– Фимочка! Спаси нашего мальчика!
– Я только этим и занимаюсь, только этим..., – ответил он устало.
Ефим смотрел на плачущую жену и вспоминал прошлое. Может это расплата за грех его? За Риту? Может, если б осталась тогда она с ними, все было б по-другому?
Или просто они не состоялись, как родители. Хотя ... Есть же ещё Маша. Маша ... Кто-то скажет – не их дочь. Ну, так это, как посмотреть.
– Ладно, Агнеш, завтра с утра займусь. А сейчас – спать.
– Как ты можешь спать, когда наш мальчик...
– Могу! И тебе советую. Он уже не маленький, мальчик наш. И пусть учится отвечать за свои поступки.
Ефим ушел в свою комнату. С женой он уж давно спал врозь. Он лег в постель и живо встали перед ним картины прошлого, он вспоминал ту историю.
***
Взгляд Риты, ее изящная, благородная рука, которую она подавала, ее домашнее платье, длинные волосы, голос, улыбка, шаги – он так живо сейчас всё вспомнил.
Черная юбочка, белая блузка, так она ездила на работу. Она выставляла аккуратные ножки из машины, а потом наклонялась, махала ему рукой и смешно натягивала на себя деловой вид, потешаясь над собой. Шла через дорогу, а он не уезжал, всё смотрел и смотрел.
На тротуаре она опять по-детски махала ему рукой и легко вскакивала на ступени гостиницы. А потом весь день... весь этот день он был просто счастлив: Рита рядом, на соседней улице – рукой подать.
Хотелось видеть ее снова. Просто, по-семейному. И он стал ходить в ресторан гостиницы. Дорого, долгое ожидание блюд, но он ходил туда, чтоб ещё раз увидеть ее.
Дома она рассказывала ему гостиничные новости, советовалась, восхищалась новыми встречами – в этой Волгоградской гостинице временно жили командировочные со всех уголков страны, туристы и даже иностранцы. Она рассказывала с юмором, с широко открытыми глазами. Ей нравилось всё.
А дома ...
Вот он случайно краем глазам увидел ее раздевающуюся. До головокружения, до дрожи представлял потом, что это для него она раздевается, что она – его женщина.
Вот наклонился с ней одновременно за сынишкой, захлебнулся запахом ее волос, увидел в горловине халатика маленькие груди, и захотелось ... так захотелось коснуться их жаркими губами...
Ефим влюбился. Влюбился в девушку, которая моложе его была почти на двадцать лет. Агнесса, такая привычная и милая, не шла ни в какое сравнение. У них никогда не было страсти, просто нежное чувство, просто привычка и ещё жалость.
Они вместе с Ритой высаживали деревца, какие-то особенные яблоньки, когда он первый раз поймал ее руку на тонком стволе деревца, как бы в шутку.
– Ага! Ефим Палыч, Вы меня прихватили... Ой, отпустите! Эх, ну, Вы шутник. Яблонька не выдержит! Вы чего? – она смеялась, считала, что он дурачится, а он тогда уже не дурачился, ему и правда не хотелось выпускать ее руку.
А потом она догадалась. А догадавшись, испугалась.
У Ефима был коллега, который жил на две семьи уже давно, много лет. Была жена – бабушка, как называл он ее, и молодая любовница, которой снимал он квартиру. Рос у любовницы их общий ребенок, и ничего страшного в жизни этого коллеги не случалось.
Вот и Ефим однажды, когда вез Риту, повернул на сельскую грунтовку, остановил машину и признался ей в своих чувствах.
– Рит, ты ни в чем не будешь нуждаться. Ни ты, ни Машенька. Работать не нужно, занимайся ребенком. Но у тебя будет всё: шубы, золото, квартира в Волгограде. Я всегда о тебе буду заботиться. Может, вступлю в кооператив, квартира будет твоя... Я люблю тебя! Я больше не могу это скрывать...
Рита смотрела в одну точку, нахмурив лоб. Такой серьезной Ефим, пожалуй, никогда ее и не видел.
