4 марта 1852 года умер Николай Васильевич Гоголь. Физически здоровый писатель 42-х лет умер на второй неделе Великого Поста буквально по своей воле, отказавшись от еды, питья и сна. За 10 дней до его смерти произошло одно из самых известных событий истории русской литературы - сожжение второго тома “Мёртвых душ”. Кажется немного странным, что все помнят именно эту книгу, так как, к сожалению, в нашей литературе это не единственная утрата. Например “Братья Карамазовы” тоже остались неоконченными, но об этом никто не вспоминает.
В сборнике П.Фокина “Гоголь без глянца” второй том “Мёртвых душ” очень точно назван “Градом Китежем русской литературы”. Ещё при жизни автора всеобщая вера в него как в живого пророка поражала.
Московские друзья Гоголя, точнее сказать приближенные (действительного друга у Гоголя, кажется, не было во всю жизнь), окружали его неслыханным, благоговейным вниманием. Он находил у кого-нибудь из них во всякий свой приезд в Москву все, что нужно для самого спокойного и комфортабельного житья: стол с блюдами, которые он наиболее любил; тихое, уединенное помещение и прислугу, готовую исполнять все его малейшие прихоти. Этой прислуге с утра до ночи строго внушалось, чтоб она отнюдь не входила в комнату гостя без требования с его стороны; отнюдь не делала ему никаких вопросов; не подглядывала (сохрани Бог!) за ним. Все домашние снабжались подобными же инструкциями. Даже близкие знакомые хозяина, у кого жил Гоголь, должны были знать, как вести себя, если неравно с ним встретятся и заговорят. (Н.В.Берг)
Эти сюжеты достойны отдельного рассказа. Как бы там ни было, но это трепетное отношение перешло и на тексты. Первый том “Мёртвых душ” привёл всех в восторг. Публика поверила, что наконец-то явился автор, способный сказать окончательное слово о России. Тем более, что мы знаем о намерении Гоголя показать в третьем томе пути духовного воскресения героев. Читатели ждали ответа на тот самый вопрос “что делать?”.
Между окончанием первого и второго томов прошло более десяти лет. При этом предсмертное сожжение не было первым: семью годами ранее рукопись была уничтожена тем же способом. Вот что автор говорил тогда:
Затем сожжен второй том “Мёртвых душ”, что так было нужно. „Не оживет, аще не умрет“, говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того чтобы воскреснуть. Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с такими болезненными напряженьями, где всякая строка досталась потрясеньем, где было много того, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу… Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержанье вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным.
Никто не может утверждать, что знает о реальных причинах повторного уничтожения второго тома. Известно, что незадолго до этого Гоголь встречался со своим духовником, который в довольно резких выражениях выступал против поэмы, требовал отречься от литературы совершенно. После этого писатель попытался отдать рукопись на хранение одному из приятелей, но тот, не желая поддерживать мрачные настроения, отказался.
Дальше свидетельства расходятся. Присутствовавший при сожжении слуга утверждает, что Гоголь отлично осознавал свои действия, а сам слуга долго умолял его не уничтожать рукопись. На следующий день автор озвучил версию о сожжении поэмы по ошибке. Гоголь был известным мистификатором, так что правду мы никогда не узнаем.
Но всё же главной трагедией для русской литературы стала последовавшая за этим внезапная смерть писателя. Судить о возможных причинах здесь нам также придётся только опираясь на воспоминания свидетелей.
Известно, что Гоголь давно страдал нервным расстройством и тем, что мы бы сейчас назвали ипохондрией. Лучше ему становилось только в дороге, постоянном движении, чем можно объяснить его непрекращающиеся путешествия. Во время поездок он посещал всевозможных европейских врачей, выслушивал их противоречивые рекомендации и удивительные по абсурдности диагнозы (вроде того, что его желудок расположен вверх ногами). Так Гоголь говорит об одном из эпизодов болезни, произошедшем задолго до смерти:
Нервическое расстройство и раздражение возросло ужасно, тяжесть в груди и давление, никогда дотоле мною не испытанное, усилилось. По счастию, доктора нашли, что у меня еще нет чахотки, что это желудочное расстройство, остановившееся пищеварение и необыкновенное раздражение нерв. От этого мне было не легче, потому что лечение мое было довольно опасно, то, что могло бы помочь желудку, действовало разрушительно на нервы, а нервы обратно на желудок. К этому присоединилась болезненная тоска, которой нет описания. Я был приведен в такое состояние, что не знал решительно, куда деть себя, к чему прислониться. Ни двух минут я не мог остаться в покойном положении ни на постели, ни на стуле, ни на ногах. О, это было ужасно, это была та самая тоска, то ужасное беспокойство, в каком я видел бедного Виельгорского в последние минуты жизни. Вообрази, что с каждым днем после этого мне становилось хуже, хуже. Наконец уже доктор сам ничего не мог предречь мне утешительного. При мне был один (Н. П.) Боткин, очень добрый малый, которому я всегда останусь за это благодарен, который меня утешал сколько-нибудь, но который сам мне потом сказал, что он никак не думал, чтоб я мог выздороветь. Я понимал свое положение и наскоро, собравшись с силами, нацарапал, как мог, тощее духовное завещание, чтобы хоть долги мои были выплачены немедленно после моей смерти. Но умереть среди немцев мне показалось страшно. Я велел себя посадить в дилижанс и везти в Италию. <…> Я в Риме почувствовал себя лучше в первые дни.
