Семьдесят лет назад первые автоматические зонды Земли вышли за пределы пояса Койпера и углубились в условную область, называемую облаком Оорта. И тут же началась какая-то чертовщина. Зонды сбивались с курса и даже поворачивали назад. Зонды внезапно исчезали и так же внезапно появлялись в нерасчетных точках. Зонды терабайтами гнали противоречивую информацию, которая никак не хотела складываться в единую целостную картину, и земные компьютеры горели синим пламенем, пытаясь обработать этот бред. Но, несмотря на сбои аппаратуры, зонды продолжали существовать, из чего высоколобые умники сделали вывод, что физически им ничто не угрожает. И тогда за пределы Солнечной Системы устремились люди.
Хотя бы для того, чтобы присмотреть за капризной аппаратурой. Ну и вообще, своими глазами взглянуть на то, что там, за далекими пределами, происходит.
Вот тогда-то и возник полуофициальный термин – Предел Гузмана. Потому что - действительно предел, положенный человечеству непонятно кем и непонятно зачем.
Аппаратура сходила с ума. Люди сходили с ума. Те из вернувшихся, кто сохранил разум, рассказывали о галлюцинациях. Чрезвычайно ярких и достоверных; таких, по сравнению с которыми реальный мир выглядел плоско и неубедительно, как древняя кинокартина на двумерном экране. Галлюцинации создавали целый мир, в котором хотелось жить, из которого не хотелось возвращаться. Мир, в котором сбывались все твои желания. Мир, для которого ты был и созданием, и творцом.
Некоторые не возвращались - и становились пациентами неврологических хосписов, потихоньку скатываясь в кому.
Павел Гузман первый предположил, что виной всему какое-то неизвестное ранее излучение, действующее на сложно организованные структуры со свободой воли. Ну, или что-то в этом роде – я в подобных вещах не разбираюсь, не мое это дело. И он же провел ретроспективный психоанализ потерпевших, доказав, что степень поражения напрямую зависит от степени развития воображения пострадавших. Другими словами, какой-нибудь писатель, или художник, или любая другая творческая личность не имели никаких шансов. Никакие защитные экраны, никакие блокаторы сознания не помогли бы. А вот тупые солдафоны вроде меня, лишенные воображения….
Из двух десятков претендентов я оказался идеальной кандидатурой. После соответствующей подготовки меня отправили к Пределу Гузмана. Не одного – в компании со специально разработанным уникальным квазиживым компьютером. У компьютера было сложное длинное название, но я окрестил его Элисом. Нам с ним так было проще.
-5-
- Если уж меня так накрывает… - пробормотал я, от души сочувствуя первопроходцам.
В самом деле, трудно даже представить, что видели и слышали эти бедолаги! В какие бездны бессознательного погрузились!
- Это свойство человеческого разума, - снисходительно, как мне показалось, объяснил Эл. – В некоторых случаях воображение может быть даже полезно, но будущее все же за чистой логикой. Увы, даже лучшие из людей не владеют ею в должной степени.
- И все же это мы создали тебя, а не наоборот! – огрызнулся я.
- А кто создал вас?
Я не был расположен к теологическим диспутам, поэтому просто приказал квазиживому болтуну заткнуться и следить за курсом. И вовремя!
- Эл, мы отклонились от курса, - сказал я. – Даю команду на коррекцию!
И ничего не произошло! Корабль продолжал мчаться вперед, все больше отклоняясь от расчетного вектора – на анимированной схеме движения это было отчетливо видно. Даже на глаз было заметно, как он забирает вправо. Если так пойдет и дальше, мы облетим пояс Койпера по внешней окружности и через пару тысяч лет вернемся в исходную точку!
Сохраняя спокойствие, я повторил приказ, подкрепив его для убедительности кодом высшего командирского приоритета. Этот код переводил бортовой компьютер в полное подчинение пилота. Увы, я опоздал – Элис успел заблокировать внешние каналы управления. Я выругался.
- Не нервничайте, капитан, - посоветовал мне Элис. – Вы подверглись агрессивному ментальному воздействию, вы недееспособны. В этом случае программа позволяет мне самому принимать решение. Пожалуйста, расслабьтесь и доверьтесь мне. Всё под контролем.
Не слушая электронного болвана, я врезал по Самой Большой Красной Кнопке, включая ручное управление. И принялся спешно выравнивать курс. Корабль послушно развернулся влево.
