Вечером 6 ноября 1941 года на станции метро «Маяковская» состоялось торжественное собрание, посвящённое 24-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции. С докладом выступил Иосиф Виссарионович Сталин. По окончании заседания состоялся концерт.
Это событие, как и парад на Красной площади на следующий день, 7 ноября, очень сильно подняло моральный дух войск, которые обороняли подступы Москвы. Именно после него, хотя, до декабрьского контрнаступления было далеко, все поверили в то, что Москву отстоят и не пропустят фашистов дальше.
Но скупые строки из официальной хроники не передают всего того, что чувствовали участники торжественного собрания и парада. В архиве института Российской истории (ИРИ РАН) хранится книга Москва военная. 1941-1945: Мемуары и архив. док. — М.: Изд-во об-ния «Мосгорархив», 1995. (203) в котором выложены интересные документы по военной Москве (Архив ИРИ РАН, Ф. 2, Разд. X, Оп. 1, Д. 1.). Давайте посмотрим на них и углубимся в ту сложную эпоху. Все приведенные беседы были записаны в сентябре 1944 года и, судя по всему, это дословно приведенная прямая речь. Не судите строго интервьюируемых — они говорили то, что чувствовали, то, во что верили.
И надо напомнить многим, что это именно Красная Армия, под руководством товарища Сталина разгромила и победила фашистскую Германию.
В конце этого поста я приведу ссылки на свои материалы по станции метро «Маяковская». А начнем мы с вами с записи беседы с начальником станции метро «Маяковская» Н. С. Соловьёвым, которая была сделана 21 августа 1942 г.
№64. Из записи беседы с начальником станции метро «Маяковская» Н. С. Соловьёвым.
21 августа 1942 г.
Это было 5 ноября. Только что я пришёл на станцию «Маяковская», часов в 10 вечера, как поступил сигнал о том, что должно быть высшее командование. До этого я не знал ничего. Приехало это высшее командование, всевозможные генералы. Я совершенно не знал, почему и для чего они приехали на станцию «Маяковская». Генералов я тоже никого [в лицо] не знал. После их приезда минуты через 3–4 спускаются по эскалатору т. Сталин, Молотов, Берия, Маленков и другие.
Как раз в этот период времени на платформе, не доходя метров 30–40 до дверей, находился народ—укрывающееся [от налётов] население. Народа было около тысячи человек. Некоторые на стеллажах спали, некоторые с собой приносили подстилки. Они посмотрели, повернулись и поднялись наверх. Здесь присутствовали работники, которые в это время обслуживали метро. Я сопровождал их в пределах станции. Они побыли здесь, посмотрели и поднялись обратно наверх. Я в первый раз увидел вождя. Здесь подъем такой почувствовался, правда, оваций особых не было, так как укрываемое население спало, но часть заметила, что кто-то прибыл. Народа было много, видеть все не могли, но некоторые видели, что приехал т. Сталин. Об этом стали передавать один другому, так и пошёл разговор, когда весть об этом дошла до последних рядов, т. Сталина уже не было.
После этого стали вести подготовку для торжественного заседания; с 5 на 6 ноября мы вели подготовку. Я получал задание от своего руководства. Начальнику службы распоряжения передавал начальник Метрополитена, а начальник Метрополитена получал задания от наркома. Когда почти все было готово, заметили некоторые недоделки, быстро их стали ликвидировать, готовили сцену. Это было 6-го утром. 6-го станция «Маяковская» была закрыта для посадки, но поезда проходили станцию. Часам к 7 доступ для строителей прекратили. Все подготовили, и на этом закончилось. После этого стали пускать по пропускам, на пропусках стояли сотрудники НКВД. Наших работников здесь осталось: начальник Метрополитена, начальник путевого движения и ряд начальников служб, которые непосредственно отвечали за порученный участок службы по тяге, по движению. Остались начальник службы движения, начальник радиуса и я, как начальник станции. Для уборки остались две уборщицы: Ставрова и Мирошкина. Они работали в самый вечер.
Впечатление у людей создалось такое, что здесь правительство что-то собирается сделать. Окружающее население площади Маяковского тоже поняло, что здесь что-то должно быть. Как раз это было перед праздником. Фактически мы не знали, что будет, но знали, что какое-то мероприятие должно быть. Уже разговор пошёл, что т. Сталин приезжал. Дух у всех поднялся. Такой ведь тяжёлый период переживали. В общем, станция была закрыта, особенных разговоров не было, ничего особенного не было.
Как был устроен зал?
С той стороны, где сейчас медпункт на станции «Маяковская», была построена сцена. Сцена была увешана бархатом. Поставлен был бюст Ленина, всюду цветы стояли. Сцена была оформлена замечательно. В самом зале были поставлены стулья, по стенам висели плакаты, правда, они висели ещё до заседания, пол был устлан коврами, между рядами стульев были постелены дорожки, и край платформы тоже был устлан ковром. Внизу, над эскалатором, была повешена красная материя с надписью: «Да здравствует 24-я годовщина Октябрьской революции!»
Как раз в этот вечер была воздушная тревога. Она началась в 5 часов вечера. Отбой был без четверти семь. В это время мы готовились вовсю. Гости уже прибывали. У гостей были пригласительные билеты.
Вдруг станция «Маяковская» превратилась в такой прекрасный зал, и мне, как работнику, начальнику своего объекта, было как-то странно и удивительно видеть мою станцию в таком прекрасном виде. Вид был самого настоящего театра. Впечатление у гостей такое же было: станция метро превратилась в театр. Микрофон был установлен на сцене и кругом репродукторы, чтобы везде было слышно доклад т. Сталина. Свет был полностью включён, и добавочно были прожектора. Станция имела вид незабываемый.
При появлении т. Сталина на сцене, вы представляете, что было. Только он появился — поднялись такие овации... Народ был в очень приподнятом настроении, что увидели т. Сталина. Ведь положение было сложным. Город был почти осаждён. А когда т. Сталин стал делать доклад, в зале, пролети муха, слышно будет. Тихо, все внимательно слушают. Я стоял у селектора первое время. Потом начальник службы меня сменил, и я пошёл слушать. Народ, что подошёл поближе, чтобы посмотреть т. Сталина, подошёл и рассмотрел, как следует. Только восхищался. Овации были бесконечные, рукоплескания почти что не стихали, а как начал делать доклад, ещё раз говорю, слушали с очень большим вниманием.
