По русской земле ехал небольшой отряд всадников. Вид их был настолько странным, что случайным встречным совершенно не хотелось приближаться к ним, а княжьи заставы да дозоры, что порой останавливали отряд, пропускали их дальше беспрепятственно, как только им предъявляли «охранную» грамоту, получить которую можно было лишь из рук самого князя Владимира. Старший в этом отряде, сплошь заросший бородой муж, с тоскливыми, как у побитой собаки глазами, ехал чуть впереди. Остальные ему под стать, только глаза не такие безразличные, так и рыскали с любопытством вокруг. Одеты все были в драные одежды, под которыми из-под прорех, виднелись доспехи. Опытные в боях вои без труда признали бы в тех доспехах знаменитые «ламели» викингов, которыми те прикрывали грудь и плечи во время сражений.
Отряд держал курс прямо к Киеву, делая в пути лишь редкие остановки для сна. Даже ели на ходу. А если нужда заставляла кого-нибудь из их остановится, то остальные следовали дальше, не обращая внимания на отставшего, зная, что покончив со своими делами, он быстро нагонит их.
В Киев въехали, весенним днем, когда солнце уже хотело спрятаться за деревьями и лизало своими лучами их темные макушки. В очередной раз предъявив грамоту, вои беспрепятственно вошли в главный город Руси. Здесь даже тоскливые глаза старшего окрасились любопытством, сродни с восхищением. Вырос город за то время, когда нога его последний раз ступала по широким улицам, а уж как похорошел! Кругом все резное, да крашеное, улицы выложены ровными досками, защищавшими и пеших, и конных от жирной грязи, которой славились эти места. Даже люди вроде разбогатели, все сплошь в ярких одеждах. Подняв взор выше, путник увидел, что над всем этим великолепием, возвышается огромное лицо идола, с позолоченными усами и посеребренными волосами. Его глаза были так мастерски вырезаны на дереве, что казались живыми и заглядывающими прямо в душу. «Перун!» - узнал путник, часто виденного им прежде славянского Бога. Но размеры этого истукана поражали, поселяли в душе неприятный страх. Горожане же не обращали на идола ни малейшего внимания, видимо давно привыкнув жить под строгим Перуновым взором. С трудом оторвав взгляд от деревянного божества, путник повел свой отряд дальше, в ту сторону, где по его памяти должен был быть княжий терем. Раньше его было видно отовсюду, как сейчас Перуна, но выросшие плотно, как грибы после дождя, дома, затмили обзор.
Наконец добрались. У теремных ворот путники спешились, а старших прошел вперед, к дозорному.
-Кто таков? - строго спросил страж, хмуря брови и не обращая внимания на протянутую грамоту.
-Князь мне надобен! - словно не слыша вопроса сказал путник.
-Нету князя в тереме! - ответил страж невольно и опомнившись добавил, - Кто таков, спрашиваю?
К воротам подтягивались дружинники, явно поняв что творится что-то неладное. Позади путников уже собиралась толпа любопытных.
-А коли нет князя, тебе по что знать? - продолжал гнать свое путник, слово издеваясь на растерявшимся и покрасневшим стражем.
Кое-кто из дружины князя оголил меч, в воздухе явно запахло опасностью.
-Чего вы там столпились? - раздался позади дружинников зычный голос и вперед вышел здоровенный мужик, в простой рубахе и с булавой в руке. На рубахе виднелись пятна пота, видимо воин оторвался от тренировки, чтобы понять происходящее. Выйдя вперед, воин уставился на старшего из путников, прищурился, разглядывая его и, наконец, тихо произнес:
-Олаф?! Ты ли это?
-Я, Варяжко! Не ожидал тебя тут встретить!
Варяжко, тот самый молодой воевода князя Ярополка, что отговаривал его от встречи с Владимиром, после гибели своего князя, не вернулся в Киев, а отправился в печенежские земли, надеясь набрать там армию, да отомстить за князя. Все это Олаф знал еще до отъезда на родину. Теперь же Варяжко стоял перед ним, весьма упитанный и довольный, явно не испытывая на себе гнев князя.
-Возвратил меня князь под руку свою, да забыл былое! - ответил Варяжко, не покривив душой.
Несколько лет скитался он по краю русской земли, собрал даже небольшое войско и пытался обратить на свою сторону жителей приграничных городков и крепостей, пока не столкнулся с самим князем Владимиром, шедшим в очередной поход. Варяжко стоял перед ним безоружный, скрежетал зубами, а князь в ответ лишь улыбнулся грустно и сказал:
-Ох и свезло же брату Ярополку! Такую преданность ничем не купишь! Только вот нет его уж и я не устаю по брату лить слезы…
При этих словах Варяжко осклабился зло и выкрикнул:
-Поздно слезы лить, когда лежит наш князь во сырой земле!
