Потолок осветили фонари, раздался скрип тормозов и захлопала дверь машины. Опять кого-то привезли. Несчастный случай или преднамеренное действо? Надежда не знала, что сказать этой девочке. Пожалеть? Осудить любимого человека? Или ее саму? А может быть, дать губительную надежду, что по выходе она будет счастлива? Все было слишком закручено, запутано. Надежда впервые очутилась рядом с чужой болью, когда уже ничем нельзя помочь, когда просто надо писать жизнь заново с чистого листа, как и ей самой. Да, как и ей. И здесь больная почувствовала единство с осужденной. Только у нее имелись жизненный опыт, трезвый взгляд, а у девочки ничего – лишь эмоции через край да рваная, как и тело Надежды, душа.
Дверь распахнулась, и в световом потоке, падающем на пол, грозно очертилась мощная фигура Лариски. Некоторое время охранница стояла в дверях, затем не спеша подошла к кровати осужденной. Возмущению Лариски не было предела. Ругаясь и сметая на ходу висящие на спинках кроватей вещи, она тяжелыми шагами подошла к выключателю. Лерка накрыла лицо одеялом. Мгновенно яркие искры света мельчайшими частицами рассыпались по всей комнате. Опять заскрипели и зашевелились больные, но ни у кого не хватило смелости потребовать выключить свет.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Лариска оглядела палату, но Лерки нигде не было. Она была настолько истощенной, что тело под одеялом и не просматривалось.
– [грубое слово]! – не выдержала охранница. – Ты от меня еще прятаться будешь?!
Охранница, с трудом нагибаясь, начала заглядывать под кровати. И вдруг позади ее послышался приглушенный смешок осужденной. Лариска все поняла и с суровостью грозовой тучи направилась к кровати Надежды – из ее глаз в разные стороны летели огненные стрелы. Она, чертыхаясь, сорвала одеяло:
– Ах вот ты где! Уже подружку нашла!..
Грубо отодвинув Надежду в сторону, Лариска рванула Лерку за руку. Девочка-подросток, мгновение назад игравшая в детские игры и, казалось, не понимавшая, что может произойти, заверещала от нестерпимой боли. Как загнанный зверек, не знавший, как выбраться из западни, она от безысходности впилась зубами в руку охранницы.
– [грубое слово]! – Лариска со злобой ударила арестантку в челюсть. – Да я… Да я... В карцере сгною! Ты у меня еще попляшешь на зоне...
– Прекратите сейчас же! – кинулась на помощь Надежда.
– Это же ребенок! – пыталась урезонить Семеновна стража порядка.
– Ребенок… Это вам не дети. Чистые звери.
Не обращая внимания на слова больных, Лариска потащила Лерку за ухо. Сильные пальцы охранницы, сделанные как будто из железа, цепко держали жертву. Скрюченная больная еле поспевала за гром-бабой, не в силах выдавить и слова.
– Быстро на место! На место!!! – как последней собаке, давала приказания Лариска.
Халат Лариски упал на пол, но она и не обратила на это внимания. С трудом доковыляв до своей кровати, Лерка села на край и дрожащим голосом произнесла:
– Не зря вас, [грубое слово]… отстреливают потом... на гражданке...
– Чего? Чего ты сказала? Ты меня еще пугать будешь, да?! – Лариска схватила Лерку за грудки, но тут в палату вошла Шурочка.
– Что тут происходит?
– Да вот. Попытка к бегству, нападение на обслуживающий персонал плюс угрозы и... – Лариска подняла с пола халат с отпечатками обуви. – Вот, Вы будете свидетелем.
Но разборки вновь прибывших мало интересовали медсестру, вероятно, она и не такое видала.
– В первой операционной Денис Маркович кровотечением занимается, а Вы будете во второй. Сам Плетнев будет операцию делать, – отрапортовала Шурочка и скрылась за дверью.
***
После того как Лерку увели в операционную, Надежда обнаружила отсутствие трубки. По всей видимости, она выпала, когда ей пришлось защищать осужденную. Больная, уже в полной темноте, наощупь нашла под соседней кроватью катетер и из последних сил отправилась к медсестре. У столика дежурной никого не было. Настенные часы показывали полшестого. Вот и ночь прошла. Сумасшедшая предновогодняя дежурная ночь. Надежда подсчитала, что за ночь в лучшем случае она поспала два часа. Надо было дождаться кого-нибудь во что бы то ни стало. Больная села на стул, не в силах идти за врачами. Хотелось спать, в каждой клеточке чувствовалась смертельная усталость, но она знала, что после всего, что произошло за эту ночь, ей все равно заснуть не удастся. Мучили переживания за неизвестную девочку, ставшую для нее за короткое время такой близкой и родной. Как она? Чем закончится операция? Надо будет у Шурочки снотворного попросить, чтобы немного поспать.