– Что скажешь, Рит?
Она очнулась, перевела на него взгляд, как будто была только-что где-то далеко.
– Нет. Скажу – нет, Ефим Палыч. Так не получится. Я просто... Я не смогу. Да и любви у меня нет. Вернее, есть. Но это другая любовь, я Вас очень люблю, как главу семьи, как хозяина, как человека просто. Мне так жаль ...
Казалось, ей и правда жаль. Она была опечалена, но совсем не напугана.
Тогда он не настаивал, завел мотор и они поехали дальше. Но он решил, что это всего лишь первый шаг. За ним последовали подарки, взгляды, вздохи. Рита все говорила и говорила, что не сможет вот так...
Не сможет так?
Ефима уже было не остановить. Перед ее побегом он сделал ещё попытку. И эта попытка была настойчивой и даже грубой. Он обещал, что уйдет от Агнессы, что женится на Рите, что хочет быть с ней до конца дней. С ней и с Машенькой. А если что... он не против иметь ещё детей.
Говоря это, он смахивал слезу, утверждал, что жить без нее не может, что сойдет с ума, если она ему откажет. Приехал и тянул на квартиру, которую уже снял, бросался в ноги, и вообще вел себя неподобающе солидному чиновнику.
– Я тону, тону в твоих глазах, Риточка! Я готов рычать от страсти, как голодный волк. Я не могу так жить... Не могу!
Она мотала головой, умоляла отпустить ее. И он сдался – отпустил. Стучал потом по рулю в машине, сжимал до боли голову.
После этого разговора Риту он больше не видел. Она уехала.
Когда исчезла она, оставив дочку, он злился жутко и тосковал сильно. Страдал в истинном, самом тяжёлом значении этого слова.
Второй ночью разрыдался, громко, неистово, до истерики.
Агнесса испугалась, успокаивала, капала капли, обнимала его. Тогда он чуть было не проговорился, не закричал жене в лицо, как единственному близкому человеку, что любит Риту и жить без нее не хочет.
Но посмотрев на растерянную Агнешу с папильотками в жидких волосах, схватился за голову и промолчал.
А Агнесса решила, что эти рыдания мужа от свалившихся проблем. От нежданных детей. Жили они ровно и спокойно все эти годы, заботились исключительно друг о друге, а теперь свалились на них все эти напасти: не было детей, а тут двое сразу, да ещё один и чужой. Кто ж это выдержит?
Тогда она решила беречь сердце мужа, сама как-то успокоилась, и уговаривала его.
– Фима, мы справимся! Взрослые, обеспеченные, на ногах стоим. Справимся, не сомневайся! И не волнуйся ты так... А она... Пусть ей совесть подсказывает! Мы не будем ждать, мы будем просто жить. И Машенька с нами. Успокойся, Фима.
И Агнесса и Ефим, каждый винил себя, поэтому смирились достаточно быстро. Агнесса считала, что это она виновата – не рассмотрела за жизнерадостностью Риты ее глупый нрав. Ефим знал, что виноват он.
Вот только вопрос крутился у него в голове – почему не исчезла навсегда? Почему оставила дочку, а значит шанс видеть ее опять?
И вдруг через пару недель от Риты они получили письмо. Агнессе казалось, что письмо легкомысленное и непутёвое.
Рита писала, что позвали ее на север, на стройку, где очень хорошо платят. Вот только с детьми туда нельзя. Писала, что вернётся за дочкой через год, писала, что уверена, что у Маши будет все в порядке. Просила прощения и обещала прислать денег, как только заработает.
Сначала они растерялись. Как понять такую мамашу? А потом вдруг быстро успокоились. Агнесса уж смирилась, а Ефим боялся, что в письме откроется правда, и теперь даже благодарен был Рите.
– Мы справимся, – повторяла жена и кивала головой.
Но насчёт "справимся" Ефим сомневался, поэтому вскоре в доме их появилась Елена – пятидесятилетняя женщина-няня с большим опытом и рекомендациями хороших знакомых Ефима.