-И я в ту же землю лягу, когда час настанет Перуна навестить! От того земля русская не кончится, новый князь придет!
На это возразить Варяжко было не чем и он промолчал.
-Не князю служить должен добрый воин, а землице нашей, что кормит и поит! - подытожил князь, - Ты подумай, зачем тебе мыкаться по чуждым землям, когда на Руси ты ой как нужен!
И подумал Варяжко и простил князя, а тот забыл ему обиды. Служил теперь Варяжко родной земле, через князя Владимира.
Воспоминания промелькнули в голове Варяжко мимолетно и тут же улетучились в даль.
-А ты тут какими судьбами? Слыхал я, что законную власть ты себе воротил, а стоишь предо мной аки придорожный тать!
-Странствовал я долго, Варяжко! Так может разрешишь мне в терему князя Киевского обождать?
Варяжко кивнул и стража отступила, пропуская путников вперед.
Из терема вышла княгиня Малуша, в свое время заменившая Олафу так недостающую ему мать. Стояла на крыльце, в окружении баб, и по всему видать не могла признать гостя.
Олаф подошел к доброй женщине, опустился на одно колено перед ней, подобно франку, и сказал:
-Здравствуй княгиня Малуша! Вовек не забыть мне твоей доброты! Рад, что свиделись!
-Олаф? Это ты? - Малуша узнала его голос. Теперь в нем слышался легкий акцент, которого она не замечала, когда Олаф жил при тереме в Новгороде.
Тут же велено было помыть, да накормить путников с дороги. Пока дожидались Владимира, много всего было сказано промеж ними. Плакали вместе вспоминая Всемилу и сокрушаюсь над ранней ее смертью…
Владимир сидел за богато накрытым столом в тереме Гориславы. Рядом с ним, по обе руки, сидели его сыновья. Еще отроки, но уже имевшие гордую выправку, подражали отцу и в жестах, и во взглядах, и в словах. Напротив сидела Гористава с дочерьми. Ее большой живот красноречиво говорил о том, что вскорости подарит она еще одно дитя князю, и без того не обделенного потомством.
Горислава держала свое хозяйство, не мало разросшееся за это время, в своих твердых руках. И вышколенная челядь, и выправка сыновей, и щедрое хозяйство — все было в ее власти. Неподвластен ей был лишь князь, наезжавший внезапно и также внезапно исчезающий, среди своих походов и пиров.
Вот и сегодня, князь, не так давно возвратившийся из ятвяжских земель, вдруг нагрянул к Гориславе, хоть обычно еще месяц пировал победу с дружиною.
-Знатный пир скоро устрою! Хочу что бы ты с Изяславом была там! - он посмотрел на светловолосого мальчика, сидевшего от него по правую руку.
-Негоже ему пока по пирам сиживать! - ответила Горислава, в своей надменной манере, так прельщавшей и злившей Владимира одновременно.
-Мое слово! - сказал он, опуская кулак на стол. Последние годы пожалуй одна Горислава и осмеливалась ему перечить и только ей сходило такое с рук. Позволь такое кто другой, и тугой хлыст вмиг оставил бы на его спине яркую полосу, а может и чего похуже приключилось бы с наглецом.
Горислава на этот раз промолчала. За долгие годы она нутром чувствовала тонкую линию, которую в отношениях с Владимиром переступать было опасно. Видя, что Горислава молчит, князь продолжил:
-Не для пира зову вас! Жертву знатную задумал я принести в честь победы! Пусть порадуется Перун, да увидит и сына моего!
Здесь возразить было нечего.
Наутро Владимир уехал, а Горислава, которую от очередной беременности все время тянуло в сон, принялась собираться в путь, хоть и не далекий, понимая, что не избежать ей визита в Киев. За прошедшие годы бывала она в Киеве не раз и каждый тот раз был ей мучителен. Давно покинули Киев жены Владимира, как и она сама получившие во владение деревни и сидевшие в своих теремах. Оставалась там только Ирина, высохшая, как старая береза, да и глядевшаяся старухой. Даже Малуша на ее фоне казалась не старой и пышущей здоровьем. Но не ее присутствие претило Гориславе. Святополк, названный сын Владимира, пугал ее несказанно. Никого не боялась Горислава на свете, прошла в жизни такое, чего и горше быть не может, а вот этого мальчишку боялась, хоть даже и сама себе не хотела в том признаваться. Было в его взгляде что-то жуткое, сродни звериному, даже когда он едва научился ходить. И чем старше становился Святополк, тем более жесткими становились его глаза. Но видно никто, кроме Гориславы, этого не замечал. Даже Владимир обходился с ним ласково, гораздо приветливей, чем с родными сыновьями.
Представляя мучительные дни в Киеве, Горислава с сыном отправилась в путь, оставив остальных детей с верными слугами и своей извечной материнской тревогой...