После доклада т. Сталина спели «Интернационал», как полагается, и гости разошлись. Тов. Сталин уехал. На этом закончилось.
Работники наши, так или иначе, все слышали доклад т. Сталина. Тут была такая гордость каждого нашего работника станции «Маяковская», что на нашей станции было устроено такое торжественное, незабываемое заседание, историческое заседание. Об этом знала небольшая, определенная группа людей. Особое впечатление осталось у этих двух уборщиц: уборщица — и вдруг попала на такое торжественное заседание. Особенно они были восхищены. После этого, на следующий день, стали все обратно разбирать. К этому делу мы приступили тотчас же после окончания заседания, потому что утром надо было станцию открыть и пустить в эксплуатацию. В 6 часов 7 ноября мы открыли метро. Как раз я дежурил. Стулья были сдвинуты, вешалки убрали и организовали нормальную работу метро.
Публика, конечно, удивлялась: слушали доклад т. Сталина, а откуда — этого никто не знал. Правда, некоторые догадывались: «Вот где это было, вот откуда т. Сталин говорил».
Я до сих пор не забываю, в каком настроении я тогда находился. Было какое -то особое, восхищённое настроение. Положение домашнее у меня было тяжёлое, а тут вера и надежда появились на разгром врага. Положение семейное у меня было такое: жена была на последнем месяце беременности, а я дома появлялся очень редко. Жена своё имущество собрала и заявляет: я все-таки убегу, так или иначе. Думаю, куда она в случае чего пойдёт.
После этого доклада я пришёл домой взволнованный, двое суток дома не был. Они ничего не знали. Здесь у меня надежда появилась, потому что если т. Сталин сказал, то слова его всегда сбываются.
Уборщицы тоже слушали доклад т. Сталина. Сначала они были наверху, а потом я им сказал: «Когда начнётся доклад, вы пойдите послушайте». Они пошли. Ставрова — человек грамотный, а Мирошкина — не совсем грамотная. Как работница она очень хорошая, но недостаточно грамотная.
В это время разговоры разные были, что враг совсем близко, бежать собрались — и вдруг т. Сталин здесь. Конечно, у всех настроение поднялось. Я это знаю по работникам своей станции.
Работники у меня в большинстве своём женщины, я один мужчина. Есть из партии женщины. Я комсомолец, времени не хватает, чтобы оформиться в кандидаты, но фактически я готов.
Научный архив Института российской истории РАН. ф. 2, разд. X, oп. 1, д. 1, л. 34, 34 об. Копия.
№ 65. Из записи беседы с секретарём парткома комбината «Трехгорная мануфактура» В. А. Колосовой.
21 сентября 1942 г.
[...] 6 ноября мы прибыли в райком партии. Секретарь райкома попросил нас после совещания с ним никуда не уходить: «Никуда не уходите из райкома, так как нужно вам ещё кое-что сообщить». Мы сидели в большой тревоге, переживали, в чем дело, зачем нам нужно остаться было, может быть, какое-нибудь новое задание. Переживали очень остро.
Примерно через полчаса он вызывает нас в кабинет и говорит: «Сейчас, товарищи, поедем на торжественное заседание, получайте билеты. Сейчас придёт автобус — и поедете».
Все мы слышали о торжественном заседании, и теперь вдруг мы поедем туда! Здесь начались разговоры: одни гадали, кто будет делать доклад, говорили, что, наверно, т. Сталин. Вот подошёл автобус, и мы уселись. Спешили, чтобы занять первые места. Но здесь случилась такая история. Автобус, вместо того чтобы повернуть вправо, к площади Моссовета, поехал по линии, которая разделяла улицу по самой середине, и здесь нас милиционер остановил. Началась у него с шофёром дискуссия. Мы не выдержали, выскочили и побежали бегом, чтобы поскорее попасть. Некогда было дожидаться.
Прибежали, разделись, побежали занимать места. И здесь уже началось. Народу было очень много, люди все представительные, с орденами. Нас охватило уже какое-то особое чувство. Не входя ещё в зал, мы видели, как хорошо было убрано метро. Бюст Ленина был весь в живых цветах, все было так красиво. Здесь мы увидели товарищей из района и заняли места. Правда, некоторые люди умудрились прийти раньше нашего и сидели впереди. Мы сели в середине зала. Был хороший буфет, как в каком-нибудь ресторане, вагончики метро были превращены в такие уютные помещения. Мы посидели там, выпили пива, а сами смотрим на часы, так как сказали, что начнётся заседание ровно в шесть часов.
Минут за десять мы сели на места. Вдруг вдали слышим какой-то шум. Кто-то сказал: «Тише, едут». И здесь началось какое-то жуткое переживание, все стали прислушиваться к шуму. Вдали действительно что-то шумело. Шум все ближе и ближе. И уже началось привставание на стульях. Поезд подошёл, раскрылись очень мягко двери. Здесь публика не выдержала, повскакала с мест, заглядывала вперёд. Первым на платформу ногой ступил т. Сталин. Как только он появился, раздались громкие аплодисменты. Это длилось минут 10–8. Здесь он уже сам начал нам хлопать. Только умолкнут аплодисменты, звучит лозунг: «За Родину! За Сталина!» и опять громкие аплодисменты, опять шум и гром.
Заседание открывал т. Пронин. Он сказал, что слово предоставляется т. Сталину. И здесь — опять гром аплодисментов.
Слушали т. Сталина с огромнейшим, конечно, вниманием, буквально затаив дыхание. Если бы муха летела, то было бы её слышно. Те фразы, которые были без аплодисментов, они по ходу доклада были ясны.
Затем, когда т. Сталин закончил, мы, уже не соблюдая никаких правил, — а были жёсткие правила, как нужно себя вести, — начали вставать на спинки стульев. Работники НКВД говорили: «Товарищи, не вставайте», но народ невозможно было унять. Я маленького роста, и меня товарищи чуть ли не на руках поднимали, говорят: «Смотри, смотри». Я видела т. Сталина и раньше на съездах и на сессиях, но я там была как гость, а так близко и в такой обстановке видеть его было для меня большой радостью, большим счастьем. Ещё раньше, когда мы ехали, все волновались, как бы чего не случилось, что бы могло помешать заседанию.
