Представляю законченный роман. Роман состоит из 12 глав и вступления
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
Я сразу узнал Сюзанну, зато она, даже столкнувшись со мной нос к носу, не догадалась, кто перед ней стоит. Ничего удивительно. Во-первых, с новой прической меня с трудом узнала даже Мари, с которой мы общались не в пример больше и чаще. Да что там Мари! Я знаю себя ровно на сорок один год дольше, но тоже смутился, увидев в зеркале рядом с отражением мягкой, как французская булочка с изюминами вместо глаз, парикмахершей свое и без того худое, а после стрижки и вовсе кожа да кости лицо с еще блестящей после лосьона, голой, как женская коленка, головой. Парикмахерша-булочка заверила, что мне очень идет, но (видимо, рассмотрела испуг в глазах) успокоила, что уже через две недели волосы отрастут. Я как можно небрежнее сказал, что все в порядке, расплатился и вышел на улицу. Непривычная легкость создавала обманчивое впечатление отсутствия в черепушке мозгов. Более того, мне казалось, что это замечают все прохожие и, поэтому так поспешно отворачиваются при виде меня. Потом-то я, конечно, догадался, что они точно так же бы отворачивались, если бы у меня, скажем, не было руки (тьфу, тьфу, тьфу). Уже как-то раз я заметил, что люди в силу ложной тактичности избегают смотреть на тех, кто отличается от них, притом, что им безумно этого хочется. Тогда я успокоился, надел свой берет и отправился на встречу с Мари, с которой мы договорились погулять сегодня по Марэ.
У меня в запасе была еще куча времени. Не смотря на то, что из музея Гревен я вернулся вчера далеко–далеко за полночь, утром проснулся даже раньше обычного. Наверное, все потому, что слишком большое впечатление произвела на меня эта странная ночь. До этого мне приходилось снимать живых людей, стараясь, чтобы те на снимках не получались, как манекены. Но ни разу не снимал манекены, стараясь придать им вид живых людей. Правда, где-то через час после начала сессии, я понял, что особенной разницы между теми и другими нет. Ведь что такое куклы? Это наше фактическое видение тех или иных людских особей. Не то, чем они являются на самом деле, а то, что мы о них думаем. То есть, достаточно переодеть то же Людовика XIVв одежду Оззи Осборна, или побрить наголо Королеву Елизавету, и узнать их будет уже трудно. Так устроено человеческие рецепторы восприятия окружающего мира. Мы отчего-то мыслим стереотипами и понятиями, часто не задумываясь, что за ними скрывается. В не знакомом и новом мы разыскиваем (и находим!) старое и привычное. Я думаю, именно поэтому так тяжело приживаются в языке те же самые неологизмы. Для простоты и удобства мы даже не пытаемся увидеть всю палитру красок (как сказал Гратовски) внутреннего содержания того или иного человека. Именно поэтому несчастная Мирлин Монро была вынуждена всю жизнь играть в кино глупых блондинок, потому что зритель шел в кинотеатр на глупую блондинку Монро и не простил бы ни режиссеру, ни ей обмана.
Наверное, передумав все эти мысли, я и решил кардинально изменить имидж, чтобы посмотреть реакцию, которую вызовет у окружающих этот новый человек, которого я теперь вижу в зеркале. Я догадывался, что относиться к нему будут совсем не так, как отнеслись бы к мужчине, прилетевшему в Париж почти неделю назад. Возможно, с юмором. Возможно, с уважением и вниманием, но без подобострастия и заискивания, ведь этот новый «я» не вписывается в прежний стереотип, а, следовательно, и отношение к нему будет соответствовать новым о нем представлениям.
Для усиления эффекта я нацепил клоунский нос, подаренный Мари. Вот вторая причина, по которой Сюзанне сложно было меня узнать. Разумеется, я не собирался носить его постоянно. Просто мне показалось, он очень подходит к моей прическе и дает дополнительную свободу. Я, как морковный клоун, скрылся за этим носом, позволяя себе то, чего не мог позволить раньше.
