Интервью Маршала Советского Союза, дважды Героя Советского Союза К. К. Рокоссовского, данное в 1965 году
... РАЗУМЕЕТСЯ прежде всего мы спросили Константина Константиновича: пишет ли он мемуары? Книгу маршала Рокоссовского ждут многие читатели — и те, кто прошел с ним славный боевой путь, и те, кто знает войну лишь по рассказам. Маршал, видимо, не впервые слышит этот вопрос.
— Да, потихоньку пишу! Мемуары — очень важный и очень ответственный род исторической литературы. Здесь недопустимы украшательство, одностороннее толкование событий, безосновательное прогнозирование и прочее легкомыслие. Это была поистине великая народная война. Советский народ, идя за своей ленинской партией, одержал великую победу, определившую развитие самой истории на долгие десятилетия. Таков масштаб события. Им, естественно, должны измеряться книги, посвященные войне и победе.
— С моей точки зрения, — продолжал маршал, — мемуары начинаются с документации. Книга о войне требует свидетельств, ибо, как сказал древний мудрец, слово — ветер, а бумага — грунт. Для будущей книги в домашнем моем архиве кое-что уже собрано. Быть может, осенью 1967 года, к 50-летию Советской власти, она выйдет в свет.
...Уже в самом начале разговора было ясно, что проблемы мемуарной литературы, историографии войны близки маршалу. Он внимательно следит за военной литературой, знает книжные новинки, резко критикует некоторых авторов, полагающих, что война, тяжкая дорога испытаний и побед, — это лишь некий фон, на который должна быть спроецирована их персона...
— Повторяю, мемуарные книги нам очень нужны. Но какие! Ответственные. Лишенные субъективистского душка и своего рода кокетничанья перед зеркалом истории... А такие книги, к сожалению, еще попадаются. Даже среди самых новых изданий. Эти книги не вызывают доверия, ибо в них нет документального исследования, документальной опоры. Вот почему я считаю необходимым сначала по возможности полнее собрать документы военной поры. И лишь после этого писать.
— Много уже написано?
— Нет, не очень. Но кое-что уже обдумано и взвешено... Например, история наступательной операции по освобождению Белоруссии летом 1944 года...
РАЗГОВОР шел в служебном кабинете, суровой своей обстановкой чем-то напоминавшем фронтовой командный пункт. Письменный стол, три стула, большая карта Советского Союза и Западной Европы на стене.
— Вот она, Белоруссия, — очерчивая карандашом на карте границы республики, говорит маршал. — Почти три года ее землю топтал враг... Вспомним, однако, обстановку той поры. Вспомним, что летом сорок третьего года наша армия разгромила гитлеровские полчища на Курской дуге. Перед нашими войсками открылся оперативный простор. Все было нацелено на запад, вперед. Мы остановились, чтобы подготовить новые удары по врагу.
... В ту пору К. К. Рокоссовский командовал Центральным фронтом. Слева находился Воронежский, справа — Брянский. Три фронта, круша врага, вступили на землю Белоруссии.
— Центральный фронт затем был переименован в Белорусский, а в феврале 1944 года — в 1-й Белорусский. В самом названии уже нашла отражение стратегическая задача, — продолжает маршал. — Перед нами стоял сильный враг — группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала Буша. Лично с ним я, разумеется, не встречался, но кое-что о нем знал. Он был не молод, находился в чести у фюрера. Буш держал против нас почти полтора миллиона солдат — 63 дивизии, в том числе три танковые, две моторизованные, три бригады, около 10 тысяч орудий, тысячи танков, свыше 1 300 самолетов. Оперативный резерв противника составляли 10 пехотных дивизий. Гитлер сделал все, чтобы укрепить Буша — дал ему серьезное пополнение и боевую технику и требовал от него любой ценой удержать белорусский плацдарм. Но шел сорок четвертый, а не сорок первый год... Времена изменились. Мощь нашей армии удесятерилась.
— Семьсот боевых километров держали десять армий нашего фронта. Я хотел бы назвать их номера и названия. Вот они: 3, 48, 65, 28, 61, 70, 47, 8-я гвардейская, 69, 2-я танковая, а также две — 6 и 16 — воздушные армии. Кроме того, в составе фронта находились Первая Польская армия, а также три танковых, три кавалерийских, два механизированных корпуса и Днепровская военная флотилия. Как видите, страна дала нам очень много сил. Рядом с нами, слева и справа, стояли не менее мощные фронты, так что у Буша и его начальства были все основания нервничать... Пришла весна 1944 года. Весь фронт жил будущим наступлением. Ведя с врагом партизанскую войну, Белоруссия с нетерпением ждала родную армию-освободительницу.