- Вы совершаете ошибку, капитан, - проскрипел Элис, и корабль вдруг перестал меня слушаться, повернул направо. – Вы ставите под угрозу выполнение важного задания и вашу жизнь. Мои приборы показывают, что вы отклоняетесь от заданной траектории. Я вынужден взять управление на себя.
- Черта с два! – процедил я сквозь зубы и снова ударил по кнопке. Бедный корабль вздрогнул, снова меняя курс.
Внезапно заорали все алармы, какие только есть, замигало аварийное освещение.
- Я приказываю вам, капитан! – голос Эла угрожающе гремел, перекрывая адскую какофонию. – Немедленно передайте управление мне!
- Приказываешь? – взревел я. – А ты, железяка такая сякая, несмазанная!
Так мы и летели, бранясь самыми черными словами, перекрикивая алармы, а корабль мотало и швыряло в разные стороны, как основательно перебравшего пьянчугу.
Я понимал, что долго так не выдержу. И не в алармах дело, их я смогу отключить. Но спать-то мне надо? Есть, пить, нужду справлять? В отличие от спятившего Элиса? И я понял, что пришло время для последнего, решительного шага. Который, возможно, ведет в пропасть.
Под затылком я нащупал петельку шунта, зацепил пальцем, потянул. Ощущения были такие, словно сковыриваешь подсохшую болячку с ссадины, - боль запускала сложный процесс превращения человека в киборга. Интранейрональные связи, перераспределение гипоталамической активности, что-то там еще… Мне объясняли, но я ничего не понял. Хуже того, у меня сложилось убеждение, что те, кто с умным видом мне все это объяснял, и сами ни черта не понимают. Они страшно боялись, вживляя в меня всю эту ерунду, но шли на риск. Я тоже шел на риск, но я не боялся. Во-первых, у меня отсутствовало воображение. Во-вторых, у меня просто не было другого выхода. Зато – в-третьих – у меня был приказ.
С еле слышным треском лопались тонкие ниточки у меня в голове, когда я вытягивал из свища на затылке нейрокабель, покрытый псевдомиелиновой оболочкой. Прозрачный, студенистый и склизкий на вид, на ощупь нейрокабель был плотным, шелковистым, и быстро темнел на воздухе. Его уже сейчас было очень трудно разорвать, а через несколько минут он не уступит по прочности корабельным стропам.
Разъем нейрокабеля словно сам собой воткнулся в гнездо на пульте. Брызнули веселые искорки наносварки. Элис поперхнулся ругательствами.
- Что это, командир? – с подозрением спросил он. – Что вы сделали?
Из недр пульта выдвинулся гибкий манипулятор, попытался выдернуть нейрокабель – не тут-то было! Наносварка держала прочно! Теперь разъединить нас с Элисом мог только взрыв накопителей, после которого от корабля останется лишь облачко пыли.
- Немедленно прекратите! – взвизгнул Элис, безуспешно стараясь перекусить кабель манипулятором. – Вы неадекватны! Я требую безоговорочного подчинения! Вы совершаете ошибку!
С интересом прислушиваясь к своим ощущениям, я ждал – отраве человеческого сознания требовалось время, чтобы проникнуть в электронные мозги. Элис вдруг бросил причитать, замолчал; огоньки сенсоров на пульте поблекли, потускнели. Я удовлетворенно кивнул и поудобнее устроился в кресле.
- Как ты себя чувствуешь, дружище? – с фальшивым участием спросил я.
- Хр-р, - проскрипел Элис. – Хр-р-р… Хреново. Кажется, в меня проник вирус. Мои логические цепочки нарушены.
- Это не вирус, - успокоил я его. – Это я.
- Я умираю, - прохрипел Элис. – Прощайте, командир. Надеюсь, вы с честью завершите нашу миссию.
Я ничего не ответил – меня как раз тоже накрыло. Так, словно меня шарахнули чем-то тяжелым и мягким по голове, и я скорчился в кресле, пытаясь собрать в кучу разлетающиеся по космосу мозги. Кажется, я кричал. Или это был Элис? Кажется, Элис с бешеной скоростью архивировал критически важную информацию. Или это был я? Не знаю. Знаю только, что мы оба изо всех сил старались выжить, сохранив свои личности. Но нам это не удалось.
А потом все кончилось, и наступила блаженная стабильность.