Что произвело на всех большое впечатление — это то, что т. Сталин остался на концерте. Он сидел в первом ряду. Присутствующие меньше обращали внимания на сцену, а главное внимание было обращено на первый ряд — как реагирует т. Сталин. И это было понятно по виду артистов, так как все внимание обращали на первый ряд. Он очень радушно им хлопал.
Мы смотрели на него, чтобы запечатлеть его образ надолго. Мы подошли ещё раз к сцене, посмотрели — все было убрано очень скромно, но прекрасно.
Замечательное впечатление производил караул. Там были представлены танкисты, морские пехотинцы, черкесы, затем девушка. Они стояли на часах определенное время, по пять минут, — выдержка у них была прекрасная, такая стойкость. Стояли они позади стола президиума, около бюста Ленина — по правую и по левую сторону.
Мы, конечно, между собой обменивались, так как давно никто не видел т. Сталина. Одни говорили, что он похудел, другие — что он постарел. Ясно, конечно, что война свой отпечаток на него наложила. У меня лично создалось такое впечатление, что война повлияла на него в сторону худобы, так как я видела его на первомайском параде 1941 г. и видела, что он изменился, что немного больше поседел. Нравится мне очень в нем вот эта строгость одежды, его френч. Он такой скромный, и ему очень идёт. И по нему можно видеть, что Сталин похудел.
Там же сидели Берия, Микоян — мы всех их разглядывали.
Говорил он очень просто—правда, он говорит с грузинским акцентом, но все было очень понятно, так как сидели очень тихо, только иногда аплодисменты заглушали отдельные слова, тогда товарищи друг другу помогали, объясняли, что не поймёшь. Да и акустика в зале метро неважная, неподходящая для этого, нет такого резонанса, какой получается в обычных концертных залах, им. Чайковского и т. д. Это сказывалось и на исполнении артистов, была разница, как пел Козловский в Большом театре и здесь. Но артисты выступали бесподобно.
После концерта народ не расходился, пока поезд не уехал. Так уже нам говорят: «Уходите, уходите, товарищи». — «Да что вы пристаёте? Уйдём, когда нужно будет». И только, когда шум поезда совсем стих, мы ушли. Каждый хотел запечатлеть для себя образ Сталина. Все разглядывали его, приподнимались. А в последних рядах, наверно, все очутились на спинках стульев.
Билет от этого торжественного заседания я храню, как память, также и программу от этого вечера.
Перед тем как мы поехали на торжественное заседание, нам в райкоме партии сказали, чтобы мы сюда и вернулись. Мы думали: что может быть ещё? После концерта направились в райком: я, директор, затем товарищи с Красной Пресни, с завода «Лакокраска». Думали: что такое ещё будет? Приходим мы к секретарю райкома т. Уколину, и он нам вручает билеты на завтрашний парад — мне, директору и главному инженеру. Нам сказали, чтобы мы никому ничего не говорили, чтобы это оставалось в тайне. Мы обменялись мнениями только с главным инженером. Из райкома шли пешком, пришли только в 2 часа и сразу легли спать. Утром рано мы поднялись, часов так в 6, боялись, как бы не опоздать, как бы прийти первыми, чтобы занять места получше.
Пошли. Снег уже тогда начал падать. Нас не пускают — рано. Толкались мы, может быть, минут 45, потому что таких «первых», как мы, ещё набралось много. Потом на площади дожидались минут двадцать.
Когда мы пришли на площадь, был там уже духовой оркестр, стояли войска. Затем выходят на трибуну все наши вожди. Здесь тоже аплодисменты раздались со всех сторон. Мы стояли очень хорошо, всех видели: были места в первом ряду, близко к трибунам.
Впечатление было опять очень большое. Затем началась, между нами дискуссия, какие войска пойдут. Мы видели танки, танкетки, броневики, видели пехоту, морскую пехоту. Затем там стояла кавалерия.
Парад принимал генерал-майор Синилов. Он выезжал из Спасских ворот на своём коне. На нас произвёл большое впечатление Шапошников. Он прошёл мимо нас, шёл тихо по состоянию своего здоровья. Здесь и остановился, недалеко от нас. После рапорта прогремело «ура», такое перекатывающееся, началось вдали и потом все ближе и ближе — очень красиво было. И потом салют в Кремле.
Началось выступление т. Сталина. Оно было очень чётко слышно, так как были большие усилители. Слушали чрезвычайно внимательно. Я смотрела на публику — кто как реагирует. Войска стояли как мёртвые, не шелохнувшись, каждый боец слушал речь с большим вниманием и переживал это с большим волнением, как и весь народ.
Когда стихли аплодисменты после речи т. Сталина, начался парад. На меня особенно сильное впечатление произвели партизаны, ополчение, затем морская пехота, танки. Но все ждали самолётов, а их не было. Нет-нет да и посматривали, не покажутся ли из-за Исторического музея самолёты, не вынырнут ли наши «ястребки» со своей смелостью и вольностью в полёте. Но авиации не было, говорили, что это из-за метеорологических условий.
В общем, впечатление было громадное, так как парада никто не ожидал. Нужно сказать, что показали большую силу. Ведь идёт война, а армии прошло очень много. Недели две я жила под впечатлением.
На фабрике у нас слушали радио, затем я рассказывала всем своим секретарям и некоторым товарищам из партийного актива, какое огромное впечатление все это на меня произвело. Мне товарищи рассказывали, что они волновались, — началась стрельба, и люди думали: «Неужели прекратится трансляция?». А ведь т. Сталин выступал 3 июля и потом, 7 ноября. И народ говорил: «Ну, как товарищ Сталин выступил, сразу боевые дела пошли. Нельзя ли передать ему, ты ведь там бываешь, чтобы он почаще выступал: он как выступит, так у нас дух поднимается, бодрость. Пусть хоть месяца через два выступает». И парадом все интересовались, сколько войска было, спрашивали. Но, видимо, народ знал о параде, так как большая толпа была уже около Манежа, хотя было ещё очень рано и милиция говорила, что все равно показывать не будут, но народ говорил: «Нет, как-нибудь пройдём, врёте».