— В начале мая 1944 года Ставка Верховного главнокомандования поручила штабу нашего фронта разработать план операции по разгрому немцев в Белоруссии и очищению советской земли до самой границы. Наступать должны были три Белорусских фронта — 1-й, 2-й, 3-й... Мы основательно готовились к разработке плана, строго анализируя и учитывая сложившуюся обстановку, соотношение сил, накопленный боевой опыт. Не скрою, задача стояла перед нами трудная. 700 километров фронта. На центральный участок приходились бассейн реки Припять и ее притоки. Здесь же — глубокие болота, рассекшие наши армии на две части. Смотрите, каково было положение наших войск. Буш, конечно, рассчитывал, что мы здесь увязнем в болотах, не перешагнем быстрые реки. Именно на это он и делал ставку. Но Буш был уже не первым гитлеровским военачальником, которому пришлось испытать на себе реальную грозную силу нашей армии.
— Мы начали тщательно готовиться к операции. Учитывая опыт прошлого, мы собирали большие силы для достижения стратегических целей. Начали с изучения местности, с того, как говорили солдаты, что проползли на брюхе почти все семьсот километров фронта. Все надо было увидеть и измерить глазом. Местность была трудной — вода, леса, болота, и ее придирчиво изучали все — от командующего фронтом до командира взвода. Но мы ведь не зря уже провоевали долгих три года и кое-чему научились. Опыт подсказывал такое решение операции, какого не ждал Буш. Мы пришли к выводу, что необходимо наносить не один, как бывало прежде, главный удар, а два одновременных удара. Один — по северному берегу Березины с выходом на Бобруйск, второй — по южному берегу Березины в обход Бобруйска с юга. Оба удара, повторяю, были главными. Хотя это и нарушало сложившуюся традицию (бить на одном направлении), зато напрочь опрокидывало планы противника, лишало его возможности маневра войсками и открывало перед нами перспективу взлома его обороны на большую глубину и выхода на оперативный простор.
— Возможно, у кого-нибудь из ваших читателей, — продолжал маршал, — возникнет вопрос: почему, собственно, я решил воспользоваться любезностью газеты и на ее страницах столь обстоятельно анализировать Белорусскую наступательную операцию 1944 года? Поясняю: великие победы наших Вооруженных Сил в Отечественной войне выражали, несомненно, и превосходство советской стратегической школы, воплотившей могущество, животворные силы социалистического строя. Каждая операция, каждый бой — это творчество, искание, это, так сказать, серьезная «дискуссия» с помощью огня и металла... Вот почему порой меня охватывает чувство неудовлетворенности, когда в некоторых произведениях литературы полководцы мелко мыслят, механически побеждают, не обременяя себя необходимостью строгого анализа. Серьезный писатель хорошо знает, что в жизни такое не бывает. В жизни, а следовательно, и на войне все сложнее. Вот и Белорусская операция родилась не так просто и сложилась необычно.
— План был разработан. Вскоре нас вызвали в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандования. 22 мая 1944 года здесь началось совещание командующих и членов Военных Советов фронтов, которым предстояло участвовать в освобождении Белоруссии. Я доложил разработанные нами предложения, в основе которых лежала идея двух главных ударов по врагу на правом крыле фронта. У Ставки имелся иной план, предусматривавший нанесение одного главного удара, что, по нашему мнению, не учитывало особенностей местности и не обеспечивало полного успеха задуманной операции. В итоге совещания, которое вел Верховный Главнокомандующий, после длительной полемики, Сталин все же утвердил предложения штаба нашего фронта.
— Наступление началось. 1-й Белорусский фронт нанес две главных удара, широко применив маневр в оперативной глубине противника. Наступление умело взаимодействовавших фронтов принесло Белоруссии свободу. В «Бобруйском котле» оказались тысячи гитлеровцев. Прежде они рвались к Москве и теперь, вместе с пленными, взятыми в котле под Минском, под конвоем, прошли по ее улицам. Гитлер заменил Буша Моделем. Но это ничего изменить не могло: советские воины очистили от врага родную землю и вышли на границу. Мужество солдат и офицеров, массовый героизм Советской Армии, с яркой силой проявившиеся и в этой операции, ждут еще своих летописцев...
— Операция развивалась бурно. Штаб фронта стремился быть в гуще наступающих войск. Помнится, наш КП переехал в Овруч. Дороги плохи, все развезло... Реки, болота. И все же войска стремительно двигались вперед.