Я добрался до Марэ задолго до Мари, которую еще пришлось ждать почти пол часа. На площади Вогезов — Королевской площади, созданной по приказу Генриха IV, — я устроился на газоне, по-турецки сложив ноги, и стал наблюдать за прохожими.
На мой взгляд, Марэ — район, который имеет самую удивительную историю во всем Париже. Он столько раз перерождался заново, оставшись при этом единственным местом в городе, сохранившем изначальную сущность, как губка, впитав все пласты своей истории, что можно сравнить его с птицей Феникс. В XII веке на краю болот, а именно так переводе с французского звучит «Марэ», стали селиться еврейские общины. Подоспевшие вслед за ними рыцари ордена Тамплиеров осушили болота и стали строить тут свои дома. К XVIIвеку район превратился в один из самых престижных в Париже, в основном, благодаря обосновавшейся здесь знати. Затем наступил период охлаждения интереса парижан к Марэ. В XIXвеке он и вовсе превратился в трущобы, вдохновившие не одного писателя. А в XX-м вновь оживился, гостеприимно распахнув двери для художников, музыкантов и эстетствующих геев.
Зато сегодня Марэ так же легко узнаваем, как и пять–шесть веков назад. Здесь можно услышать еврейскую речь, побывать в магазинах, торгующих кошерной едой, найти редкие книги, дойти до бульвара де Темпль, напоминающего об осушивших болота тамплиерах, обнаружить по соседству со средневековым особняком, осыпающееся на глазах здание, словно сошедшее со страниц Золя, увидеть странных людей, одетых в стиле ретро и почувствовать неповторимую раскрепощенность этого района, привлекающую сюда самых экстравагантных парижан.
Итак, я, загорая свежеобретенной лысиной, сидел посредине сквера на площади Вогезов, и, нацепив нос, развлекал играющих здесь детей. Мари подошла сзади как раз в тот момент, когда я примерял свой пользующийся среди детворы успехом клоунский нос на пухлую мордашкой голубоглазую малышку лет пяти.
— О, я смотрю, тебе тут и без меня весело, Грэг? — усмехнулась она прямо над моим ухом, заставив вздрогнуть от неожиданности. — Кстати, если бы не твой шарф, я ни за что бы тебя не узнала, — Мари кивнула на мою сияющую, как выскобленная кастрюля, голову. — Оригинально, но мне нравиться, — одобрила она. Затем улыбнулась, глядя на малышку, которая помчалась к матери демонстрировать свою физиономию, украшенную красной клоунской пипкой, и, счастливо вздохнув полной грудью, сказала. — Ну, что пойдем работать?
Я встал, натянул берет, по-дружески потрепал по щеке, вернувшую мне мой нос, девчушку, и сказал, что Мари может распоряжаться мной, как пожелает, ибо с этой минуты, я полностью перехожу в ее распоряжение. Мари не стала возражать, и мы вместе с ней под гул разочарованных моим уходом детей, покинули площадь Вогезов.
— С чего начнем? — поинтересовался я, вооружившись фотокамерой, сквозь объектив которой рассматривал серые камни старых особняков, кое-где поросших мхом и черным налетом старины.
Шедшая рядом Мари, скосилась на меня и ответила:
— А мы уже начали. Смотри, как я делаю. Подходишь к любому — первому встречному человеку — и задаешь ему самый неожиданный вопрос. А лучше два сразу, чтобы не дать опомниться.
С сомнением проводив своим оптическим глазом молодую француженку с короткой челкой, которая на поводке вела крошечного, но веселого и шибутного йоркширского терьера, я спросил:
— А ты уверена, что они станут отвечать? Я имею в виду, что у них и без нас, наверное, дел полно. Видишь, какие серьезные и озабоченные?