Те, которые работали в ночную смену, даже очень жалели, что не слышали т. Сталина. Их завидки брали из-за тех, кто работал в дневную смену: те задержались на фабрике, говоря: «Если пойдём домой, то выступление пропустим».
Во всяком случае, у меня такое впечатление — на всю жизнь.
Научный архив Института российской истории РАН, ф. 2, разд. X, oп. 1, д. 1, л. 8—9. Копия.
№66. Из записи беседы с начальником политотдела киевской железной дороги Д. М. Никоновым
22 августа 1942 г.
[... ] Появление т. Сталина, его доклад так воодушевили всех нас, такое состояние было у меня лично, что каждый из присутствующих на торжественном заседании готов был отсюда с винтовкой в руках идти на фронт. И наверняка если бы было акое положение, то и врага разбили бы и его армию побили бы. Если бы кто-нибудь из актива сказал: «Коммунисты, на фронт!» — то все сейчас вооружились бы, кто чем мог, и направились бы прямо на фронт. Такое было состояние.
Когда выходили с торжественного заседания, то совсем иные были лица—уверенные, спокойные. Я, например, сам не заметил того, как пешком прошёл от станции метро «Маяковская» до Киевского вокзала, шёл, как на крыльях, под этим впечатлением. Был морозный вечер. Я ничего не чувствовал, есть ли мороз или нет. Шёл в холодных сапогах и не чувствовал, зябнут ноги или не зябнут [...].
В первом часу ночи нас вызвали в райком и сказали, что завтра будет парад на Красной площади. К 7 часам утра мы прибыли на Красную площадь. Тут со мной были т. Ветчинкин, Карельский — начальник станции Москва-Вторая, Мондрус — секретарь партийной организации, Гуртов — начальник депо.
Пришли на парад, заняли свои места. Многие ко мне обращаются, спрашивают, будет ли т. Сталин на параде. У меня почему-то была уверенность, что т. Сталин будет, потому что я видел его вчера. В общем, тут радости было тоже много. Тут особенно что бросилось в глаза? Никто не думал, что т. Сталин выступит с речью, потому что вчера слушали его доклад. И вдруг раздался голос т. Сталина на Красной площади. Тов. Сталин обрисовывает положение и ставит задачи для всей партии и всей страны. После речи т. Сталина проходили войска мимо Мавзолея и смотрели на т. Сталина... Трудно это выразить... С такой силой эта речь их мобилизовала. Мне казалось, что они идут прямо на фронт. Кажется, так и было: после парада сразу пошли на фронт. Это было выражение такой силы, перед которой не удержится ни одна фашистская лавина [...]
Я бывал каждый год на торжественных заседаниях и видел т. Сталина, был делегатом 18-го съезда партии, где тоже слушал речь т. Сталина, но такой встречи и такого состояния никогда не было. Тут была совершенно особенная встреча. А главное—что т. Сталин с нами.
Научный архив Института российской истории РАН, ф. 2, разд. X, oп. 1, д. 1, л. 4—7. Копия.
№67. Из записи беседы с комендантом г. Москвы генерал-майором К. Р. Синиловым и подполковником Гребенщиковым
31 августа 1942 г.
Когда готовились к параду, все казалось чрезвычайно сложным —время было такое, но когда это кончилось, сейчас кажется, ничего особенного не было. В такой обстановке вообще никто не помышлял о параде, хотя народ чего-то ждал, гадали — будет или не будет парад. За несколько дней нам было известно о том, что предполагается парад. Его нужно было готовить так, чтобы об этом никто не знал. Сложность вся заключалась в том, что мало времени было. Обычно на подготовку к параду затрачивалось в мирное время полтора–два месяца, а тут за несколько дней надо было подготовиться, и так, чтобы не знали, что это подготовка к параду. Даже непосредственные участники не знали, что они готовятся к параду.
Задача заключалась в том, что надо было специально готовить оркестры. Оркестров не было. Многие выехали. Нужно было их собрать, а раз собрать, то и какую-то задачу поставить. Части в порядке усиления боевой подготовки готовились, а оркестрам надо было сказать, чтобы они разучивали марши, а не какие-то фокстроты, вальсы или увертюры.
Примерно в первых числах ноября было сказано командующим округом Артемьевым о том, что, возможно, будет парад. Я считал, что задача очень важная, ответственная и что время слишком ограниченное. В мирное время, в нормальных условиях немыслимо было думать о таких сроках. Но война со сроками не считается и поэтому задача должна была быть выполнена во что бы то ни стало. Все мысли, все действия были направлены к тому, чтобы подготовить [парад]. Я и бригадный комиссар Филинов чувствовали всю ответственность, знали, что это будет необычный парад. Он должен явиться особой демонстрацией, с тем чтобы показать здесь, в непосредственной близости к фронту, наши силы и показать врагу, на что мы способны.
Задача ещё усложнялась тем, что раньше кадровые части готовились к параду, а тут не было постоянных кадровых частей. В параде участвовали части, которые не так давно формировались. Парад был подготовлен неплохо. В последнюю ночь было сказано командирам, которые участвовали в этом параде: состоится парад и вот ваше место для построения. В ночь с 6-го на 7-е каждый посмотрел своё место. В 2 часа ночи было сообщено, что парад начнётся в 8 часов утра. Время с 2 часов ночи до начала парада потребовалось для того, чтобы командиры возвратились в части и вывели части на площадь.
На параде, как и в мирное время, были представлены все рода войск. Была предназначена и авиация к параду, но помешала погода. Принимали участие пехота, конница, артиллерия, танки различных систем, включая мощные танки КВ, моряки, войска НКВД и рабочие батальоны, которые тогда формировались. Было 20 с лишним батальонов. Единственно, чем внешне отличался парад, —это отсутствие демонстрации. Чувствовалось, что это происходит в условиях войны, по всему: и по вооружению, и по обмундированию, и по той суровости, которая видна была у всех. Этот парад вызвал большой восторг у всего народа. В мирное время это было традицией, а во время войны он был неожиданностью и придал празднику большую торжественность. Подъем у народа и у войск был необычайный, какой-то суровый. Это, видимо, можно было объяснить обстановкой.
