У Дня памяти и скорби, 22 июня, существуют две базовые песенные ассоциации: «Священная война» Александрова и Лебедева-Кумача да «Журавли» Френкеля – Гамзатова. Если первая – торжественный призывный набат, то вторая – как поминальная молитва. Жуткая, в хорошем смысле душераздирающая.
Текст Михаила Дряшина
Мёртвые солдаты, превратившись в белых журавлей, «летят и подают нам голоса». Понятно, что метафора, поэтический образ. А по-настоящему страшно.
Через семь лет после написания «Журавлей» Расулом Гамзатовым ими «накрыло» барда Вадима Егорова, и в 1976 году он представил песню «Облака». Они «плывут как павы, а одно, вон то, что справа, – это я». «Нам бы жить, нам бы жить, нам бы жить, а мы плывём по небу».
Если журавли хоть как-то справлялись со своей участью, то облака вот-вот разрыдаются проливным дождём. Они узнаю́т близких, идентифицируют себя, рвутся на землю, куда путь им, разумеется, заказан.
Монологи мёртвых солдат в поэзии – общее место: это и «Я убит подо Ржевом» Твардовского, и «Ну что с того, что я там был...» Левитанского. Однако журавли-покойники. Откуда вдруг журавли?
Гамзатов в воспоминаниях объяснял рождение образа посещением в 1965 году Хиросимы, где узнал о скорбной участи Садако Сасаки и о тысяче её бумажных журавликов. А тут ещё и мать его умерла, короче, всё совпало и вылилось в «джигитов, с кровавых не пришедших полей». Это потом уже Марк Бернес настоял на солдатах.
Окрас журавлей, а они получались у аварца стерхами, поэт оправдывал японскими ритуальными одеяниями: белый – цвет траура. Самих журавлей – тамошней традицией: загадыванием желаний посредством изготовления тысячи оригами соответствующего содержания.
Превращение умерших в птиц типично для поверий самых разных народов и встречается чуть ли не в каждой мифологии. Душа стремится к небу, улетает (отлетает), оставляя бездыханное тело. Кем же ей ещё быть, как не птицей?
Однако православная церковь считает любые реинкарнации ересью, и птицы тут исключением не являются. На самом деле не ересью, конечно, а отголосками ненавистного клирикам, но столь любезного сердцу многих язычества. Режиссёр Алёна Званцова признавалась, что считает голубей, приносящих весточки с того света, чуть ли не самым эффектным ходом в снятом ею замечательном мини-сериале «Небесный суд».
Птицы с той стороны не всегда добрые – легко могут утянуть с собой и живого, даже ребёнка. Сказка «Гуси-лебеди» – хрестоматийный тому пример.
О посмертном превращении человека в птицу читаем ещё в египетской Книге мёртвых, а в вавилонском эпосе о Гильгамеше один из героев рассказывает сон, что унесён был в подземное царство, откуда не возвращаются, и обитатели коего, подобно птицам, одеты «опереньем».
С птицами вообще, как с универсальной загробной нежитью, всё более-менее понятно. Но почему именно журавли? Ведь дело не ограничивается данной конкретной песней.
Официальное объяснение, связанное с Хиросимой, красиво, но неубедительно. В 1963 году, за два года до визита Гамзатова в Японию, в североосетинском селе Дзуарикау был открыт памятник семи братьям Газдановым, не вернувшимся с войны (мемориальный комплекс «Журавли»), и их не вынесшим горя родителям. Там всё точно как в песне. Семь журавлей улетают в небеса от безутешной матери. Гамзатов не мог этого не знать.
Но и это ещё не всё. Нетленная лента Михаила Калатозова «Летят журавли» (1957), получившая по сию пору единственную советскую «Пальмовую ветвь» в Каннах, снята была задолго до гамзатовских откровений, и тема журавлей в ней практически раскрыта. Они появляются в самом начале как предвестие грядущего ужаса, а в финале – бесконечным клином отлетающих душ. Любопытно, что в положенной в основу фильма невероятно популярной тогда пьесе Виктора Розова «Вечно живые» о журавлях нет ни слова, разве что в дурашливом стишке: «Журавлики-кораблики/ Летят под небесами,/ И серые, и белые,/ И с длинными носами».
Нет там, впрочем, и катастрофической безысходности судьбы героини, обречённой отныне, присно и вовеки веков встречать и встречать поезда, не находя в них преданного ею по опрометчивости и слабоволию и потому навсегда мёртвого, то есть вечно живого героя.
И никакие слёзы, увы, не помогут отменить приговор. Убила-с, она его и убила-с. Проклятие сродни участи детоубийцы Фриды из «Мастера и Маргариты», которой каждое утро приносили носовой платок.
Но мы о журавлях. Откуда они к Калатозову прилетели? Неужто вышнее откровение? А затем к скульптору Сергею Санакоеву, потом и к Гамзатову?
А Штирлица помните? С чего начинается и чем заканчивается бессмертная лента Татьяны Лиозновой? Вот и я о том же.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