Выглядела она моложе своих лет, стройная, с короткой стрижкой темных волос.
И уже через пару дней было понятно – профессионал. Она сразу объявила свой график, перечислила, что ей нужно. Она так увлекала детей, так умело занимала их, обучала, что Агнесса доверилась ей полностью.
А ещё Елена умела быть незаметной. Объявила свои часы работы, в остальное время исчезала, растворяясь в своей комнате или вообще уходя из дома.
Она не стала членом семьи, как стала им Рита, не делилась с Агнессой женскими секретами, не заняла место общения мужа с женой. Она просто была хорошим работником, освободив Агнессу от всех детский забот в определенные часы.
Она сама готовила детям и кормила их, купала и гуляла с ними, укладывала спать днем, умела быстро успокоить, переключить внимание ребенка мягко и умело.
Именно она обратила внимание Агнессы на развитие Герочки.
Они съездили к лучшему в Волгограде детскому невропатологу, начали лечение и особые упражнения на развитие. Агнесса плохо поняла диагноз, но запомнила, что у Геры обнаружились проблемы задержки сенсомоторного внимания.
Но врач похвалила, сказала, что обратились вовремя, и обещала, что при должном подходе все проблемы решаемы.
Теперь все свое внимание Агнесса устремила на сына. Впрочем, можно сказать, что и ранее было так. Маша осталась для нее чужой. Она получала от Агнессы всё, кроме материнской ласки.
Елена, подметив это, ласки восполняла, и Агнесса была ей благодарна.
Тем не менее Маша уже вовсю бегала на толстенький ножках, опережала Геру в играх, была понятлива и спокойна. А ещё была невероятно хороша собой, так мила, как могут быть милы самые маленькие дети. Темные ее кудряшки пружинили при беге, она улыбалась и хлопала огромными глазами с длинными ресницами.
У Геры только начал появляться светлый пушок волос, он был полненький, белокожий, широконосый с аллергичными щёчками.
И с ним было труднее. Он "ездил на руках", ударялся в слезы, если что-то было не по нему, плохо увлекался играми, быстро уставал и много капризничал.
Как раз присутствие Маши, ее игры могли на время увлечь его, позволить заняться делами. Но он не участвовал, он только наблюдал. А когда уставал от созерцания, плакал, требовал, чтоб взяли его на руки.
Агнесса сравнивала детей и раздражалась всё больше. Елена ее успокаивала:
– Каждый развивается по-своему. Мы всё делаем правильно, не волнуйтесь. И учитесь быть твердой. Как с Машей.
Елена считала Машу ребенком дальней родственницы. Историю Риты ей не рассказали. И она уж примерила, что с Машей Агнесса строга, а сыну позволяет многое.
А Маша детским чутьем отношение к себе Агнессы, конечно, почувствовала, и с проблемами уже бежала к Елене. А когда той не было рядом – к Дусе или Ефиму.
Так и распределились дети: Герберт всегда на руках у Агнессы, Мария – у Ефима. Он все больше привязывался к девочке. Он сходил с ума, покупая у спекулянтов кружевные платьица, мутоновую шубку, вязаные шапочки с витыми помпонами. Сыну тоже брал, но мальчик их уж имел всё ещё до рождения.
Агнесса не спорила. Она уже вошла в роль старательной мамочки, познакомилась в поселке с Вероникой, немолодой дочерью почтенного генерала, держащего тут дачу. У нее тоже рос годовалый сынишка. Теперь они ходили друг к другу в гости, и наряды хорошенькой Маши приводили всех в восторг.
Ещё в доме напротив жила молодая жена начальника департамента здравоохранения области Наталья с двухлетней дочкой. Порой и она присоединялась к их компании. Для всех Машенька "стала" племянницей Агнессы.
– Подумай только. Наталья – вторая жена у Григория Дмитрича, – рассказывала Агнесса местные новости, – Муж ее на пятнадцать лет старше. И двоих детей бросил... Ох, что в мире делается! – качала она головой.
