У бабушки трехстворчатый старый платяной шкаф. А на нем – тумбочка с двумя дверцами. В ней хранятся фотографии. Часть в альбоме, часть просто – в пакете.
Много разных вещей, нужных и ненужных. Среди них – папка из картона. В ней документы, а еще два почтовых конверта с деньгами.
Бабушка почему-то не доверяет банковским картам, и хранит наличку дома. По привычке. Ей кажется, что так надежнее: никто не сворует.
Раз в месяц, когда приносят пенсию, она с трудом встает на стул, вынимает из папки один из конвертов, что потоньше, и кладет в него пару купюр.
Иногда садится на диван, считает, потому что деньги счет любят.
И вот – не хватило сорока тысяч. С чего бы? Сумму точно помнила. Как говорится, ночью разбуди – назовет.
А тут – нет сорока. Все разложила по кучкам. Десять раз пересчитала: не хватает!
Есть одна деталь: деньги пропали из конверта, который потолще. Вероятно, думали, что старушка его трогать не будет. И не хватится.
В кризисные моменты старый ум работает не хуже молодого. Стала перебирать события последнего времени. И поняла: внучка. Некому больше. Все сопоставила и догадалась.
Что делать? Позвонила, попросила прийти. Та давай отнекиваться: мол, некогда, времени нет. Пришлось прикрикнуть, чтобы немедленно появилась.
Появилась, тут же беспокойный вопрос: что случилось, бабушка?
Та молчит. Прошли на кухню, сели. Ни слова. Внучка поняла, в чем дело. Заерзала на месте. А бабушка молчит. Долго сидели.
И это молчание – внучки – возмутило. Заговорила гневно: «Не думала, что ты воровка». Прямо это жесткое слово употребила. Щеки побледнели, губы затряслись.
Сильно рассердилась, не заметила, что кружка на краю. Махнула рукой – уронила и разбила. И поднимать осколки не стала.
Внучка спокойным голосом рассказывать начала, что у нее долг. Кредитный. Взяла десятку под очень большие проценты. Думала, что справится. Но не вышло. Долг рос на глазах. Начались выматывающие душу звонки. Некоторые – с угрозами, что до родни дойдут. До матери с отцом. Что делать оставалось? И горько: «Ты бы все равно не дала. Ты бы и на хорошее дело не дала. Я же знаю».
Вот так: деньги стащила, а еще и обвиняет в скупости.
А бабушка одно твердит: «Воровка, воровка, воровка». Каждое слово как пощечина. И глаза злые. В них негодование.
Внучка заплакала. Слезы по щекам текут.
Старушка смотрит, все, конечно, видит. Помолчала. И спросила: «Зачем кредит брала»? И стало ясно, что этот вопрос – начало душевной оттепели. Если бы сердилась, не спросила бы.
Мигом слезы вытерла. Призналась, что с парнем связалась. Любили друг друга месяц. У него неприятность появилась. Деньги понадобились. Выручила - взяла кредит. Он деньги взял и смылся.
И снова – плакать.
Смотрела-смотрела на нее бабушка. Поняла по-бабьи, если просто выразиться. Что-то заговорило в сердце. Может, свою молодость вспомнила. И подумала, что один Бог без греха.
Что теперь делать? Загрызть девочку? Топтать?
Жалость проснулась. И сострадание. Парень – подлец. Сколько она, бедная, пережила. И все в себе держала.
Вздохнула глубоко. И сказала: «Ладно, что пропало, то пропало. Зла не держу». И разные слова про «урок» произносить не стала.
Дошли до прихожей. Девочка ласково попросила: «Ты маме ничего не расскажешь»? Отрицательно головой покачала.
Ушла. А бабушка подумала: «Эх, молодость-молодость». И вдруг почувствовала, что тех сорока тысяч почему-то не жалко. Нет, не жалко.