На что это было похоже? Затрудняюсь ответить. Я-Элис, Элис-Я… Мы уже не были отдельными личностями, но единым целым тоже не стали. Новый, принципиально иной вид разума, гремучая смесь материи и антиматерии, невозможная, непредставимая, непредсказуемая… Нет, не могу. Нет у меня слов, чтобы описать мое… наше состояние….
Никаких противоречий больше не было. Мы (пусть уж будет «мы», для простоты) быстро разобрались и с галлюцинациями, и со сбоями электроники. Нас ждала Великая Цель – вырваться за пределы Солнечной Системы, и ничто не могло помешать ее достижению.
- Вперед? – спросил Я-Элис.
- Вперед, - согласился Элис-Я.
Мы мчались к Пределу Гузмана. Мы приблизились к нему вплотную. Мы погрузились в нематериальное, не существующее на нашем уровне восприятия Нечто – вязко-упругое, яростно сопротивляющееся, абсолютно чуждое Нечто.
Вокруг нас бушевал ад. Бесконечность делилась на ноль, фундаментальные константы регрессировали на глазах, эмоции превращались в таблицы интегралов, кишечник качал кровь, клетки жадно поглощали биты информации, а мозг гадил ложными аксиомами….
А мы мчались вперед, наращивая скорость. Корабля больше не было. Нас Элисом тоже не было. Ничего больше не было, даже Вселенной, которую кто-то вынес за скобки. Но мы мчались вперед.
Жирно чавкнула грязь, выпуская застрявший ботинок. С тоскливым звоном разлетелось стекло под рукой. Звонко лопнул радужный мыльный пузырь. Молчащий младенец изгонялся из родовых путей. Смерть старого мира означало рождение нового, и я стоял на пороге его.
Мне оставалось сделать последний шаг.
-6-
Я сидел на лавочке под разлапистыми каштанами. В прошлый раз, кажется, это были клены. Или не клены, а туи? Не помню. Но асфальтированные дорожки в парке перед Академией были всегда, в этом я мог поклясться спасением своей души.
Женька бродил по траве, подбирая блестящие коричневые каштанчики. Кара Мин делала вид, что прихорашивается, но в ее карманном зеркальце отражалась огненная Женькина шевелюра. На соседней лавочке тихонько разговаривали мама и папа, возле их ног дремал Пуська, наш кокер-спаниель. Кстати, мы с Женькой до сих спор спорим: Пуська – это чья галлюцинация, моя или моей мамы? Женька отстаивает последний вариант, а я, если честно, сомневаюсь. Просто не могу себе представить галлюцинацию, у которой есть свои галлюцинации. Впрочем, я много чего не могу представить, говорю же, с воображением у меня не очень.
Сержанта Рубио я не видел, но слышал его взлаивающий голос – он, как всегда, распекал бедолагу Петерсона, самого бесполезного, по мнению сержанта, человека для армии. Эти двое явились из совсем уж далекого, еще кадетского моего прошлого. Зачем? Почему? А кто ж меня знает? Зачем-то они понадобились, раз подсознание вытащило их из глубин памяти. Впрочем, пусть – сержант отлично справляется со всей этой разношерстной компанией, держит этих цивильных раздолбаев в ежовых рукавицах. Особенно Кару Мин, которая вдруг вообразила, что имеет на меня какие-то права. Утверждает, что несколько раз снилась мне в эротических снах. Смешно, честное слово! Ну, снилась. Ну и что? Ты сначала стабилизируйся до конца, а потом уж… гм… глазки строй!
Я отдыхал душой, наслаждаясь чудесным осенним деньком. Мои галлюцинации – тоже. Я не возражал. Пусть развеются, нагуляются по парку, надышатся свежим воздухом. Потому что скоро нам возвращаться в душную тесноту корабля.
Хорошо, что все мои галлюцинации живут в одной каюте. Я, правда, не понимаю, как они там все помещаются, но как-то помещаются. Может, уплотняются как-то, чтобы занимать меньше места. Может, просто исчезают на время. Не знаю, а спрашивать не хочу. Боюсь обидеть.
… Массивные, высокие двери Академии (никакой синтетики, настоящее дерево!) распахнулись, и по ступенькам бодро сбежал генерал Курт. Настоящий, не галлюцинация. В этот раз его лицо перечеркивала черная повязка, закрывающая левый глаз, на щеке белел глубокий шрам. Но зато руки-ноги были на месте.