А тем временем Ефим, подключив свои связи, оформил опеку над девочкой. Были и трудности. Свидетельство Маши осталось у них, а вот паспортные данные Риты пришлось выяснять.
Он держал в руках копию паспорта с обидой, горечью и любовью одновременно. Князева Маргарита Федоровна была единственным родителем Князевой Марии Федоровны.
Совпадение отчеств? Нет, всего скорей отчество дочке Рита дала свое. Может, любила отца.
Обсуждали они, конечно, и возможность – отвезти девочку бабушке. Но мысли эти отмели. Для такого действия слишком много надо было собрать документов, бегать, доказывать, сдавать ребенка в приют. И не факт, что бабушка захочет, и не факт, что дитя отдадут. И себе тогда девочку вернуть будет практически невозможно.
Поэтому Машенька осталась в их семье.
***
Дачный их поселок разрастался. Уже называли его меж собой местные жители "обкомовским", уже поставили на входе шлагбаум, не пускали посторонних.
Через некоторое время успокоился и Ефим. Жизнь вошла в свое русло. Весной, глядя на соседей, начал он строительство большой бани и раскопку водоема. Те деревца, которые сажали вместе с Ритой старательно обходил он в проектах, берёг. Она говорила, что это какие-то необычные яблоньки. На Риту он злился, но ей он верил.
– Воздух, чувствуете, какой?! Какой тут у нас воздух! — с гордостью восклицал Григорий, сосед, с которым подружился Ефим. Правда потом начальник департамента здравоохранения доставал сигарету и закуривал.
А воздух тут и вправду был головокружительно чист и свеж. Сосны вокруг поселка, река, убегающая вдаль. К лету во дворе Ефим соорудил площадку, где можно было позагорать, сделал деревянные ступеньки в водоем, чтоб не скользили ноги, так что можно было принимать воздушные и водяные ванны вместе с детьми, не выходя из двора.
Герочка, наконец, тоже пошел. Радости родителей не было предела.
Двор и дом были завалены игрушками. На площадке висели детские качели, стоял конь-качалка, трёхколёсный велосипед, в доме повсюду – кубики и пирамидки, на полу, на толстом ковре – куклы голыши и мягкие плюшевые игрушки.
Елена утверждала, что игрушек сильно много, а Агнесса не могла остановиться. По ее мнению наличие игрушек работало на развитие Геры.
У Агнессы свободного времени стало больше, и теперь она частенько вместе с мужем ездила на импровизированный рынок рядом с поселком. За щелястым прилавком местные бабули торговали редиской и укропом, картофелем с детской кожицей, крепкоголовым чесноком и прочими огородными дарами, которые пахли теплой землёй.
На Ефима напала страсть к кашеварству. Коронным его блюдом стал плов. Он приобрел казан и готовил плов во дворе. Широкими взмахами он, словно старатель золотой песок, промывал в тазу рис. На костер водружался необъятный новый казан, и начиналось действо.
Агнесса любовалась мужем и считала себя счастливой женщиной. Дом, дети, муж... Что ещё нужно?
Рита прислала деньги пару раз. Небольшие и совсем ненужные им деньги. Обратный адрес – Владивосток. Написала и письмо. Оно начиналось со слов: "Дорогие мои Агнесса Ивановна и Ефим Павлович...."
А дальше обычное письмо. Как пишет дочка матери. Как будто и не бросала она ребенка. Она описывала места, где работает, с присущим ей юмором, бараки, в которых они живут, холод, неудобства быта и свою работу. Работала Рита учетчицей. И лишь в конце спрашивала о Машеньке и Герочке. Как, мол, они? Не болеют? А ещё писала, что с приездом придется задержаться. А вот на сколько – не писала.
Агнесса бросила письмо на стол со злостью.
– Как, Фима, как? Как можно быть такой безалаберной! Ещё раз говорю, давай лишим ее родительских прав. Это не мать! Какая она мать?!
Но Ефим пока не решался, хоть и чувствовал правоту жены. Машу он так успел полюбить, что и не представлял, как с ней станет расставаться. Она залезала к нему на колени, маленькими ручками брала его за лицо и целовала куда-то в уголок губ.