Прошло все хорошо. Не думали даже, что так пройдёт. Несколько помешала, а вместе с тем и кое в чем посодействовала погода. Если бы была хорошая погода, конечно, парад прошёл бы ещё лучше. Но выпал снег, метель была, все обледенело, скользко было, и все это создавало трудности. Но зато эта погода помогла тем, что воспрепятствовала налёту. Мы, готовясь к параду, рассчитывали на самое худшее. Поэтому были подготовлены средства ПВО — как пассивные, так и активные. Была подготовлена авиация для отражения возможного нападения.
Очень скользко было. Особенно это мешало артиллерии. Подъем на площадь тогда причинил много бед. Ночью все было посыпано песком, но утром поднялся ветер с метелью, выпал снег и песка на подъёмах не оказалось. Артиллерии на механической тяге было нелегко преодолевать этот подъем... Некоторые орудия и материальная часть буксовали. Пришлось живой силой оказывать содействие. Я поднялся на Мавзолей и доложил командующему Артемьеву, что материальная часть буксует и не может взять подъёма. Тут же был Сталин и члены правительства. Мне было дано указание принять все меры, чтобы артиллерию протолкнуть. Это было сказано Буденным, Артемьевым, а они, очевидно, соответствующие указания получили. И артиллерия пошла. Выделили часть живой силы и кое-где прямо на себе выносили.
Точно так же с танками. Для некоторых танков создалась угроза на этих подъёмах. Их пустили на больших скоростях, и они пошли. И то некоторые буксовали. У нас было необходимое количество тягачей и быстро принимались необходимые меры.
Трудно передать чувство, которое было тогда. Когда кончился парад, чувствовался небывалый подъем, восторг всего народа. Всем участникам парада была вынесена благодарность. Было дано распоряжение выдать народу по 100 гр водки.
Я внизу пропускал парад, был и на подъёмах, проездах, был у самого Мавзолея. Хотя у меня везде были поставлены ответственные люди, каждый знал, что ему делать, однако мне приходилось бывать всюду. Я разговаривал с командующим округом. Он выразил личное удовлетворение. Об этом параде можно было сказать очень многое. Можно было сказать о том, как переживал каждый из нас, о подготовке, о самом параде, о том, что после парада было. Я человек новый тогда был. Меня назначили 19 октября, так что времени было очень немного до парада. Люди, которые находились здесь по нескольку лет и готовили в мирное время парады, не верили в это и после парада не могли понять, как это могло случиться, что в несколько дней подготовили парад, что он так хорошо прошёл, без особых происшествий. Заявление, например, Гребенщикова, моего заместителя, который все парады раньше готовил. На этом параде на нем очень многое лежало.
В этот день не было налёта. 6 ноября был налёт серьёзный.
До парада я получал много писем от народа. В них давались различные советы в организации порядка в городе, были различные предложения о том, как организовать оборону, какие средства использовать, проекты различные были. От некоторых писем веяло неуверенностью, в некоторых чувствовалось, что вряд ли мы можем удержать Москву. В некоторых даже указывали, — правда, таких писем было очень немного, — чтобы не подвергать опасности детей и стариков, нельзя ли было бы вообще не удерживать Москву, не оказывать сопротивления. После парада я не получил ни одного такого письма. Наоборот, писали о том, что надо защищать Москву, силы у нас есть, уверенность у нас есть.
6 ноября я был на торжественном заседании, был избран в президиум, но не сидел там, а был рядом. Дело в том, что мы подготавливали все это, организовывали. Я встретил вагон, в котором прибыли члены правительства во главе с т. Сталиным. Они прошли в президиум, а я находился недалеко. Если мы готовились 7-го к параду и приблизительно знали о выступлении Сталина, то о выступлении 6-го числа никто не знал и не предполагал. Торжественное заседание мы подготовили.
У нас есть такие примеры бдительности населения, которые заслуживают особого внимания. Например, был такой случай, когда стоит большая очередь и в этой очереди оказался человек, который распускал всевозможные провокационные слухи, затем вытащил деньги у одной женщины тут же. Когда было обнаружено, что вытащил деньги да потом начал распространять провокационные слухи, народ возмутился. Буквально готовы были растерзать распространителя провокационных слухов, бросились за ним. Но так как там было больше старых женщин, он вырвался. У нас патрули днём тогда были. Женщины обратились к патрулям: «Товарищ военный, вот такой-то распускал слухи и к тому же деньги вытащил». Патруль крикнул: «Стой!» Не останавливается. «Стой!» Не останавливается. Патруль на колени и убил тут же. Народ прямо готов был нести этого патруля на руках. «Собаке собачья смерть», — заявили они.
Много было случаев другого порядка — как население помогало вылавливать таких: приходили, писали, говорили. При помощи населения мы очень много преступников выловили. После парада настроение совершенно изменилось. В очереди другие разговоры, появилась уверенность.
Если говорить о себе лично, то несмотря на то, что я очень устал, не спал, я с огромным напряжением слушал т. Сталина. Для того чтобы понять все, мне надо было потом ещё прочитать его речь несколько раз, несмотря на то, что я слушал с исключительным напряжением.
Большое количество преступного элемента задерживали мы в это время. Задерживали шпионов, диверсанты были, распространители всяких слухов. Это характеризует обстановку помимо того, что она характеризовалась наличием фронта под Москвой. С 19 октября было постановление Государственного Комитета Обороны о том, что в Москве объявляется осадное положение, устанавливается соответствующий режим. До этого особых беспорядков не было, но были попытки посеять панику, использовать сложную обстановку, враждебные элементы и засланные старались такую обстановку использовать. С 19-го город жил более или менее нормальной жизнью. Все организации, учреждения, предприятия работали нормально. Город охранялся войсками, патрулированием как днём, так и ночью. Население приняло активное участие в охране города, о всяких ненормальностях сигнализировало и по телефону, и в письмах. Если бы население не приняло такого участия, то и наверняка нам не удалось бы поддержать такой порядок. Поддержанием порядка занимался Московский комитет партии и лично т. Щербаков. Я несколько раз был тогда у него. Ставился целый ряд вопросов, которые очень внимательно выслушивались, а затем принимались необходимые меры. На поддержание революционного порядка в столице ЦК призвал и партийные организации, и весь рабочий класс Москвы. Поддержка со стороны населения была оказана большая не только в поведении, но и в практической помощи по вылавливанию всех нарушителей общественного порядка. Остались и сейчас всевозможные письма. Не меньше, если не больше адресовали командующему округом, в Военный совет и в Московский комитет. Мне писали многие, начиная от рабочих и кончая учёными людьми — инженерами, профессорами. Сохранилось письмо коменданта одного из районов Москвы в 1918 г. К этим советам прислушивались, кое-что использовали, выражали благодарность, очень многим отвечали.