Через приоткрытую дверь из процедурной доносились голоса.
– Как ты думаешь, если Владимир Михайлович узнает, мне попадет?
Это раздавался голос Дениса Марковича, лечащего врача Надежды, молодого амбициозного хирурга. Он был ассистирующим хирургом, но, когда случался наплыв, оперировал сам.
– Не пойму, что это?!.. Такого просто не может быть! Черт знает что...
– Ну что ты все о работе да о работе? Поцелуй меня лучше. Я так по тебе соскучилась.
Надежда без труда узнала голос Шурочки. Больная давно лежала здесь и уже была наслышана не только о деловых качествах медперсонала, но и об их личной жизни. Шурочка была не замужем, а вот Денис Маркович, несмотря на свой молодой возраст, наоборот, состоял в браке и имел ребенка.
На время в процедурной воцарилась тишина, а потом раздался голос хирурга:
– Если бы ты знала, как я устал... У меня уже сил нет: ни моральных, ни физических. Хочется убежать, уехать хоть на край света. Как все надоело!
– А как мне трудно каждый день видеть тебя! Сердце просто разрывается. Увижу – и сама не своя делаюсь. Ты даже не представляешь, как я… Денис, Денис…
Дверь в процедурную закрылась. Надежде было не по себе оттого, что она стала невольным свидетелем их тайных отношений. Больная встала и побрела в туалет. Нет, она не будет просить снотворного (вдруг разоспится, а как же Лерка без нее?), только попросит вставить катетер. Надежда чувствовала себя в ответе перед осужденной, такой взрывной, неуправляемой, обделенной житейской мудростью. Ей хотелось защитить эту девочку, не знавшую материнской ласки, от глупого желания стать сильнее и значительнее других, от подавления охранницами всего, что перечит и стоит у них на пути, от их ненасытного властвования даже над такими глупыми и беззащитными, как эта Лерка.
Лейка-фонарь уже не сеял снег, за окном светало. Значит, скоро начнется смена, скоро на завод через больничный дворик потянутся люди. Когда она приехала по распределению на завод, то три года до свадьбы ходила из общежития через этот дворик. Надежда живо вспомнила то приподнятое чувство, с которым она когда-то шла на работу. В заводском сквере, где раньше даже располагался фонтан, из старинного рупора на всю округу передавали музыкальную передачу по заявкам радиослушателей, и каждый шаг был отшлифован бодрой музыкой. Казалось, все впереди, все еще будет. Теперь уже нет ни фонтана, ни сквера. Территорию отдали за большие деньги какой-то фирме, и та вырубила сосны, поставила офис, а землю закатала в асфальт. Бодрую музыку сменили сигналы машин. Летом глаза ослепляют огромные окна, асфальт пышет жаром, и в нем увязают тонкие каблучки. Надежде стало жаль себя. Ее трудовая жизнь началась с больничного двора, и сейчас она в котловине этого железобетонного круга, который держит ее, как в карцере. Она, как и Лерка, находится в западне у судьбы.
Дворничиха, неопределенного возраста крупная женщина, начала свой трудовой день. Скрежетание металлического щита раздражительно раздавалось по всей округе, и это угнетало, расшатывало и без того подорванную психику Надежды. Огни на заводской трубе напоминали больной ожерелье на горле огнедышащего вулкана, изрыгающего огненные кусты дыма. Они были похожи на атомные грибы Хиросимы и Нагасаки, которые Надежда видела в школьных учебниках. Японская трагедия вошла в жизнь женщины и стала ее неотъемлемой частью. Всюду она видела перекличку с атомными взрывами, перемалывающими, как жернов, судьбы миллионов людей. От пришедшей вдруг мысли, появилось ощущение безысходности.