Мари хихикнула:
— А ты хочешь, чтобы они по улицам бегали и до ушей улыбались? Это они такие серьезные, потому что мы к ним до сих пор не подошли. Девушка! — окликнула она по-французски хозяйку йоркширского терьера, которая, присев, собирала в черный пакетик экскременты после своего песика. Та обернулась, удивленно смерив меня и Мари взглядом, судя по которому, пыталась вспомнить, знает ли она позвавших ее людей. В конце концов, поняла, что не знает, и лицо ее приобрело немного отстраненное, но вежливое выражение. Тем временем, Мари перебежала на другую сторону улицы и присела рядышком с ней. — Здравствуйте. Вы говорите по-английски?
Поспешно убрав черный пакетик в сумочку, девушка встала и, уже глядя на Мари сверху вниз, ответила:
— Да, но не очень хорошо.
Мари тоже выпрямилась:
— Вы парижанка?
На лице девушки мелькнула догадка:
— Да. Вы хотите что-то спросить? Дорогу, да? Я с удовольствием вам подскажу, если знаю, конечно, о чем идет речь, — тут она глянула меня (а я к этому времени успел нацепить свой нос) и засмеялась. — Это ваш друг? Он забавный. Клоун да?
— Нет, — улыбнулась и Мари. — Он фотограф.
Пристально оглядев меня с головы до ног, девушка невежливо, зато откровенно и непосредственно заметила:
— Странно. Больше похож на клоуна, — затем вновь обернулась к Мари. — Так что вы хотели?
Однако я не дал Мари возможности ответить. Протиснувшись между ними, я, не спуская с девушки глаз, спросил:
— А почему я решили, что я клоун? — девушка оказалась не из робкого десятка и мой взгляд выдержала спокойно.
— У меня друг фотограф. Он совсем не такой.
— А что все фотографы одинаковые? — не унимался я.
— Те, которых я знаю, — подумав, ответила девушка, — да.
— Вы мне не поможете, — перевел я разговор в другое русло. — Мы с коллегой поспорили. Я говорю, что люди с неохотой будут отвечать на наши вопросы. А Мари, — я кивнул на свою соучастницу, которая с интересом прислушивалась к нашему разговору, — Мари считает, что люди только и ждут, чтобы их отвлекли от повседневности чем-то неожиданным — вроде странного вопроса, почему люди отвечают на вопросы? А как вы считаете?
Моя прямота, похоже, пришлась девушке по душе, так она окончательно растаяла и, дружелюбно рассмеялась, демонстрируя при этом, маленькие, острые и не совсем ровные зубки:
— Я, думаю, что вы оба ненормальные! Люди отвечают на вопросы, потому что их спрашивают.
Не удовлетворенный ответом, я попробовал переформулировать вопрос:
— Почему люди отвечают на дурацкие вопросы незнакомых им людей?
Тут она перестала смеяться, подняла на руки своего пса и серьезно сказала:
— Потому что игнорировать незнакомых людей невежливо.
— Кто это придумал? — я чувствовал, что девушка начинает злиться, но уже не мог остановиться.
— Так все делают, — категорично отрезала она. — Мне пора. А вам удачи.
Мы с Мари переглянулись, кусая губы, чтобы не рассмеяться. Когда девушка и терьер отошли н приличное расстояние, Мари все-таки пожурила меня:
— Ты так всех распугаешь. Хотя как профессионал профессионалу скажу — из тебя получится заправский репортер желтой прессы.