– Убю тебя...Убю..., – говорить начала Машенька рано.
– И я тебя люблю, дорогая! Очень очень...
Ефим тянулся и к сыну, но тот капризничал у него, вырывался, просился к матери. А Машенька прижималась своим маленьким тельцем, обнимала нежно и лепетала мило на своем цыплячьем ещё языке. Ефим таял...
Агнессу Маша называла Несой, а Ефима тятей. Но однажды в больнице какая-то женщина, посылая Машеньку за ней, сказала вдруг:
– Беги, дитё, к бабушке. К бабушке беги...
Это так разобидело Агнессу, что она начала приучать Машу называть ее мамой.
– Должна ж быть у ребенка хоть одна мать, – оправдывалась она, – Да и Герочке будет непонятно, когда заговорит. А так, мама и мама – для обоих.
***
Жизнь шла. Дети росли. Ефим уже был заместителем первого секретаря обкома партии. К ним приезжали серьезные люди, и даже сам первый секретарь с женой.
Машеньку пришлось удочерить, а для этого лишить Риту материнства. Сделать это для Ефима было не так сложно физически, сколь сложно морально. Но чувства переформировались. Такой эмоциональный порыв был у него тогда впервые, и теперь спрятанное от людских глаз беспокойство жило в нем, не позволяло на полную широко тешится жизненными радостями. Он мстил Рите за это живущее в груди беспокойство. Он уже не хотел отдавать ей Машеньку.
А Рита вдруг приехала. Приехала через три года, летом.
Дома с детьми была только Елена. Она тут же побежала в дом, с радостью сообщила Ефиму по телефону, что приехала Рита – мама Маши.
А Ефим Павлович почему-то начал кричать, чтоб она не подпускала к ней Машу, не позволила "утащить".
Елена со страхом бросилась во двор, где оставила возле купальни детей на Риту. С размаху стукнула дверь. Рита сидела на траве, она оглянулась на нее с улыбкой на лице, и Елена выдохнула – нет, эта женщина не сможет похитить ребенка. Но больше няня от детей не отходила.
Через час приехал Ефим Павлович. Он был сердит и серьёзен. Все перекочевали в дом, а потом Ефим и Рита вышли во двор.
Злость его растворилась. На эти глаза нельзя было злиться. Рита повзрослела, черные брючки, трикотажная кофточка. Она постригла волосы, теперь они были ей по плечо и кудрявились ещё больше. Была все также мила, проста и открыта.
– Я же говорила, что эти яблони особенные, – показала она на разрастившиеся деревца, – Спасибо, что уберегли.
Три необычные яблони разных сортов действительно были удивительны. Их кроны были сформированы как стелющиеся, и походили на огромные чаши диаметром метров в шесть. Стволы-ветки были толстые. Их приходилось осенью пригибать их к земле и привязывать к колышкам, а весной поднимать вверх. Урожай яблок радовал.
– Да, особенные. Вон, того и гляди ветки сломятся от весу, – он посмотрел на Риту прямо, – Ты хочешь забрать Машу?
– Мне пришло уведомление о лишении прав, – ответила она, глядя вдаль.
– А ты как думала? Думала можно вот так оставлять детей и оставаться матерью? Твоя дочь тебя даже не знает! – он говорил громко, напористо.
Она молчала. Ефим оглянулся и увидел, что в глазах ее блестят слезы, понял, что с напором переборщил. Он злился уже и на себя. Достал сигарету, долго щелкал зажигалкой.
Рита смахнула слезы, достала из кармана зажигалку, поднесла огонь.
– Куришь? – спросил он, чтоб смягчить разговор и хоть что-то спросить.
– Курю..., – ответила она просто и закурила тоже.
Она втянула носом воздух, выдохнула дым и заговорила.
– Я и не собиралась ее оставлять, думала – вернусь. Мне пара дней была и нужна-то. Вышла за калитку, думаю, и как я с ней? Пусть пока побудет. Но ..., – она затянулась.