— Торопимся? — спросил я пожилого стрелка, бывалого солдата. Он дрался с фашистами под Москвой, на Волге и сейчас спешил к границе.
— А как же, товарищ командующий, надо спешить. Обучились! Большую, тяжкую плату за эту науку отдали, но теперь нас не удержишь.
... И не удержали: 1-й Белорусский фронт двигался к территории противника, на которой произошло много неожиданных встреч. В том числе и первая, так сказать, незапланированная встреча с союзниками...
— НЕЗАПЛАНИРОВАННАЯ? Где, при каких обстоятельствах она произошла?
— Да, эта встреча, деликатно говоря, не была запланирована... Но сначала небольшое отступление. Всем и поныне хорошо памятна политическая игра, которую союзные державы долгие годы вели вокруг вопроса о втором фронте. Советские люди помнят политические маневры некоторых американских деятелей, интриги Черчилля, которого привлекали Балканы — «мягкое подбрюшье Европы». Союзники нарушали свой долг, всячески затягивая открытие второго фронта. Это хорошо известно, так же как и то, что союзные державы высадились на французском берегу, лишь когда возникла вполне реальная возможность полного разгрома Гитлера и освобождения всей Европы от фашизма силами одной нашей могучей Советской Армии.
Не секрет и то, что некоторые представители союзных держав, грубо попирая договоренность, в финале войны шли даже на встречи с эмиссарами нашего общего врага. Но вот об одном неизвестном факте я хотел бы рассказать читателям.
Это было в конце апреля 1945 года. Наши армии уже сражались на территории Германии. Ничто не могло остановить грозный вал нашего наступления. Судьба Гитлера была предопределена.
Войска 2-го Белорусского фронта, которым я в ту пору командовал, атаковав заблаговременно организованную противником на рубеже реки Одер сильную оборону, прорвали ее. Преодолевая ожесточенное сопротивление немецко-фашистских войск Третьей танковой армии, групп «Висла» и «Одер», они стремительно двигались на северо-запад в общем направлении на Шверин — Росток — Любек к побережью Балтийского моря. Широким фронтом наступали армии генералов Романовского, Федюнинского, Батова, В. Попова, Гришина. Взрывая мосты, разрушая дороги и беспрерывно контратакуя, противник стремился оторваться от наседавших на него наших войск. Причем гитлеровцы прекратили борьбу с англо-американскими войсками, которые, не встречая никакого сопротивления, торжественным маршем продвигались по немецкой земле, принимая в свои объятья охотно сдававшихся им врагов.
Подвижные соединения нашего фронта — танковые, механизированные и кавалерийские корпуса генералов Панова, Панфилова, Осликовского, обходя узлы сопротивления врага, прорывались вперед, стремясь отрезать ему пути отхода. В этой обстановке 3-й танковый гвардейский корпус под командованием генерал-лейтенанта А. П. Панфилова вырвался далеко вперед и, обойдя Висмар, продвигался в сторону Любека. И вот командир корпуса донес мне о том, что в тылу его передовых частей совершенно неожиданно появилась... английская воздушно-десантная дивизия генерала Боллса. Следует отметить, что к этому времени все наши соединения и части были предупреждены о возможности встречи с войсками союзников и, конечно, были приняты все меры к тому, чтобы избежать недоразумений. Но эта встреча с союзниками была необычной, потому что бои между нашими войсками и немецко-фашистскими соединениями все еще продолжались с прежним ожесточением.
Генерал Панфилов спросил меня: как быть? Приказав остановить продвижение наших войск до особого распоряжения, я размышлял над этим странным инцидентом. «Так долго, — думал я, — мы ждали второго фронта, они не открывали. Теперь, когда мы уже пришли в Германию, союзники вдруг пожаловали к нам, так сказать, с черного хода, появились в тылу наших наступающих войск. Хорошо, что дело происходило днем и танкисты генерала Панфилова разглядели британскую форму...». Все обошлось без неприятностей. Затем, согласно указаниям Ставки, мы оттянули наши части на рубеж Висмара, Шверина и реки Эльбы.
— Спустя некоторое время нам было передано приглашение фельдмаршала Монтгомери на прием. Едем. На окраине Висмара нас встретила группа офицеров во главе с генералом Боллсом. Подъехали к небольшому коттеджу. Все чин-чином: союзные флаги, салют. Английские генералы и офицеры, два американских генерала — все в полевой форме. Фельдмаршал Монтгомери пригласил в зал. Вошли. На стене — большая карта, у которой толпятся кино- и фоторепортеры.
— Я хотел бы здесь, у карты, сфотографироваться с вами, г-н маршал, — предложил мне Монтгомери.