Ну, ей, конечно, виднее. Но я, пожалуй, пока, ограничусь своей скромной ролью фотографа. То есть подсматривающего. Мне все больше и больше нравится наблюдать за городом и людьми через объектив моего фотоаппарата. Я вижу, как сквозь мощенные камнем улочки упрямо пробивается дерзкая и молодая зелень, на которую никто не смеет наступить, преклоняясь перед ее силой воли. За витриной мясной лавки низенький продавец с хитринкой в лучистых от смеха глазах и бородавкой у правой ноздри взахлеб беседует с немолодой покупательницей, с которой, видимо, хорошо знаком. Три белоснежных пуделя с голубыми бантами на шее тоже о чем-то оживленно болтают у скамейки, на которой их высокая с химической завивкой хозяйка читает утреннюю газету и короткими, но частыми глотками пьет, купленный в бистро кофе.
Пока я подглядывал за городом, Мари, подглядывая за мной, вспомнила, что еще до войны какой-то русский писатель придумал приспособить сбоку своего фотоаппарата скрытый глазок, а потом бродил по городу, фотографируя его незаметно от жителей. К сожалению, оригиналы этих уникальных снимком во время войны пропали, но сохранилась книга, написанная этим самым писателем. Кажется, она называется «Мой Париж».
— Вот бы ее увидеть, — загорелся я, но поймал тут в кадр, пьющего из прозрачной лужицы голубя и замолк, чтобы его не спугнуть. Напившись, голубь повернул шею, внимательно посмотрел на меня маленькими, как горошины черного перца глазками, озаботился чем-то и вспорхнул, задев крылом воду, вверх. А мы с Мари продолжили наше путешествие.
Она то и дело останавливала заинтересовавших ее чем-то прохожих, записывая на диктофон легкомысленные, удивленные, смешные и не очень, иногда раздраженные, иногда равнодушные ответы интервьюируемых. Я крутился рядом, невольно отвлекая их внимание не то фотокамерой (которую некоторые, особенно женщины, возмущенно требовали убрать), не то своим видом, не то внезапно вставленным вопросом, который почему-то почти всех ставил в тупик. Ну, почему же все-таки люди отвечают на вопросы? Глупый вопрос… не знаю… а вы как думаете?… по-моему, это очевидно — вот что я слышал в ответ. Не густо. По всей видимости, мы действительно и сами толком не знаем, почему отвечаем даже на такие абсурдные вопросы, как «почему люди отвечают на вопросы?».
Незаметно мы сделали по Марэ круг и вышли на площадь Бастилии, на которой в изобилии, наступая друг другу на пятки, толпились кафешки, магазинчики, ярмарочные палатки на зеленистой аллее бульвара, а посередине высилась памятная Июльская колонна, и ничто уже не напоминало о знаменитой французской тюрьме, возле которой двести с лишним лет назад плясала, топча ногами уникальный тюремный архив, штурмовавшая Бастилию чернь.
Немного притомленная пешей прогулкой Мари предложила пообедать, а заодно и отдохнуть где-нибудь поблизости. Я с готовностью согласился — до фотосессии с Ришаром Гальяно у меня оставалось еще два часа. Решив, что успею, я кивнул на свободные стулья.
Мы плюхнулись под бардовый навес, и только тогда поняли, как сильно устали в действительности. Быстро пролистав, предложенное официантом меню, мы решили не заморачиваться, и заказали себе спагетти и сырное фондю. Мари попросила также бокал красного вина, а я, памятуя о предстоящей работе, решил ограничиться минеральной водой и каппучино.
Парижан да и вообще французов в выбранном нами кафе почти не было. Разве что одна пожилая женщина в больших очках-хамелеонах и с подведенными под Марлен Дитрих губами, от запястья которой под стол убегал поводок, где чавкала толстая рыжая собачка, скорее всего, жила где-то поблизости.
Наматывая макаронины на вилку, Мари рассказывала, что слышала — от кого, не помнит — будто на следующий день после взятия Бастилии на площадь пришел какой-то русский купец и подобрал отдельные листы утерянного во время революции архива. И вроде как они до сих хранятся в России, а те, кто их видел, утверждают, что на некоторых сохранились даже грязные отпечатки, проскакавших по ним ног.
