет, ты надень, надень... – не унималась Лидия Аркадьевна.
***
Когда увозили Лерку, Надежда шла за каталкой, вытягивая шею и стараясь напоследок еще разок увидеть ее, запомнить это бледное лицо, на котором брови казались черными, как смоль. Было непонятно, почему нет Галины и почему у всех такой молчаливый вид. Возможно, она подойдет, но стука каблучков охранницы не было слышно. Все молчали. Даже мать и та старалась не говорить. Она прижимала к груди вещевой мешок дочери и беззвучно трясла головой.
Реанимация находилась прямо по коридору, но каталка проехала мимо и свернула к лестничному пролету. Значит, в другое отделение или... или, может быть, в другую больницу. Надежда не знала, радоваться этому или огорчаться. Состояние больной было критическим. Оставлять здесь – значит лишить шанса на выздоровление.
Владимир Михайлович вышел на улицу и остановился. Свежий ветер неожиданно пахнул в лицо. Он уже трое суток не появлялся на улице, и забитые медикаментами легкие были не готовы к восприятию зимней свежести. После спертого, пропитанного лекарствами и горячими батареями воздуха было ощущение новизны, как будто он впервые ощутил на себе всю прелесть зимнего вечера. Доктор вздохнул полной грудью, взглянул в распахнутое небо, наполненное звездами, как закрома до краев пшеном. Оно беззвучно звало откровением давнего преданного друга. Да что за денек выдался!.. Новый год на сегодня отменяется, и праздничный ужин, принесенный женой, не пригодится.
Нет, Плетнев не переживал о том, чем обернется для него эта история с осужденной. Звонка из тюрьмы так и не было, стало быть, он имеет право делать так, как считает нужным. У него не было страха или угрызения совести. Он поступил так, как на его месте сделал бы Гиппократ, давший клятву служить человеку. ЧЕ-ЛО-ВЕ-КУ, невзирая на его моральные качества, срок наказания. Операция по незаконному перевозу осужденной шла спокойно. Значит, он все делает правильно.
Белый фургон скорой помощи, сливаясь со снегом, уже дожидался у подъезда. Лишь красная, ставшая темной полоса, контрастировала на фоне белизны. Снег падал прямо на больную. «Хорошо снег, а если бы это был дождь… – с грустью подумал Владимир Михайлович. – Ведь еще лет пять назад решили строить у приемного отделения навес. И что же?»
Дежурный шофер очищал стекла от снега. Увидев делегацию, он открыл дверцы салона.
– Карета скорой помощи к вашим услугам! – прокомментировал он.
– Вот видишь, красавица, – обратился доктор к больной, – мы не как-нибудь, мы с тобой на карете поедем.
***
А в это время в пятой палате заканчивали готовить наряды к встрече Нового года. Единственная, кто оставался в стороне, так это Клавка.
– А я прям так, – махнула рукой на себя Клавка. – Халат есть халат. Как говорится, на все случаи жизни.
– Правильно, Клавк, – поддержала ее Галина. – Халат, шлепки и – вперед, на танцы понеслись.
– Да, это мы, дураки, себе голову забиваем. А надо быть проще, проще... – поддержала Галину Марго.
– Правильно, Клавдия, – вставила свое веское слово Семеновна, которая тоже решила «проветриться». – Моды приходят и уходят, а жертвы остаются...
– А тебе сколько лет, Клавдия? – с ударением на второй слог произнесла Галина.
– Да школько, школько, – прошамкала Клавка. – Чай не девошка. Тошно, вам говорю.
Клавка своими высказываниями не переставала смешить собравшихся, отчего настроение у присутствующих заметно поднималось.
– Тошно, Клавк. Ой, как тошно, – передразнила ее Галина. – Сильно сказано!
– Да ты не смущайся, скажи, здесь все свои, – уговаривала Клавку Павловна. – Мне уж семьдесят третий пойдет.
– Да шо Вы. Я совсем молода. Песят мне.
– Эт тошно, Клавк, тошно, – передразнила ее Марго. – Песят – эт тошно не девочка.
Женщины смеялись, забывая о своих болячках.
– Да хватит вам! – схватилась за бок Лидия Аркадьевна. – Мне ж нельзя смеяться – шов разойдется. А я третьего числа домой собралась.
– Ничего, смех – первейшее лекарство, – успокаивала ее Семеновна. – И психотерапевт, и анестезиолог, и инфекционист. Все в одном флаконе.
– Эх, Клавка, Клавка… Мне бы твои песят. А знаешь, что… Вот мы из тебя сейчас конфетку сделаем. Хочешь? – и Марго стала рыться у себя в сумке.
Несмотря на неухоженность, у Клавки были классические черты лица, которые могли быть при определенных условиях более эффектными. Галина принимала живейшее участие в ее макияже. Увидев себя в зеркале, Клавка от испуга чуть не уронила его. Она сразу наполнилась каким-то новым ощущением самой себя. Беда была в том, что она не знала, как себя вести, что делать с глазами, губами, ставшими вдруг от наложенного грима тяжелыми. Она даже боялась повернуть голову, как будто то, что на нее наложили, сейчас и осыплется.
– Красота-то какая! – с нескрываемой завистью произнесла Павловна. – Эх, мне бы твои песят.
– Да, красота – страшная сила! – довольная своей работой, заключила Галина.
Клавка пыталась что-то произнести, но только тихо шлепала губами; казалось, что ее обесточили.
– Ну все, Клавк! Замуж мы тебя сегодня отдадим, – не выдержала Марго. – За вдовца. С крышей. Не идти же тебе, в конце концов, на улицу.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Лосева Н.