Я сам показывал на параде место, где кто будет стоять. Предварительно надо было составить расчёты. Это было до 2 часов ночи. У нас и сейчас должен остаться план, схема, где кто стоял, какая часть, какое соединение. Вызывал я сюда командиров частей, в частности, был генерал-лейтенант Мишулин, генерал-майор Лебедев, генерал Марченко. Они приходили сюда дня за три до парада. Говорили с ними о подготовке, о том, чтобы меньше шума было.
Я выехал отсюда 7-го, в 6 часов. Темно было, метель. Еду и вот на Сретенке догоняю какую-то часть. Невозможно проехать. Все в снегу идут, ноги скользят, но чувствуется сила, подъем. Шагают очень хорошо, смело, уверенно. Москва еще спала. Тишина. Никто не подозревал, не думал, что будет парад. Выводили людей на Красную площадь с разных направлений за 8–10 минут до начала, чтобы они не находились долго на Красной площади. Больше всего тревожили танки, потому что они шума много делают. Я проехал по улице Горького. Танков стоит! От гостиницы «Москва» по улице Горького тянутся за площадь Маяковского. Никого нет. И вдруг стал показываться народ.
Наши самолёты все-таки патрулировали, несмотря на такую погоду.
Подполковник Гребенщиков. Парад был замечательный, несмотря на всю кратковременность его подготовки. Боевой парад был. Некоторые части прямо на фронт пошли после того, как посмотрели, послушали Сталина.
Обычно мы готовили парад полтора-два месяца и за полтора месяца уже рассылали частям приказ о том, что нужно готовиться, кто будет участвовать, сколько, где будут строиться, каким строем проходить, кто будет вести, как одеты будут. Здесь же нам было известно буквально за два дня, а частям и этого не было известно. 6-го числа было приказано явиться сюда на инструктаж, дали указания, кто где будет строиться, когда проходить и т. д. Предварительно генерал вызвал их и сказал, что надо немножко подтянуться, но не было сказано, что это к параду. 6-го числа как раз мы созвали совещание и только его начали, как объявили о выступлении Сталина. Мы прервали совещание и прослушали речь. Люди как-то сразу иначе стали выглядеть.
На совещании были все командиры частей. Были генерал-лейтенант Мишулин, генерал-майор Лебедев, командир Московской рабочей дивизии Кудряшев, командиры полков. Командирам частей были даны все указания. Время ещё не было установлено. Они ещё не знали, во сколько начнётся парад. Было только сказано, что, возможно, он будет. И лишь ночью 7-го, в 2 часа, командующий известил нас лично, во сколько парад начнётся. К площади подходили за 15–20 минут из казарм, а вытягивание на площадь было за 8–10 минут. Некоторые части даже за 2 минуты подходили. Буквально, встали—и начался парад.
Сам парад резко отличался от обычных парадов. Люди имели вещевые мешки с собой, походная форма была. Многие впервые были на этом параде. Очень многие никогда Сталина не видели, тем более не слышали. Сам торжественный марш описан в газетах. Прошёл он выше, чем на удовлетворительно, даже если придираться, несмотря на то, что части не готовились. Обычно у нас ходят в строю по четверо, а здесь нужно было пройти по 20 человек — широким фронтом. Равнение трудно было держать, и, несмотря на это, части шли хорошо, и вид боевой был. Одеты были уже в зимнее обмундирование. Снег тут пошёл. Он нам, правда, немножко мешал. Обычно мы линию намечали, а здесь ничего нет.
Парад открылся, выехал Буденный. Сам командующий доложил о том, что войска Московского гарнизона в честь 7 ноября построены, объехал части и вернулся на Мавзолей. Затем Сталин начал говорить речь.
Я обычно исполняю обязанности стартера на выпуске частей, чтобы соблюдать их последовательность. Но тут все были на выпуске. Товарищ генерал несколько раз подходил, полковник Леонтьев, но я, как старый работник, возглавлял это дело. Я на другом фланге был, поэтому Сталина хорошо не видел, только слышал. Я как раз у Исторического музея был, откуда выходили части, даже те, которые стояли у Василия Блаженного.
Я уверен, что части, которые пошли на фронт, дрались в несколько раз лучше после того, как они услышали эту речь. После этого выступления появилась какая -то уверенность. Как ни говорите, противник был близко, всякие разговоры могли быть и т. д. А после этой речи как-то спокойней стало, уверенней. Выступления Сталина не ожидали. Сталин никогда не говорил на парадах. Это выступление было похоже на речь перед отправкой на фронт наших частей, особенно танкистов.
На параде был сводный танковый полк из нескольких частей — крупный, необычный полк. Это делалось для того, чтобы не мельчить. Машины были всяких наименований.
Я раньше себе не представлял, что можно за такой короткий период организовать такой парад. Раньше, например, академия у нас выходила, 5–10 парадов проводил начальник академии. Он все уже знает, у него каждый шаг размерен. Раньше командующий собирал всех, показывал: здесь будете стоять, здесь пойдёте. Тут на площади многие были впервые. Несмотря на это, парад прошёл прекрасно. Длился он примерно часа полтора. Пехота прошла за 22 минуты, затем артиллерия.
Шли с улицы Куйбышева, часть с улицы Горького, с площади Революции. Мы обычно все ходы использовали, чтобы одновременно несколько частей заходило. Командующий не давал оценки парада, но после парада объявил благодарность всем частям. Это говорит за то, что парад удался.