— Да, чуть не забыла, — Мари сложила губы трубочкой и со свистом, как ребенок, втянула в себя длинную макаронину. Засмеялась. — Извини, не удержалась, — пробормотала она, утирая блестящие от масла губы, салфеткой. — Я получила письмо от Сандры. Она, наконец, собирается приехать. Завтра.
— Да? — в последнее время я стал забывать, что в нашей компании должна быть и четвертая участница. То, что с этой Сандрой не все чисто, понятно и так, но калейдоскоп событий вокруг, если откровенно, не оставлял времени думать об этой загадочной девушке. — А завтра как раз день рождения Ника. Что ты собираешься ему подарить?
Мари подняла вверх указательный палец и таинственно улыбнулась:
— У меня есть идея. Что, если мы подарим Нику себя?
— Извини, не совсем тебя понял, — признался я, с трудом представляя нас с Мари, выскакивающих из праздничного торта.
Но Мари, видимо, прочитала мои мысли, потому что рассмеялась, насторожив рыжую собачку под соседним столом, и пояснила свою мысль:
— Я подумала, а что если мы придем к Нику в каких-нибудь костюмах, м-м?
— Неплохо, — одобрительно кивнул я головой. — Например, в клоунских, — вспомнив нашего морковного друга.
— В клоунских — замечательно, — воскликнула Мари. — Я надену…, — но что наденет Мари, я так и не услышал, потому что мимо, скользнув по мне равнодушных взглядом, прошла Сюзанна, сопровождаемая невысоким плотным мужчиной лет тридцати семи. Мулатка для свидания принарядилась в яркую оранжевую кофту с короткими рукавами-бабочками и лимонную юбку выше колен. Мелкие кудряшки своих черных волос она собрала в длинный конский хвост на затылке.
Узнав ее, я быстро отвернулся, почувствовав неожиданное волнение. Что-то в этом незначительном, на первый взгляд происшествии, меня насторожило. Нет, конечно, сам факт того, девушка свободно разгуливает по Парижу, а не томиться с Питером в каком-нибудь подземелье, только подтверждал мою (неприятную для Анны) версию аферы с похищением. Но где парень сейчас? Они с Сюзанной расстались? Но связался ли он с Анной, или та по-прежнему пребывает в неведении относительно его судьбы? Ведь до этого все переговоры с мачехой вела именно мулатка.
Усевшись позади нас с Мари, Сюзанна стала что-то капризно выговаривать своему кавалеру, позволяя провинившемуся лишь изредка вставлять обиженным тоном редкие реплики. Решивши заговорить с ней, я, как можно глубже на глаза натянул шапочку, нацепил нос и в сопровождении изумленного взгляда замолчавшей на полуслове Мари, обернулся назад.
— Привет! — мило поздоровался я. Мулатка и ее спутник одновременно отвлеклись друга от друга и удивленно на меня уставились. Когда недоумение первой секунды прошло, мужик ухмыльнулся и, махнув мне рукой, ответил на приветствие, а Сюзанна надулась губами и тяжело задышала, с силой выдувая воздух из широких ноздрей.
— Да, здрасте. Что надо? — она была явно раздосадована паузой в жарком споре, и даже, когда мужчина попытался смягчить ее грубость, она ответила ему таким взглядом, что не слабый в плечах кавалер мгновенно стал походить на толстую рыжую собачку пожилой парижанки с губами Марлен Дитрих.
— Вы меня не узнаете? — спросил я, снимая нос.
Презрительно фыркнув, Сюзанна небрежно бросила:
— Таких знакомых у меня нет.
Но я не собирался сдаваться так просто:
— Я хочу поговорить с вами о Питере.
На этот раз мне, кажется, удалось задеть ее за живое. Надменность мгновенно сползла с лица, уступив место легкому испугу. Украдкой бросив взгляд на своего нового мужчину, она опустила руки на колени и не громко сказала:
— Я не знаю, где он. И вообще, кто вы такой и по какому праву спрашиваете меня о Питере? — вновь взвилась девушка, не вовремя сообразив, что может и не отвечать на мой вопрос.