– Но оказалась в поезде на Красноярск, – она развела руками и грустно улыбнулась, – Долго рассказывать. Да и не хочется. Сама виновата. Думаю, ну ладно, подзаработаю, к лету вернусь. Чего уж... Но не срослось. Учетчицей меня поставили, да и подставили. Почти сразу. Поверила я, а зря... В общем, судимость условная, но никуда не уедешь, нельзя. Вот только на днях судимость и сняли. А вам писать об этом не стала, стыдно как-то.
От этого рассказа пошли у Ефима мурашки. Не от содержания. Оно-то как раз и не очень удивило, а от надлома в голосе, от боли, которая жила в этом повествовании.
– Рит, ты прости меня, – вдруг сказал он, у него встал в горле ком.
– Ну что Вы, Ефим Палыч, – оживилась Рита, повернулась к нему, – Я люблю Вас очень, и Агнессу Ивановну люблю. Вы – моя светлая, самая светлая страничка, – она смотрела открыто, искренне, как будто и не помнила о плохом, – Вы для меня – идеал семьи. Идеал! И никак иначе. Я ведь за Машу и не волновалась. Знала, что будет всё хорошо. Посмотрите-ка, какая она стала! И это вы всё... Я так благодарна!
– Да это Агнессу благодари, не меня... Она занимается. Только ..., – он усмехнулся, – Эх, злая она сейчас будет! Готовься, Риточка.
Но на Агнессу Рита повлияла также, как и на Ефима. Она высказала все строго, прочитала нотацию. Рита сидела, опустив голову, кивала.
Закончилась беседа в слезах обеих. Они уже обнимались и плакали.
– Не забирай у нас Машеньку, Рита. Устраивай свою жизнь личную. И пусть она думает, что я – ее мама. Не травмируй ребенка. Исчезни! Исчезни для нее... Я тебя прошу! Я тебя умоляю!
Рита не исчезла совсем, но больше не приезжала. Она писала. Сообщила свой новый адрес, и изредка Агнесса тоже писала ей, совала в конверт фото Машеньки. Ефим это знал, не перечил.
Чувства утихли. И сейчас он был даже благодарен судьбе за тот свой порыв, за дочку, и благодарен Рите за то, что оставила его тайну при себе. Все таки хорошая она девушка.
– Чем я могу тебе помочь, Рита? – спрашивал он ее перед отъездом.
– Машу вырастите хорошим человеком. Какое ещё может быть самое сокровенное желание у матери?
– Обещаю, Рит.
***
Прошли годы, и Ефим вспоминал это свое обещание. Его ли стараниями, но Маша росла славным ребенком.
А вот Гера...
– Мальчик болен, – восклицала Агнесса, если пытался он хоть как-то повлиять на воспитание сына.
– Ты избалуешь его, погубишь! – возмущался Ефим, но уступал жене.
Как в воду глядел. В детстве Гера истерил. Он валялся на полу, требовал свое. Он мог вылить воду из-под красок при рисовании на Машино платье только потому, что получается у той лучше. Однажды он с озлобленностью пинал по всему дому мусорное ведро и мусор из него, потому что, как он считал, Дуся специально поставила его ему под ноги, и он запнулся. А Дуся плакала, убираясь.
Из детского сада его пришлось забрать. Агнесса была возмущена: Геру обвиняли в воровстве. В явные доказательства она так и не поверила, с возмущением забрала Геру из сада.
– Окрести их, – советовала подруга Ольга, – Бесы в нем.
– Какие бесы? Он же ребенок, Оля! Мальчик болен. И о чем ты вообще? Ефим зам первого, а я побегу крестить?
Она внушала Гере правильности, а тот грыз остатки ногтей и молчал, как партизан.
В школу повели обоих торжественно. К их радости новую школу открыли в поселке. Но Гера в строю детей стоять не захотел, он жался к матери. Маша, в бантах и белом фартуке стояла там, а потом старательно читала стихи, поглядывала на папу Фиму и волнительно улыбалась.