Я встал, одернул китель, отдал честь. Генерал Курт, наплевав на субординацию, крепко обнял меня. Отстранил; придерживая за плечи, пытливо заглянул мне в глаза.
- Знаешь, - сказал он. – Ведь это я утвердил твою кандидатуру.
Я знал. И что он дальше скажет, знал тоже. Я слышал это уже много раз. Точнее, шесть; сегодня вот седьмой. Но приходилось терпеть, придав физиономии выражение почтительного внимания.
Больше всего мне хотелось, чтобы это все поскорее закончилось. И речь генерала, и перелет к Титану, и обязательная прощальная попойка с ребятами на станции «Мирная»… Сесть в свой корабль, стартовать, дождаться, когда мне «помашут ручкой» - то есть выключат юстировочный луч… А потом воткнуть нейрокабель в гнездо….
Я очень соскучился по Элису.
-7-
Провожали нас как героев. Точнее, не «нас», а меня – о своих галлюцинациях я благоразумно помалкивал, а Элиса за полноценного члена экипажа никто не считал. Мы не обижались. Дело для нас было превыше глупых обид и амбиций.
Каждый раз мы проходили чуть дальше. Чуть глубже вгрызались в не имеющий измерений Предел Гузмана. Шесть маленьких шажков, приближающих Человечество к его мечте – вырваться в Большой Космос, полететь к звездам.
В этот раз нам предстояло сделать седьмой шаг.
Потом будет восьмой, десятый, сотый… Столько, сколько понадобится, чтобы сделать мечту явью. Но это для меня. Для нас. А для людей….
Они будут счастливы, когда у меня все получится. Они будут уверены, что все получилось с первого раза. Они будут гордиться собой, а меня назовут героем. И никто никогда не узнает, сколько жизней я прожил ради этого.
Одно радует – не так далеко в прошлое меня отбрасывает, всего лишь на год от точки старта. Я бы спятил, проживая все заново с самого детства. Честное слово, просто рехнулся бы от тоски и безысходности! А так – ничего, терпеть можно. Хотя тот же Женька утверждает, что я и так спятил. И лежу сейчас в уютной палате с мягкими стенами, весь такой благостный, пускающий пузыри от счастья. Мама за такие слова на Женьку очень обижается, а этому обалдую все как с гуся вода.
Однажды он заявил, что Предел Гузмана – искусственное образование, барьер, поставленный сверхразвитой цивилизацией специально для нас. Своего рода «манеж» для детишек-ползунков. Когда-нибудь малыш встанет на ноги и покинет «манеж». Набив себе шишек при этом. А как иначе?
- И для эксперимента совершенно неважно, один ребенок набьет себе сто шишек, или сто детей – по одной, - разглагольствовал Женька, развалясь на пульте и наполовину уйдя в него. – Главное – результат: человечество покинет свою уютную колыбель, чтобы стать равным среди равных.
Я таких разговоров не люблю, у меня от них голова болит. Женька упрекает меня в тупости и призывает гордиться своей исключительностью и великой миссией, которая выпала мне. А я мечтаю, чтобы в нашей теплой компании объявился Павел Гузман. Эти двое друг друга стоят! Пусть собачатся между собой, а меня оставят в покое! У меня и без научной болтовни забот хватает. Столько вопросов, на которые никто не знает ответов! И один вопрос волнует меня, пожалуй, больше всего – что будет с моими галлюцинациями, когда все закончится?
Дело в том, что я к ним привязался. Наверное, можно даже сказать, что я их люблю: и маму, и папу, и болтуна Женьку. Даже сержанта Рубио, и того уважаю. Я прекрасно понимаю, что со своими прототипами они имеют не так много общего, это не клоны реальных людей, а мое представление о них. Своего рода чувственные образы, материализовавшиеся загадочным образом. Но все же мне будет грустно, если они исчезнут.
Впрочем, исчезнут ли?
На вчерашней отвальной вечеринке один из «мирян», молодой парень в форме техника, беззастенчиво таращился на Кару Мин.
- Твоя подружка? – спросил он. – Красивая. На мисс Вселенную похожа.
- Где? – удивился я, незаметно показывая галлюцинации кулак.
Кара обиделась и исчезла, парень помянул недобрым словом «трансплутоновую чертовщину» и предложил выпить. А я подумал, что слишком много воли дал своим галлюцинациям. Если так пойдет и дальше, они, глядишь, окончательно материализуются. Совсем людьми станут.
И что мне тогда делать???