Тов. Синилов. Был один случай на параде. Парад уже кончался, шли последние два КВ. На этом парад должен был закончиться, они замыкали. И вдруг эти два танка, пройдя уже трибуну, повернули и пошли обратно. Это был случай исключительный, небывалый. Он взволновал нас, встревожил. В чем дело? Почему? Все шло хорошо — и вдруг два танка повернули обратно. Секрет заключался в том, что люди готовились для боя и они были обязаны в случае получения по радио распоряжения о том, что остановился танк и требует помощи, где бы они ни находились, содействовать, помочь вынужденно остановившемуся танку. Так подготовлены были люди. И вот один танк не поднялся — скользко было, где-то забуксовал, остался, его не выпустили. Он по радио передал вынужденную остановку, а те, когда шли, получив это сообщение, забыли, что они на параде, думали, что в бою, и раз — повернули оказывать помощь вынужденно остановившемуся танку. Вот почему и получилась некоторая накладка на параде. Конечно, если бы они готовились к параду и думали только о параде, они этого не сделали бы. Но люди находились на параде, а думали о бое. Да и Сталин в выступлении призывал к этому, и они вернулись. Сначала думали крепко наказать людей, которые несколько испортили парад, но когда все выяснилось, оказалось, наказывать не за что.
Конница у нас прошла лучше, стройнее, чем на параде до войны. Может быть, обстановка так подействовала. Шли они отлично. Самолёты готовы были лететь. Парад патрулировался, но в эту погоду ничего не было видно, только звуки были слышны. Только к концу парада погода немного улучшилась. Шёл снег. От 6 до 7 часов была метель, да какая! Сильный ветер был. Мы сделали линию белую, но никаких линий не было видно, все замело. Эти линии мы провели в ночь с 6-го на 7-е, обычно же их наводили за неделю, а накануне подновляли. В мирных условиях кроме ежедневной подготовки с 5-го на 6-е или с 4-го на 5-е генеральная репетиция была. Прямо ночью тот же самый парад был в присутствии Буденного.
Днём 6-го числа я прослушал сыгранность оркестров в манеже, в Хамовниках. Агапкин дирижировал. Часть маршей выбросил. Затем приехал Буденный, прослушал оставленные марши и те, которые были мной забракованы. Он согласился выбросить эти марши. Предупредил: может быть, потребуются.
Когда выехал командующий, я находился на левом фланге, если смотреть на памятник Минина и Пожарского. Он вышел от Никольских ворот, и его не видно было из-за снега. Он прошёл значительное расстояние, и только тогда я его увидел, подал команду «Смирно», подошёл с рапортом. Он вышел за пять минут и ещё не все части вытянулись, а морячки немножко отстали. Я их подгонял. Это был флотский экипаж. Он тут же ушёл на фронт.
Конница прекрасно прошла, пулемётные тачанки хорошо прошли. Несколько хуже прошли танки, потому что очень скользко было. В мирное время они поднимаются на определенной скорости, спокойно, а тут нужно было как можно быстрее идти, чтобы не забуксовать, а на большой скорости трудно держать равнение. С точки зрения подготовки условия были исключительно неблагоприятные. Коррективы внесены очень существенные этим парадом. Оказывается, можно готовить парад в такой короткий срок.
После парада была объявлена благодарность всем участникам и выдали по 100 гр. Люди выпили, пообедали и пошли на фронт. После парада произошёл перелом в разговорах, настроениях, даже внешний перелом был заметен. То, что произошло в сознании, внутри каждого, нашло отражение в поведении. 7-го и в последующие дни народ стал совсем иным: весёлый, смеющийся, жизнерадостный, улыбающийся, особая твёрдость появилась, уверенность. А до этого, прямо надо сказать, была некоторая молчаливость, а у нас это выражалось, помимо всего, в письмах. После парада был необыкновенный подъем, и эти люди убедились, что вряд ли их паршивенькие письмишки будут иметь какое-либо значение, поэтому таких писем не стало.
Научный архив Института российской истории РАН, ф. 2, разд. X, oп. 1, д. 1, л. 1–2об. Копия.
№ 68. Из записи беседы с работником завода СВАРЗ П. С. Барковым
Сентябрь 1942 г.
Я уверен: пройдёт много лет, но мы, москвичи, которым выпало счастье присутствовать на торжественном заседании 6 ноября и на параде 7 ноября 1941 г., никогда не забудем этих дней.
Помню, что выехал я за 2 часа до начала заседания. Но едва отъехал от завода, как загудели сирены. Воздушная тревога! Раздумывать не приходилось. Я направился пешком через пол-Москвы. Всю дорогу я слушал музыку — это радио, как обычно в эти радостные, предпраздничные дни, транслировало песни и марши по всем площадям столицы. Я был крепко взволнован. Как пройдёт заседание? Что услышу? Что скажет докладчик о положении на фронте? Тревога за родную Москву не покидала меня...
Незаметно дошёл до места заседания. И вот я там, куда собрала партия московский актив, чтобы в эти суровые дни сказать суровую правду и дать направление для дальнейшей борьбы с врагом. И вдруг зал затрясся от аплодисментов, от гула и крика. Это на сцену поднялись т. Сталин и его соратники. Не могу выразить словами нашу радость. Как мальчишки, мы вскакивали на стулья, хлопали, кричали «ура». Но радость стала ещё большей, когда т. Пронин предоставил слово т. Сталину.
Долго не могла утихнуть овация. Тов. Сталин качал головой и с улыбкой показывал на часы. А по залу минут десять, как волны, бушевали наши аплодисменты. Но вот зал затих... Мы все превратились в слух, во внимание. Спокойно, твёрдо и проникновенно прозвучали слова вождя.
Что было самым главным в этом докладе? Прямота, суровая правда. Сталин не приукрашивал положения. Он говорил о том, что было в жизни. И от этих его спокойных слов, от ясности мысли и глубины анализа становилось как-то ясно на душе, просто и понятно.
Через весь доклад проходила мысль о грозной опасности, о неумолимом, жестоком и сильном враге, который рвётся к сердцу страны. И, несмотря на это, чем дольше я слушал, тем больше росла уверенность в нашей конечной победе.
Кончился доклад. Мы сидели как зачарованные. Первые минуты я ничего не мог сказать. Мы только переглядывались с соседями и словно говорили: «Здорово»! От полноты чувств не хватало слов. И мне тогда же вспомнились слова Сталина, сказанные им ранее, его требование к руководителю, который должен быть «свободен от паники, от всякого подобия паники». И я подумал: «Какой руководитель — товарищ Сталин!»