Сколько слез пролила Агнесса, пока сын учился! Сколько проблем решал Ефим!
За время учебы пришлось сменить три школы и четыре класса. Учиться Гера не хотел. Они покинули дом и переехали в городскую квартиру, чтоб сменить школу. Теперь в поселок уезжали только на лето.
Герберт гнул свою какую-то непонятную линию. Он считал себя умнее всех. Мать в его понимании была рохлей — плаксивой и болезненной. Любая его проблема, даже самая малая, становилась для нее вселенской катастрофой. Он мать даже стеснялся, одевалась она блекло и безвкусно, красила губы бледно-розовой какой-то «мертвяцкой» помадой. Ни профессии, ни почета.
А отец? Отец ниче... Большой человек. Вот только его, Герберта, он не любит. Пофиг ему проблемы сына. Только деньги совать и может, когда выгораживает его из очередной передряги.
– Герка, ну сколько можно! Мама опять из-за тебя плачет! – возмущалась Маша.
– Молчи, подкидыш! Тебя не спросили...
О том, что она не родная, Маша узнала в семь лет – рассказали подружки во дворе. Агнесса и Ефим тогда обстоятельно всё объяснили. Мол, мама есть, но жизненные обстоятельства у нее сложные, они ее удочерили и никому отдавать не собираются. Тогда Маша восприняла это очень спокойно.
Но в возрасте подростка всё больше и больше возникало вопросов, которые она боялась задавать родителям, откладывала на потом. Она отлично училась в школе, занималась гимнастикой, в общем, могла быть радостью и гордостью родителей, если б не вечные сравнения ее с братом.
От этих сравнений она устала, и когда его перевели в третью уж школу, а она осталась в прежней, даже обрадовалась – теперь ей не придется краснеть за все его гадости.
С грехом пополам и с помощью мамы закончил Герберт восьмой класс и поступил в ПТУ. Агнесса была против, но Герберт настоял. Там связался он с дурной компанией – водка, мат, плохие девочки и вечерние посиделки.
Восьмого марта ему стукнуло шестнадцать. Буркнув утром что-то маме и сестре, он исчез из дома. Его ждали, был накрыт стол. Вечером его искали, побежали в милицию и выяснили, что он с дружками как раз там, только в другом отделении, и родителей уже ищут.
Они избили мужчину, и теперь Герберту грозил суд и срок.
– Фимочка! Спаси нашего мальчика!
– Я только этим и занимаюсь, только этим...
Ефим смотрел на плачущую жену и вспоминал прошлое. Может это расплата за грех его? За Риту? Может, если б осталась тогда она с ними, всё было б по-другому?
Или просто они не состоялись, как родители? Хотя ... Есть же ещё Маша. Машенька ...
Кто-то скажет – не их дочь. Ну, так это, как посмотреть.
– Ладно, Агнеш, завтра с утра займусь. А сейчас – спать.
– Как ты можешь спать, когда наш мальчик...
– Могу. И тебе советую. Он уже не маленький, мальчик наш. И пусть учится отвечать за свои поступки.
Из соседней комнаты вышла Маша. Она слышала разговор родителей.
– Мам, папа прав. Они же человека покалечили. Пусть отвечает.
– Что?! – Агнесса была на взводе, – Твоих советов тут не хватало! Мать твоя, между прочим, тоже уголовница.
– Агнеша! Что ты говоришь? – воскликнул Ефим.
– А что? Разве не так?
Маша плакала, Ефим сидел на ее кровати, гладил по спине и рассказывал историю ее матери. Всё, что знал. А знал он не много. Утаил только историю своей влюбленности. Зачем это знать ребенку?
Потом он ушел, а Маша не спала всю ночь. Она листала свой дневник. Думала. Папа прав. Они уже взрослые.
Пора отвечать за свои поступки.
***
Подписывайтесь на канал Рассеянный хореограф, чтоб не потерять историю.
🙏🙏🙏
Читайте ещё мою повесть "Мотылек"