— Пожалуйста, — ответил я. — Но не кажется ли вам, г-н фельдмаршал, что во всем, что сейчас здесь происходит, есть нечто странное... Наша армия преследует фашистские соединения и еще ведет с ними бои. Здесь, на земле Германии, Гитлер бросил против Красной Армии все, что у него еще осталось. И в то же время у нас в тылу нежданно-негаданно появляется ваша дивизия... Мы с вами люди военные и отлично понимаем, какие опасные последствия могло бы иметь это решение британского командования... Как вы объясните его?
Монтгомери несколько смутился:
— Мне по душе ваша прямота, маршал Рокоссовский, и поэтому я доверительно сообщу вам, что немцы еще три дня назад капитулировали перед британским командованием...
— Три дня назад? — удивленно переспросил я. — Вот так так... Зачем же ваши войска вклинились между нашими частями? Не для того ли, чтобы до конца еще не законченной войны установить, так сказать, британский «заявочный столб» на немецкую территорию?
— Нет-нет, что вы?! — торопливо возразил Монтгомери. — Это было сделано лишь для соблюдения порядка на освобожденной земле Германии. Исключительно ради этой цели...
По всему было видно, что фельдмаршала озадачила сложность происшедшего... В общем прием прошел, как принято в подобных случаях говорить, в вежливой, дипломатической обстановке. Спустя три дня мы принимали союзников. И не бутербродами, а широко, по-русски. Наше гостеприимство, по-видимому, показалось англичанам неожиданным. Монтгомери, испытав смущение, решил снова, теперь на широкую ногу, принять группу советских генералов и офицеров в Гамбурге. На этот прием он пригласил командование 1-го Белорусского фронта и нас. В Англии начались выборы. Сославшись на болезнь, он не смог принять нас в назначенный срок. А в предложенный нам новый день у нас не было времени. Монтгомери, по-видимому, обиделся... Прием в Гамбурге не состоялся, а церемония вручения британских орденов группе советских военачальников была проведена в Берлине примерно месяц спустя. От имени английского правительства Монтгомери вручил мне орден Бани. Вручение проходило при насколько необычных обстоятельствах. Точно в центре Бранденбургских ворот был поставлен стол. Точно, потому, что стол в самом деле стоял строго посредине, ни один сантиметр восточнее или западнее. Мы одновременно подъехали с двух сторон и одновременно вышли из машин. Монтгомери вручил мне орден, сухо поздравил, и мы разъехались. Не было сказано ни одного лишнего слова. Видимо, фельдмаршал не хотел вспоминать некоторые неприятности, в том числе и случай с британской дивизией, оказавшейся островком в широком море наших наступающих армий.
— Вот так впервые, совершенно случайно, мы встретились с союзниками весной 1945 года, — заключил рассказ об этом эпизоде Константин Константинович, добавив затем, что «такое, как видите, тоже бывало...»
ДВАДЦАТЬ лет прошло, а в памяти все живо. Ничто не забыто и не будет забыто. Плачущие женщины и голодные старики, приветствовавшие наших солдат на улицах освобожденного Минска... Плацдармы севернее Варшавы по реке Висле — взятые с боем небольшие поначалу островки свободы... Немецкая земля — Восточный и Западный Одер. Река разлилась как море. Солдаты говорили — «два Днепра, а посредине Припять», и одним махом под жестоким огнем врага преодолевали грозную полосу разбушевавшейся воды.
— Здесь, на Одере, весною сорок пятого, наблюдая мужество наших бойцов и офицеров, овладевших суровой школой победы, я нередко вспоминал осень сорок первого года. Подмосковье, один из боев за Ярцево... Это был трудный бой. На стороне врага перевес сил, а у нас — нехватка бойцов, снарядов, патронов... На обороняющееся наше подразделение обрушился огненный дождь. Кто-то из молодых бойцов дрогнул, вскочил. Пожилой, седоусый солдат крикнул ему:
— Стой! Ты куда? Неужели не видишь, что все держатся — генералы и солдаты... И ты держись! Нам далеко, до самого Берлина надо идти...
— И дошли до Берлина. И победили! — взволнованно говорит маршал Константин Константинович Рокоссовский. — Дорогой ценой нашему народу досталась победа, благодаря которой мир был спасен от фашизма. Ее одержали советский народ, Советская Армия. Сильные духом. Чистые сердцем. Верные до конца Родине и партии. Вот о ней-то, о нашей Армии, я и хочу написать правду, правду пережитой нами Великой Отечественной войны.
Беседу вел Н. МАРУ (1965)
☆ ☆ ☆