На следующее утро я был на Красной площади на параде. Никогда не забудется особая торжественность и суровость этого первого парада периода войны.
1 мая 1941 г. я также был на Красной площади и теперь мог сравнить эти два парада. В рядах проходивших войск было больше деловитости, точно люди шли не на парад, а на боевое задание: взяли нужное оружие, оделись поудобней и пошли, не торопясь, но и немедля, обычным скорым шагом.
Незабываемо это утро: ряды защитников Родины, их строгие лица, мягкий снежок на шлемах и шапках и горячие слова Сталина, звучащие с Мавзолея над площадью, над Москвой — на весь мир.
Когда Сталин сказал, что враг не так силен, как его изображают перепуганные интеллигентики, что «не так страшен черт, как его малюют» — усмехнулась вся площадь. У меня, как и у всех, кто был на площади, сердце билось огромной гордостью. Я думал: вот рядом, под Москвой идут бои, и многие из участников парада завтра будут драться с врагом. Враг напрягся до последнего. Он лезет на нашу Москву. А мы близ фронта организовали парад и не допустили ни одного самолёта до столицы.
Тов. Сталин напомнил нам имена великих русских полководцев. И они прозвучали как призыв, как клич на борьбу за уничтожение оккупантов.
Взволнованные, возвращались мы с Красной площади.
Мы слышали Сталина. И мы понесли отсюда в дома и на заводы великую веру в силу советского народа, нашу уверенность в победе над озверелым врагом.
Научный архив Института российской истории РАН, ф. 2, разд. X, oп. 1, д. 1, л. 52—54. Копия.
№ 69. Из записи беседы с командиром Истребительного мотострелкового Полка УНКВД г. Москвы и Московской области полковником А. Я. Махоньковым
Сентябрь 1942 г.
[...] 6 ноября, часов около четырёх дня, раздался телефонный звонок. Завтра, в день 24-й годовщины Великой Октябрьской революции, на Красной площади состоится традиционный парад войск. Полку приказано приготовиться к участию в параде. Он должен открывать сводную колонну истребительных батальонов и вооружённых рабочих. Меня просят сделать все зависящее, чтобы полк прошёл по площади, показав хорошую строевую подготовку.
— Есть, будет выполнено.
Через час первое подразделение полка уже выходит в тихий переулок, направляясь к Кремлёвской набережной. Там должна происходить тренировка...
...Кто забудет, кто может забыть эти минуты перед шестью часами вечера! Кто может забыть волнение, овладевающее тобой, когда в репродукторе слышится голос диктора, предупреждающего о включении зала торжественного заседания, другой голос, дающий слово Сталину!
Сталин у микрофона!
Сталин выступает!
Сталин говорит!.. Говорит Сталин!..
В комнату врываются Запевалин, Быков... Мы придвигаемся ближе, ещё ближе к репродуктору, стараясь не пропустить ни одного слова вождя.
...Если советский строй так легко выдержал испытание и ещё больше укрепил свой тыл, то это значит, что советский строй является теперь наиболее прочным строем.
В зале гремят аплодисменты, бурные продолжительные аплодисменты. С каждой новой фразой, сказанной т. Сталиным, растёт возбуждение. Они словно вдыхают в нас свежие силы. Все в его речи сведено к ясным, чётко определенным задачам. Теперь каждый знает, что должен он сделать.
А Сталин говорит о необходимости «сокрушить военную мощь немецких захватчиков», о необходимости «истребить всех немецких оккупантов до единого, пробравшихся на нашу Родину для её порабощения».
— Так их... Так им и надо, — шепчет Запевалин.
И Быков утвердительно кивает.
...Мы на набережной у Кремля. В темноте, скорее, ощущаемые, чем видимые, поднимаются старинные его башни... Спасская... Никольская... Они кажутся особенно величественными, суровыми, недоступными. В памяти возникают внутренний вид Кремля, Большой дворец, его залы... Георгиевский... Андреевский...
Сталин, вероятно, уже вернулся с торжественного заседания. Что он делает сейчас?.. Склонился над огромной картой фронта?.. Или читает?.. Пишет, может быть?
Он сказал, что мы победим. Для нас, военных, это означает продолжение сражения на подступах к Москве, у Бородина, у Нары, у Сталиногорска.
Приказываю сделать перерыв в тренировке. Строим полк в замкнутый четырехугольник.
— Товарищи... сейчас выступал Сталин...
Пересказываю, как могу, более подробно его речь. Говорю о том, что и нам довёдется участвовать в осуществлении сталинской программы ведения войны, что и от наших рук должны погибнуть десятки, сотни ненавистных оккупантов.
С исключительным вниманием слушают бойцы. Когда говорю об уничтожении всех до единого гитлеровцев, пробравшихся на нашу землю, отовсюду слышатся возгласы: «Правильно!», «Всех уничтожить!»...
Почти до часа ночи продолжалась тренировка. Ощущение большого притока сил, которое испытали в тот вечер Запевалин, Быков, я, передалось, да и не могло не передаться, каждому. С песнями, отбивая шаг, шёл полк домой.
С песнями выходил он тремя часами позже на парад.
Падал мокрый снег. Он залеплял глаза. Оседал холодными каплями на щеках, на лбу. Иногда задувал порывистый предзимний ветер.
Гремела песня по ещё спящим улицам:
...В бой за Родину,
В бой за Сталина...
В туманной дымке ненастного ноябрьского утра на по-военному строгой Красной площади видели родного нашего Сталина, слушали тёплые его слова.
Было 7 ноября 1941 г.
Мы шагали мимо Мавзолея, устремив взгляд на его крыло, туда, где, подняв руку, стоял в солдатской шинели Сталин. Шагали развёрнутым строем по двадцать четыре бойца в ряд. За нами шли фрезеровщики и бухгалтеры, студенты и ткачи, кандидаты наук и модельщики. За нами шёл вооружённый народ Москвы...
Сталин приветствовал нас.
Гости на трибунах аплодировали, аплодировали нам не меньше, чем танкам и кавалерии, чем сапёрам и зенитчикам [...]
Научный архив Института российской истории РАН, ф. 2, разд. X, oп. 1, д. 1, л. 17–20. Копия.
Мои материалы про станцию метро «Маяковская».