Но я не поленился напомнить:
— Мы встречались с вами на вечеринке у Софи пару дней назад. Неужели забыли? Вы там были вместе с Питером.
Она машинально выставила руку вперед, призывая его замолчать и, как видно не напрасно, потому что мужчина насторожился и, высоко подняв бровь, посмотрел на нее вопрошающим взглядом. Мулатка, как пойманная в курятнике лиса, заерзала на месте, наклонилась и прошептала что-то в багровеющее на глазах ухо своего месье, и только после этого опять повернулась ко мне:
— Да, вспомнила. Чокнутый фотограф, — уже чуть ли не с ненавистью пробормотала она, отводя взгляд. — Что вам надо от Питера?
— Только поговорить с ним, — честно признался я.
Мотнув густым хвостом, Сюзанна, встала и потянула за пиджачный рукав своего плотного мужика, предлагая ему уйти.
— Ничем не могу помочь. Мы тем же вечером с Питером разругались вдрызг. И больше я его не видела, — мужчина поддался на уговоры и жестом сказал официанту, что заказ отменяется.
— Даже в лицее? — изумился я.
— Даже в лице, — невозмутимо подтвердила мулатка. — Он теперь там не появляется. Насколько я знаю Питера, думаю, забурился куда-нибудь к друзьям в берлогу и там зализывает раны, — презрительно добавила она.
— Погодите, — я тоже вскочил, — А как же Анна? Вы с ней разговаривали?
Вцепившись в мускулисто-жировую руку своего возлюбленного, Сюзанна, виляя бедрами, выбралась вслед за ним на мостовую, но, остановленная на месте вопросом, повернула голову, с недоумением скосившись на меня через плечо:
— А кто такая эта Анна?
Наверное, она все еще не хочет раскрывать свое участие в этой истории.
— Все в порядке. Я в курсе, — попытался ее убедить я, надеясь, что тогда девушка станет со мной предельно откровенна. — Я знаю, что Анна мачеха Питера.
Но мулатка, отворачиваясь, вздорно кинула напоследок.
— Все-таки ты псих! Я не знаю никакой Анны. И никогда не знала.
Они удалились, а я остался стоять с открытым ртом, в одной руке сжимая свой дурацкий нос, а в другой, сдернутую с колен салфетку. Мари в это время успела расплатиться по счету, тоже встала, подошла ко мне, решительно отобрала и положила на стол салфетку, затем взяла под руку и согласилась с мулаткой:
— А ты ведь и, правда, немного того, — покрутила она пальцем у виска.
Честно говоря, еще немного, и я соглашусь с этим мнением. Сюзанна была настолько искренна в своем сарказме, что я начал склоняться к тому, чтобы ей поверить. Тогда вообще что, черт побери, произошло у них там на самом деле? Может, я ошибся, посчитав мулатку соучастницей Питера? Ведь если восстановить цепочку событий, то Анна лишь сказала, что получила информацию от Сюзанны, а то, что эта самая Сюзанна и мулатка одно и тоже лицо додумал уже я сам. Из всех возможных это было самое разумное объяснение.
И все-таки тревожные мысли продолжали пестрить у меня в голове, не давая туману сомнения рассеяться окончательно. Относительное спокойствие, которое наступило вчера после визита в мотель, когда уже казалось, все стало предельно ясно, исчезло без следа. Хоть убейте, но я чувствовал: что-то здесь еще не так. И даже, когда Ришар Гальяно, встреченный и привезенный в мою студию Натали, протянул руку, чтобы поздороваться, я, вспоминая подробности разговора с мулаткой, в задумчивости не пожал ее, поставив великого аккордеониста в неловкое положение, которое, сообразив о своей оплошности, поспешил исправить.