Я был болен, очень болен, и еще болен доныне внутренно: болезнь моя выражается такими страшными припадками, каких никогда еще со мной не было. Но страшнее всего мне показалось то состояние, которое напомнило мне ужасную болезнь мою в Вене, а особливо когда я почувствовал то подступившее к сердцу волненье, которое всякий образ, пролетавший в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительно-приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворяло в печаль, тяжкую, мучительную печаль, и потом следовали обмороки, наконец, совершенно сомнамбулическое состояние.
Нервные причины состояния Гоголя кажутся очевидными даже по таким общим описаниям, но в то время подобные расстройства были совершенно не изучены, поэтому единственным средством врачи считали обёртывание в мокрую простыню. Звучит не слишком эффективно.
Эпизоды обострения сменялись затишьем. Гоголь писал, много путешествовал, даже побывал в Палестине. Но на Масленой неделе 1852 года после уже упомянутой встречи с духовником в нём произошла внезапная перемена:
Гоголь обложил себя книгами духовного содержания более, нежели прежде, говоря, что «такие книги нужно часто перечитывать, потому что нужны толчки к жизни». С этих пор он бросил литературную работу и всякие другие занятия; стал есть весьма мало, хотя, по-видимому, не терял аппетита и жестоко страдал от лишения пищи, к которой привык и без которой всегда чувствовал себя дурно. Свое пощение он не ограничивал одною пищею, но и сон умерил до чрезмерности: после ночной продолжительной молитвы он рано вставал, шел к заутрене, тогда как до того времени не выходил со двора, не выспавшись достаточно и не напившись крепкого кофе.
По отъезде Матвея Александровича он стал подробнее изучать церковный устав и еще более говорить о смерти. <...> Изучив подробнее устав, Гоголь начал его придерживаться и, по-видимому, старался сделать более, нежели предписано уставом. Масленицу он посвятил говению; ходил в церковь, молился весьма много и необыкновенно тепло, от пищи воздерживался до чрезмерности: за обедом употреблял только несколько ложек овсяного супа на воде или капустного рассола. Когда ему предлагали кушать что-нибудь другое, он отзывался болезнью, объясняя, что чувствует что-то в животе, что кишки у него перевертываются, что это болезнь его отца, умершего в такие же лета, и притом оттого, что его лечили… Впрочем, в это время болезнь его выражалась только одною слабостью, и в ней не было заметно ничего важного; самая слабость, видимо, происходила от чрезмерного изнурения и мрачного настроения духа. (А.Т.Тарасенков)
В это время писатель жил в Москве в доме А.П.Толстого, был окружён большим обществом приятелей, но все их свидетельства на разные лады повторяют одно и то же: Гоголь внезапно отказался от еды, воды и сна, изнурял себя до полного бессилия, при этом уверяя всех окружающих в своей скорой смерти:
Призваны были доктора. Он отвергал всякое пособие, ничего не говорил и почти не принимал пищи. Просил только по временам пить и глотал по нескольку капель воды с красным вином. Никакие убеждения не действовали. Так прошла вся первая неделя. В четверг сказал: «Надо меня оставить, я знаю, что должен умереть». (М.П.Погодин)
Так и случилось. Несмотря на усилия окружающих, ничто не смогло поколебать убеждённость Гоголя в том, что он должен умереть.
Что касается традиционных рекомендаций по чтению, в случае Гоголя они были бы излишними, здесь я соглашусь с его современниками. Творчество его настолько разнообразно, что каждый сможет найти что-то интересное лично для себя. И крайне советую перечитать гениальное стихотворение Саши Чёрного "Смех сквозь слёзы", посвящённое нашему герою.
Также оставляю ссылки на ранее написанные статьи о "Ревизоре" и некоторых "Петербургских повестях". Возможно, они подтолкнут кого-то к чтению именно этих произведений. Главное - читать.
И ещё одна статья не собственно о творчестве Гоголя, но о его неожиданном роковом влиянии на судьбу Достоевского.