Надежда вспомнила один из самых страшных дней в походе. Они выходили из узкой горловины реки, скованной Карпатами, на пойменную часть. После бурного течения попали на спокойную воду и немного расслабились. Ветер ударил неожиданно из-за горы прямо наотмашь, как воровской разбойник. От непредвиденного Надежда не удержала «нос» лодки, и та дала крен. Капитан, такой же, как она, «салага», но возрастной, по имени «Петрович», тоже вовремя не среагировал, и лодка в одно мгновение оказалась перевернутой. Ледяная волна обожгла тело, сковала дыхание. На занятиях они не проходили, что надо делать в подобных экстремальных ситуациях, и Надежда некоторое время пребывала в замешательстве. Когда девушка почувствовала, что ей не хватает воздуха, кто-то дернул ее вниз, и она вылетела из «юбки», которую так старательно шила. Глубокая темнота, окружавшая ее плотным кольцом, не кончалась, но через некоторое время Надежда почувствовала свет и увидела перед собой лицо Пашки.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
От неожиданности Надежда не знала, что сказать и как ей реагировать: радоваться или плакать. Зубы отстукивали чечетку, а по лицу катились ледяные струи.
До берега они плыли вместе, а потом втроем, под ободряющие возгласы и причитания команды, обсыхали у костра. Несмотря на то, что вокруг шутили и смеялись, поздравляя с боевым крещением, Надежде было совсем невесело, не взбодрили даже положенные сто грамм. Было стыдно за себя – подвела команду. Да и видок что надо: растрепанные волосы, потекшая тушь, губы с синевой. Татьяна подмигивала, показывала знаком в сторону Павла, но Надежда прятала от него глаза. Какое тут кокетство, когда она сквозь землю готова провалиться. Но имелась и другая причина, которая не давала предаться радости. Было такое чувство, как будто часть ее осталась там, в темной ледяной воде. Там остались и ее очки, и теперь Надежда не знала, как поплывет дальше.
В этот день уже не садились за весла, все занимались своими делами: кто-то чинил лодку, кто-то сушил вещи, кто-то гулял по лесу или готовил обед. Вечером, когда буря эмоций успокоилась, а заря окрасила небо в малиновый цвет, Надежда пошла на берег. Не было желания колготиться у костра, а просто хотелось побыть в одиночестве и еще раз прокрутить все, что произошло за день. Ветер утих, и недавняя разыгравшаяся буря теперь казалась наваждением. Уходящее солнце ласкало тело, река, успокаивая, спокойно продолжала свой бег. Первая трава раскинула над долиной свою скатерть. Карпаты начертили на небосклоне извилистую линию, за которой была скрыта некая тайна – тайна завтрашнего дня. Озноб, не отпускавший девушку долгое время, исчез, и туристка могла неторопливо наслаждаться ароматами долины, ясным небом и мерным журчанием воды. В воздухе звенел покой, и не верилось, что несколько часов назад она была на краю гибели.
Из-за плохого зрения Надежда не могла разглядеть, что там вдали. Видела только приближение призрачного облака. Вдруг послышалось мычание коров, стал отчетливо слышен звон колокольчиков, а вместе с ним и звуки рожка. Облако приближалось. Из столба пыли начали проявляться очертания коров, молодого пастуха. На минуту девушке показалось, что она провалилась во временную пропасть, в далекое средневековье. Ирреальность приобрела реальные формы, когда она увидела Павла. Он что-то нес в руках и, подойдя, протянул ей. Ноша оказалась каской. Каким образом этот обязательный предмет экипировки туристов попал на берег реки, было понятно – по Черемошу вместе с ними сплавлялись сотни туристов.
– А я тут гулял, вдруг вижу – лежит. Вспомнил, что у тебя ведь нет своей каски. Дай, думаю, возьму.
У Надежды действительно каски не было, и Татьяна дала ей головной убор Волобуя, который из-за вывиха ноги вынужден был пропустить майский поход по Карелии. Надежда не могла понять, откуда Пашка знает про каску. Конечно, она могла обсуждать это с девчонками, но никак не с ним. Каска, протянутая Пашкой, была оранжевого цвета, как огни заводской трубы, изрыгающей подобие атомного взрыва. И сейчас, вспомнив подаренную Пашкой каску, хотелось укрыться от зловещего небесного простора, словно рок властвующего над каждым человеком.