— Простите, месье Гальяно, я сегодня немного рассеян, — виновато улыбнулся я невысокому полненькому французу в очках, на первый взгляд больше прохожему на селянина, выращивающего виноград, чем на музыканта.
Поставив возле ног чехол с аккордеоном, он улыбнулся тактичной, даже немного застенчивой улыбкой.
— Ничего, ничего. Все в порядке. И, пожалуйста, зовите меня Ришаром. Если вам не сложно, конечно.
Француз итальянского происхождения Ришар Гальяно один из самых известных в мире исполнителей джаза на аккордеоне, показался мне очень милым, скромным и бесконечно интеллигентным человеком. Глядя на него трудно поверить, что он и есть тот самый революционер в музыке, который доказал, что аккордеон это вовсе не «пианино для нищих», заставляя полные залы замирать от восторга, экспериментируя и импровизируя на сцене, по-новому озвучивая произведения величайших композиторов всех времен и народов.
Пока я устанавливал свет, Натали угощала Ришара чаем, а тот, очарованный обаянием моей переводчицы, смешил ее сценическими байками. Затем он достал аккордеон и начал наигрывать Кармен Бизе, улыбаясь Натали, которая, устроившись напротив за столом, с восхищением следила за его пальцами, порхающими по клавишам.
Я закончил подготовку и сказал, что можно начинать съемку.
— Насколько я понял, эти фотографии пойдут на оформление вашего нового альбома? — уточнил я на всякий случай.
Быстрым «у-у» соединив гармошку инструмента, Ришар кивнул:
— Да. Где мне сесть? — он завертел головой. — Обычно в таких случаях меня просят сыграть что-нибудь для живости снимка. Я готов.
Не будучи до конца уверен, что идея с аккордеоном — лучшая, я, тем не менее, усадил Ришара на поставленный около зеркала стул и через объектив стал наблюдать за его лицом, которое по мере нарастания страсти в музыке, все меньше напоминало лицо селянина, а словно световой фонтан отражало эмоции аккордеона. Именно таким я запомнил Ришара Гальяно во время концерта в Нью-Йорке, когда он впервые потряс меня своим гением.
Стоп! Я отстранился от фотокамеры.
— Ришар, — негромко позвал я, огорчаясь, что приходится прерывать магию его игры, — Ришар вы не могли бы снять очки?
От неожиданности Ришар даже не сразу перестал играть. Глаза его удивленно смотрели на меня, а пальцы все еще автоматически извлекали из аккордеона волшебные звуки музыки Пуччини.
— Очки? — переспросил он, чтобы убедиться, что правильно меня понял. — Зачем?
— Понимаете, Ришар, — с готовностью пустился я в объяснения. — Ваши поклонники давно привыкли к образу Ришара Гальяно. Кудрявый мужчина в очках играет на аккордеоне. А что если нам разрушить этот стереотип? Ваше исполнение от этого хуже не станет.
— Ну, что ж, попробуем, — согласился музыкант, послушно передавая очки стоящей наготове Натали. — Мне играть? — спросил он, занося пальцы над инструментом.
Я промычал что-то в знак согласия, а сам с энтузиазмом припал к объективу. Однако не успела моя модель погрузиться в музыку, как я снова ее прервал:
— И аккордеон тоже надо убрать, — решительно заявил я, уже даже не спрашивая мнения звезды. Тот не стал спорить, отложил инструмент в сторону и стал неловко пытаться пристроить непривычно пустые руки. Тогда я попросил его встать спиной к зеркалу и расслабиться. Ришар беспрекословно подчинился.
Посмотрев еще раз в объектив, я удовлетворенный результатом, сделал снимок. На нем остался запечатлен незнакомый серьезный мужчина с пухлыми пальцами и животом, чем-то похожий на селянина, но бывший на самом деле великим джазовым исполнителем, знаменитым на весь мир аккордеонистом Ришаром Гальяно.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