Вспомнилась и соседка тетя Поля. Она работала на заводе маляром. Надежде, тогда беззаботной девчонке, было лет семь, когда тетя Поля умерла от цирроза. Ее мать, сухая и темнокожая баба Соня, рассказывала, что перед смертью тетя Поля рвала печенью. Она тогда была для Надежды старой, повидавшей жизнь женщиной. У тети Поли осталось двое детей: девяти и пятнадцати лет. Но лишь теперь Надежда начала понимать, что Полина в то время была совсем молодой, немногим старше, чем она сейчас, и всему виной явилась болезнь, которая подстерегла соседку в рассвете сил.
Надежда припомнила, и как она лечилась в санатории. Тогда был наплыв больных из Брянской области. Соседка по палате Ольга Львовна жила на границе с Украиной. Им давали льготные путевки как пострадавшим от Чернобыльской катастрофы. Она рассказывала, что многие из ее знакомых уже умерли, а те, кто приехал лечиться, страдал печенью, которая не справлялась с работой по очистке организма от радиации.
***
В умывальную комнату кто-то вошел.
– Если с этой ду-ре-хой что-нибудь случится, нам кранты, – узнала Надежда без труда прокуренный голос Лариски. – Говорила я Светлане: надо вызывать скорую, надо вызывать. Так нет… Нельзя! У нас сразу только чирий на одном месте вскакивает. Владимир Михайлович сказал, что, возможно, у нее перитонит. Достукались… Как ты думаешь, обойдется?
– Хорошо, если перитонит – заражение брюшины. Тогда организм еще поборется. И то все от иммунитета будет зависеть. А вот если инфекция в кровь попадет...
Вторым голосом был шурочкин. В умывальной чиркнули спичками, закурили. От противного запаха сигарет к горлу подступила тошнота.
– И что тогда? – не выдержала Лариска.
– Что-что?! Сепсис начнется – вот что. От этого люди сгорают, как спички.
В нависшей тишине стало слышно, как потрескивает табак.
– Ты говоришь, иммунитет. Какой тут на фиг иммунитет... Между нами: дохлая эта девка, дохлая. Из детдома. Сначала одна колония, потом вторая. Что она в жизни видела? Постоянные бронхиты да воспаления.
– Если сам Плетнев взялся, то дело плохо… Сегодня не его день. У него завтра операции. Его только из-за огнестрельного ранения вызвали.
– Хорошо Светлане, – грустно вздохнула Лариска. – Сейчас она со своим ха-ха-лем развлекается. А тут за нее паши...
– Да что ты!.. – удивилась Шурочка.
– Так у нас о Селиванове все знают. Начальник городского УВД.
– Вот это да… А правда, что зэки на свободе начинают мстить своим обидчикам?
– А то нет. Это же не люди – животные. У нас сколько хочешь таких случаев было. Вон Лидию Ивановну нашу – строгая такая была – возле самого дома из самопала подстрелили. Насолила кому-то, и все – рассчитайсь! Час пробил, как говорится. Ладно тебя подстрелят, а то и на детях начнут зло вымещать. Что ты! С ними лучше не связываться...
Животные… Надежда с трудом переваривала услышанное. Нет, это не могло касаться хрупкой девочки. Просто злые наговоры.
Перитонит… Сепсис... Для Лерки что одно, что другое было бы убийственным. Как приговор. От этого погибают здоровые. Не то, что эта доходяга… Почему-то за короткое время неизвестная девочка стала для нее близкой и родной. Неужели и ее потеряет? Неужели опять утрата? Довели-таки девчонку!.. А ведь можно было сразу отправить ее в больницу, тогда и не было бы таких проблем.
Надежда облокотилась о подоконник, но боль не отпускала. Как будто кто-то запустил клешню под ребро и тянул вниз ее внутренности. Где-то вдали послышался вой волчицы. Она узнала ее, как чуют в толпе своего. Зубы страдающего зверя скрежетали о металл. Перед глазами поплыли оранжевые огни заводской трубы, найденная каска, лица Полины, Ольги Львовны. Голоса говоривших за спиной стали удаляться, растворяться в табачной дымке. Волчица приближалась, она, казалось, готова была перегрызть все препоны, стоящие на ее пути. Надежда хотела убежать от Акбары, которая вот-вот прыгнет на нее и вопьется в горло, как будто это она во всем виновата. Перед глазами поплыл фонарь умывальной комнаты, отражавшийся в окне. Опять захлопали крылья неизвестного. И смех, на этот раз мягкий, завлекающий, поманил куда-то вдаль. Это было как спасение. И она, не думая, шагнула в пропасть.
Продолжение здесь Начало здесь